Эйнит (СИ)

найду...
— Мам, ничего же не видно. Я бы и тебя не увидела, если бы не белая рубаха и телефон...
— Нет, я хочу его найти, пока оно на траве сверху лежит. А темно, потому что будет дождь. А я не хочу, чтобы оно намокло. Это же память.
— Дождь — это хорошо! — действительно обрадовалась Эна. — Значит, не придется завтра ехать в деревню.
— Все не можешь успокоиться! — тускло рассмеялась мать и неожиданно нагнулась. — Нашла! Эна, держи. Теперь оно твое.
Эна зажала кольцо в кулак и пошла к дому. Ее просквозило даже во фланелевой пижаме, и Эна сначала надела кофту и лишь потом достала чемоданчик с флейтой. Кольцо она оставила на столе, решив, что с непривычки с ним трудно будет нажимать клавиши.
Мать уже лежала под одеялом, как котенок подтянув к животу ноги. Эна снова поежилась и хотела закрыть окно, но мать остановила ее:
— Мне так лучше дышится.
Эна вновь вздрогнула и уселась в самый угол, чтобы быть подальше у окна. Она не спрашивала, что сыграть, зная, что мать желает услышать песню Эйнит. Только бы не пела! Но мать молчала, и Эна не могла понять, уснула ли та так быстро или же просто лежит с закрытыми глазами. Потому продолжала играть мелодию снова и снова, пока не почувствовала, что сама желает зевать вместо того, чтобы выдувать звуки. На мгновение она перестала играть и взглянула на мать, та не пошевелилась. Уснула.
— Здесь околеть можно, — процедила сквозь зубы Эна и пошла к окну, чтобы закрыть. Сад был темен, хотя дождь все еще не начался. Даже куст боярышника невозможно было рассмотреть, и Эна даже высунулась в окно, не понимая, чего он ей вдруг сдался. И тут до ее слуха донесся легкий шелест листвы, и тотчас из-за куста выступила темная фигура. Эна отшатнулась от окна, признав в ней Эйдана.
— Что он здесь делает?!
Она даже, кажется, произнесла это вслух и вновь выглянула в окно. Мужчина продолжал стоять на том же месте, но теперь темная тень дрожала, и Эна догадалась, что он машет рукой, выманивая ее из дома.
— Что он здесь делает? — вновь спросила себя Эна, чувствуя в груди жуткий дискомфорт. В сад выходило лишь окно материнской спальни, и Эйдан никак не мог ожидать увидеть в нем Эну. Что он тогда делал в саду? Да еще в такое время! Эна вновь выглянула в окно. Он не уходил и продолжал манить ее рукой, и не было сомнения, что он прекрасно видит, кто перед ним, ведь позади Эны горел ночник, да и ее фигура была намного меньше материнской. Чего ему от нее надо?
Эна плотно затворила окно, продолжая через стекло следить за отцом Дилана. Тот не собирался уходить и все так же молча, словно боялся разбудить мать, манил ее рукой.
— Не ходить! — было первой мыслью Эны, но потом она сказала себе, что просто так Эйдан не пришел бы к ним — слишком дальняя прогулка. Мать предположила, что он нашел в ней исповедника, но не в полночь же! А вдруг что-то с Диланом? И новый страх развеял прежний. Эна тихо прикрыла дверь и, продолжая сжимать в руке флейту, сбежала вниз по лестнице и, не успев войти в кухню, услышала легкий стук, такой тихий, как разбудил ее ночью.
— Ну он и бегать!
Когда она открыла дверь, отец Дилана уже стоял за калиткой, явно желая говорить подальше от дома. К чему такая таинственность? Эна запахнула кофту и побежала по дорожке, как и в ночь прощания с отцом, забыв сменить тапки на уличную обувь.
— Сэр! — окликнула она тень, но он не обернулся. — Что вы делали у нас в саду? Она хотела, конечно, спросить про Дилана, но не решилась.
— Слушал, как ты играешь на флейте. Ты очень хорошо играешь. Только не стоит это делать ночью. Ночью надо спать. Я, кажется, уже говорил тебе это.
— Меня мать попросила...
— И что с того? Ты станешь делать все, что она попросит? Или все же послушаешься меня?
— Вас? — не раздумывая, спросила Эна. — Отчего мне слушаться вас?
— Потому что я знаю, что лучше для тебя. Сейчас тебе лучше отдать мне флейту, чтобы никто не мог заставить тебя на ней играть.
Эйдан протянул руку, но Эна лишь спрятала флейту за спину.
