Флаг миноносца

— Патрулируют, — объяснил Косотруб.
— Охраняют, — согласился Писарчук.
Косотруб лукаво подмигнул:
— Ясный факт. Чтобы вашу зенитку «месс» не утащил на буксире.
Сомин не ответил на эту колкость. Получилось действительно не очень красиво: самолёты первым заметил Валерка и он же первым определил по звуку, что это свои. Конечно, состязаться в зоркости и слухе с сигнальщиком с лидера «Ростов» было трудно, но факт оставался фактом.
— Так вот, браточки, — продолжал Косотруб, — курс на Ростов. Полный вперёд!
— Что ты болтаешь! — рассердился Сомин. — Ростов освободили уже два месяца назад. И при чем тут Одесса?
Косотруб отпарировал:
— Одесса это к слову, а Ростов к делу. Потому и посылают, что уже освободили. Не освобождать же с такими вояками! — Он дружески хлопнул Сомина по спине. — Не лезь в бутылку, кореш! Я — шутя. А Ростов — это ж имя нашего корабля. Вот что важно! Оттуда и до Чёрного моря два шага с половиной.
— А что тебе ещё известно? — спросил Сомин.
— Больше ничего не известно. Отдать швартовы! — И, ловко спрыгнув на лязгающие буфера, он, как кошка, перебрался в соседний полувагон и оттуда махнул бескозыркой:
— Не горюй, салага! Море повидаешь, а в Москве ещё побудешь.
Косотруб скрылся за длинными снарядными ящиками. Состав шёл под уклон, набирая скорость, и, обгоняя его, неслись среди клочковатых облаков два истребителя. Сквозь стук колёс и гудение самолётов долетала любимая песенка Валерки: «Колокольчики, бубенчики звенят, рассказать одну историю хотят…»
 