— Я не буду больше играть ночью, — сказала она и отступила на шаг, поняв, что Эйдан подступил к ней с твердым намерением отобрать инструмент.
— Упрямая, — сказал отец Дилана как-то слишком зло, даже голос его от злости поднялся на несколько октав и стал больше походить на голос сына, чем его собственный. — Не хочешь отдавать, тогда...
Эна отступила еще на один шаг. Эйдан остался стоять на месте.
— Тогда, может, поиграешь для меня?
Он выдержал паузу, будто ждал ответа, но что за ответ она могла ему дать на дороге в полночь!
— Идем, — Эйдан вновь манил ее от дома, указывая рукой в сторону леса. — Там есть прекрасные камни, на которых можно присесть и играть до самого рассвета...
— Я поиграю для вас завтра, когда вы придете доделывать качели, — поспешила сказать Эна, отступая еще на шаг.
Эйдан опустил руку, но приглашение его явно оставалось в силе, потому что он уже почти повернулся к ней спиной, уверенный, что она последует за ним.
— Я оставил там свою волынку, — Рука его вновь указывала на лес. — Я научу тебя прекрасным ирландским мелодиям, которые услаждают слух фей много лучше твоей флейты.
— Завтра, — Эна старалась отвечать, как можно спокойнее, понимая, что сосед явно не в себе, и было несусветной глупостью выходить к нему из дома. — Сейчас уже поздно. Я хочу спать...
— Это не займет много времени, — он вновь стоял к ней лицом, но достаточно далеко, чтобы почти слиться с непроглядной тьмой. — Я отпущу тебя до рассвета. Идем со мной.
Эна мотнула головой, и ему явно не понравился ее молчаливый отказ. Он сделал шаг вперед, будто намеривался схватить Эну за свободную руку, но она успела отпрыгнуть раньше, чем его нога опустилась на землю. Он скор, но и она не промах!
— Почему ты не хочешь идти со мной? — Эйдан больше не пытался сократить между ними расстояние и теперь играл на обиженных нотках в голосе. — Ты боишься меня?
— Нет, — поспешно ответила Эна, чувствуя, как сердце молоточком стучит в ушах.
— Я же сказала, чтобы вы приходили утром. Тогда я вам с удовольствием поиграю.
— Я не могу прийти утром, я могу играть только ночью. Идем же со мной. Идем, Эйнит... Эйнит...
Слишком темно, невозможно разглядеть, где сворачивает дорога от их дома к владениям соседей и где начинается тропа, ведущая через лес к озеру. Фигура мужчины стала еще темнее, и Эна, сколь не напрягала зрение, не могла увидеть выражения его лица. Даже глаза оставались в тени, только голос выдавал злобу и напряжение.
— Эйнит, пойдем же со мной. Не вынуждай меня тащить тебя силой.
Эна хотела сглотнуть слюну, но рот оказался сух как пустыня. По спине скатилась струйка пота. Перед глазами пробежали все жуткие заголовки, которые встречались ей в Интернете. Дилан же предупреждал, что от пьяного отца лучше запирать двери. Да и сам Эйдан, уходя, просил о том же, говоря про зло, которое входит лишь в открытые двери. Будто он заранее знал, что может вернуться и потерять над собой контроль.
Что ему в действительности нужно от нее? Флейта в руке не нагрелась, а покрылась инеем. Эна вспомнила взгляд, которым он глядел на нее в спальне, и похолодела еще больше и словно вновь почувствовала его руки на своей шее... Если он сейчас схватит ее, сумеет ли она вырваться? Надо звать на помощь, но кого? Мать если и услышит, не догадается, где ее искать, а больше здесь никого нет: только она и пьяный Эйдан. Единственная ее защита — она сама.
Эна сжала свободный кулак, не уверенная, что флейтой вообще можно отбиться. Следует ее бросить, но мокрые пальцы приклеились к металлу. Оставалась одна рука и ноги. Однако чернеющая перед ней фигура была слишком большой, и Эна не уверовала в силу своих кулаков — они хороши лишь на спортивных тестах, но ей еще не приходилось тестировать их в жизни. Бежать! Надо бежать! Так учат на курсах по самообороне. Не мериться силой, а спасаться бегством. Она не закрыла дверь, а через стену сумеет перепрыгнуть, не открывая калитку. Только Эйдан тоже хорошо бегает, даже слишком, и пусть сейчас он пьян, но даст ли это ей хоть какое-то преимущество, еще неизвестно.