ГЛАВА IV
НА ЮГЕ
 
1. ВЕСНА
Весна брала своё. Мутная, желтоватая вода шла бесчисленными ручьями. Размывая дороги, заливая овраги, рвалась она к Дону, который, переполненный и без того верховой водой, вышел из берегов, подступая к заборам и овинам.
Кое-где на буграх высунулась из земли молодая трава. Козлёнок, став для удобства на передние коленки, тщательно выщипывал эти ярко-зеленые стрелки. Ветер нёс с юга растрёпанные облака. Их голубые тени скользили по мокрому чернозёму, невспаханному и незасеянному.
Вода стояла в низинах рябыми озёрами, и среди них кое-где сиротливо чернел заржавелый комбайн в соседстве с разбитой пушкой и остовом танка. Широкий поток волочил раздутый труп фашистского солдата, пролежавший несколько месяцев под снегом, и привлечённые сладковатой вонью, уже садились на него на ходу изголадавшиеся за зиму вороны. В другом месте ржавая немецкая каска зацепилась за корягу, словно кто-то залёг в канаве и выставил голову из-под воды, чтобы взглянуть с того света на ясное солнышко.
На повороте дороги, у бугра, поросшего ржавым прошлогодним репейником, белели два свежевыструганных столба с перекладиной — шлагбаум контрольно-пропускного пункта. Рядом стоял коренастый парень в бескозырке и армейской гимнастёрке. Приложив ладонь козырьком, он смотрел на пригорок, где, вздымая лёгкое облачко первой весенней пыли, появилась машина.
В машине было три человека. Когда она остановилась у шлагбаума, боец в бескозырке увидел за рулём «виллиса» смуглого худощавого человека с генеральскими звёздочками на петлицах. Рядом сидел пожилой полковник медицинской службы с бородкой клинышком и в очках. Сзади расположился здоровенный старшина. Из-под его расстёгнутой шинели поблёскивал орден Красного Знамени.
Часовой быстро, но не поспешно подошёл к машине и лихо вскинул ладонь к околышу:
— Разрешите документы, товарищ генерал!
Старшина на заднем сиденье даже рот открыл от изумления, потом запахнул шинель и гаркнул, поднявшись во весь рост:
— Не узнаешь, что ли? Командующий опергруппой ГМЧ — генерал Назаренко.
Матрос не удостоил его ответом и снова повторил:
— Разрешите документы, товарищ генерал.
Сверкнув зубами, смуглый генерал протянул удостоверение личности и спросил:
— Далеко до части капитана Арсеньева?
— До части гвардии капитан-лейтенанта Арсеньева двенадцать километров, товарищ генерал. Держать прямо на элеватор, потом — руль вправо, через рощу на станицу Крепкинскую.
Матрос открыл шлагбаум и снова поднёс руку к околышу, но не так, как это делают солдаты, а каким-то неуловимым, полным достоинства свободным движением.
— Как ваша фамилия, товарищ? — спросил генерал.
— Гвардии старшина второй статьи Клычков.
— Благодарю, товарищ Клычков. Хорошо несёте службу, — он нажал на акселератор и, уже отъехав от КПП, обратился к своему спутнику:
— Вот об этих матросах я вам рассказывал, Константин Константинович. Заедем? Кстати, вам как главному хирургу армии будет не бесполезно проверить их медслужбу.
— Да уж в ваших частях, как обычно, все превосходно, — ответил полковник, — одно слово — гвардия. Я вот собираюсь вызвать к себе дочь из Москвы. Хорошо бы определить в одну из ваших частей. Скажете: спятил старый дурак.
— Нет, почему же? — возразил генерал, удивлённый внезапным поворотом беседы. — А какая специальность у вашей дочери?
— Заканчивает мединститут. Теперь выпускают прямо с четвёртого курса. Война! — Он помолчал немного и добавил: — Жена у меня умерла этой зимой. Пусть дочка будет рядом, раз уж хочет обязательно на фронт.
Машина въехала в станицу. Генерал глянул на провода полевого телефона и безошибочно повёл свой «виллис» к большой избе, у которой вышагивал боец с автоматом. Не успели они выйти из машины, как из дома вышел высокий моряк с золотыми нашивками капитан-лейтенанта. Назаренко пожал ему руку:
— Ну, как устроились, морячки? Живёте — не тужите?
Чёрные глаза генерала уже успели заметить все вокруг: боевые машины под чехлами, стоявшие на огороде, автоматическую пушку, связистов с катушками, даже рыжеватого матроса, который устроился с какой-то дивчиной на солнышке за овином. Впрочем, и матрос заметил генерала. Он тут же скрылся вслед за своей подругой, которая все-таки успела оглянуться, чтобы посмотреть на генерала.
Под вечер, побывав во всех батареях, Назаренко вместе со своим спутником пошёл ужинать к командиру дивизиона. За стол село человек десять. Вероятно… генералу очень нравилось у моряков. Он все время шутил, задавал множество вопросов, и когда отвечали быстро и остроумно — откровенно улыбался, блестя глазами, глубоко спрятанными под зарослями бровей.
— Чем же угостит нас гвардейский повар, виноват, кок? Начинаю привыкать к вашим терминам, товарищ капитан-лейтенант.
— Что на ужин? — обернулся Арсеньев к ординарцу.
— Не тревожьтесь, Сергей Петрович, я и сам знаю, — ответил генерал, прежде чем матрос успел вымолвить слово, — на ужин будет уха либо жареная рыба.
Яновский с удивлением посмотрел на генерала, но тот заговорил уже о другом:
— Вы пробовали, товарищи, стрелять из наших установок прямой наводкой?
— Прямой наводкой? — переспросил Будаков. — Но ведь нам по инструкции не полагается подходить к передовой ближе трех — пяти километров.
— То — по инструкции, а я, будучи ещё командиром гвардейского миномётного полка, однажды попал в пренеприятную передрягу. Вот тогда пригодилась стрельба прямой наводкой.
Он начал подробно рассказывать, как это делается. В ход пошли портсигары, ложки и кружки. Арсеньев забыл об ужине. Яновский, который все схватывал на лету, уже понял мысль генерала:
— Значит, под передними колёсами подкопать… Или вкатить задние на бугор для уменьшения прицела. А затем…
Дверь отворилась, и появился кок Гуляев. Он торжественно поставил на стол блюдо с аппетитной жареной рыбой. Толстые карпы лежали рядком в окружении румяных ломтиков картошки.
— Ну, что я говорил! — обрадовался Назаренко.
— Разрешите спросить, как вы могли это предвидеть? — наклонился к нему Будаков, наливая водку в кружку генерала.
Назаренко сразу посуровел. Будаков потупился под его взглядом.