Уход на второй круг (СИ)

А она сама, спустя неделю, была в порядке.
— Точно, — подтвердила Басаргина и скинула обувь. — Кофе будешь?
— Не, я домой. Я не спавши.
— И прекрасно, — попрощалась сестра.
Денис бросил сумку в углу. И так же невзрачно бросил свое «звони!». А потом вышел из квартиры, оставив ее одну.
В ее реальности, где она не слышала, как ушел брат, как щелкнул дверной замок, как тишина захватывала еще так недавно полную звуков квартиру. Ксения медленно двигалась по комнате, разглядывая вещи и предметы, будто никогда раньше их не видела. И ни к чему не прикасалась, как если бы все вокруг было чужое. Впрочем, в некотором смысле так оно и было. Все теперь было чужим.
В одно мгновение движения ее изменились, стали резкими и осмысленными. Басаргина открыла балконную дверь, распахнула настежь окно, принуждая застывший запах смешаться со свежим воздухом, достала из кладовки сумку, в которую принялась складывать мужские вещи, попадавшиеся под руку. Туда же отправила и несколько фотографий, стоявших на комоде, но, прежде чем отправить сумку обратно, вынула их и сложила в нижний ящик стола.
И до самой темноты Ксения сидела рядом на полу, как пес, охраняющий сокровища. Звонила родителям, выясняла график смен, записывалась на медосмотр и к психологу. Но ни на минуту не отходила от места, в котором заперла то, что должно было быть будущим, оказавшимся равным нескольким снимкам в симпатичных рамках.
* * *
— Илон, не шали, — лениво протянул Парамонов, не открывая глаз в самом расслабленном положении на старом, видавшем всякое диване и чувствуя, как легкими, будто прикосновение тополиных пушинок к лицу, поцелуями девичьи губы исследуют его шею, подбородок, щеку.
— А если я хочу пошалить? — шепнули в ухо.
— Ты ж не Карлсон.
— Как знаешь, — отстранилась Илона. — Тогда «рота, подъем!», у нас вызов.
Черные Парамоновские ресницы вздрогнули, и глаза распахнулись. Сонный взгляд заблуждал по маленькому помещению, где он периодически дрыхнул — в редкие спокойные смены. Но уже сейчас в этих самых глазах — несомненно, самых синих в Городской клинической больнице скорой помощи № 16, с какими мужчине ходить даже немного неприлично — вспыхнуло что-то мрачно-веселое.
В мгновение Илона оказалась лежащей на лопатках на свободном пространстве дивана, ноги ее устроились на его коленях, а он сам, нависнув над ней, заскользил ладонью по бедру в тонком капроне.
— Куда вызов? — мимоходом поинтересовался Парамонов, касаясь губами ее губ.
— К нашей Тимофеевне. А ты ее знаешь, она ждать не умеет.
— Че? Больше нет никого? Я единственный?
— Она тебя любит и поэтому у нее чуйка.
— А я симулянтов не люблю. И поэтому у меня приступы бешенства.
— Она жалобу накатает, — вздохнула Илона. — Поехали.
— Поехали, — Парамонов резко поднялся, отпуская медсестричку. — Неделю на Русановке не был — охренеть, соскучился!
Светлана Тимофеевна Гиреева была милейшим божьим одуванчиком от культуры, угрожавшим расправой всем и каждому, кто отказывался выполнять ее милые старушечьи прихоти. Да и разве много одинокой старушке надо? Парамонов с уверенностью утверждал, что даже слишком. Выпровоженная на пенсию в семьдесят лет, она пыталась плести интриги в собственном подъезде. То нанимала, то выгоняла сиделок. Регулярно обращалась в социальную службу, пытаясь доказать необходимость в уходе. Каждую неделю вызывала то коммунальщиков, то пожарных, то скорую, и, кажется, у нее был даже установлен некий график вызовов. Практически все киевские бригады скорой помощи — от линейных до реанимационных — хотя бы раз, но оказывались в ее большой, просторной, но ужасно захламленной разнообразным антиквариатом, грамотами и книгами, квартире.
Парамонов катался в бригаде скоро полтора года как. И со Светланой Тимофеевной был знаком отнюдь не шапочно. Проще говоря, достала. Да так достала, что сил не было. Полнейшее олицетворение бесполезности всей его жизни.
С этими невеселыми мыслями он выбирался из машины, кивал Петьке, подавал Илоне руку и топал к подъезду, поеживаясь от крупных капель сентябрьского дождя — осень пришла резко и сразу. Будто бы кто-то наверху одним движением пальца выключил август, как он нажимал на кнопку звонка в квартиру Светланы Тимофеевны.
Дверь открылась не сразу. Но, в конце концов, на пороге возникла пресловутая княгиня Голицына XXI века. В длинной черной юбке, инкрустированной блестящим стеклярусом, и объемной шифоновой тунике с розами приглушенного цвета, скрывавшей то, над чем был властен возраст, Светлана Тимофеевна предстала на пороге собственной квартиры.
— Глебушка, — произнесла она утомленным контральто, трагически вскинув руки. — Вас мне сам Бог послал!
— Старший дежурный врач меня вам послал, — хмыкнул Парамонов, проходя в прихожую и разуваясь. А потом, не спрашивая ни направления, ни разрешения, поплелся в ванную — руки мыть. За ним семенила и Илона. — Вы хоть проветриваете? — буркнул он по пути.
— Ветра дуют жутчайшие, Глебушка! — раздалось в ответ из образа Гертруды.
— Вот вас и унесло бы, — проворчал Парамонов себе под нос, но это ворчание скрадывал шум воды в кране. Посмотрел на себя в зеркало, висевшее над раковиной. Помятая морда. Резко обернулся к Светлане Тимофеевне. — Так на что у вас теперь жалобы?
— Все один к одному, — сокрушенно вздохнула бывшая прима второго состава кордебалета столичного мюзик-холла. — Погода, эта ужасная Елена Петровна. И Капочка пропала, — добавила Гиреева и трагично всхлипнула.
Елена Петровна была очередной сиделкой, а Капочка — любимой кошкой, периодически уходившей в загулы, но стабильно возвращавшейся к своей хозяйке. Глеб чуть не крякнул. Подобными тирадами сопровождался почти каждый его визит.
— Болит, спрашиваю, что? — нетерпеливо спросил он.
— Голова. В затылочной части. И сердце. То колет, то давит, — принялась перечислять Светлана Тимофеевна. — И ногу сегодня с полночи судорогой сводит.
— И давление, небось, шкалит.
— Погода…
Илона, наблюдающая за беседой от двери, негромко хмыкнула.
— Вам, молодым, не понять! — заявила Гиреева, адресовав свои слова безусловно медсестре, но даже не удостоив ее взглядом.
— И одышка, и перед глазами пятна расплываются, — продолжал перечислять симптомы Парамонов, делая это совершенно бесстрастно.
— Пока нет. Но не хотелось бы довести. В больницу не хочется, Глебушка.
— И семейного врача вызвать совсем не судьба, надо в скорую.
— Что она понимает, эта девчонка! — возмутилась старушка. — Думает, колледж закончила, бумажку получила — и уже врач.
— Я тоже окончил, у меня тоже есть бумажка. Давление мерить будем?
— Ну что вы сравниваете! — улыбнулась «больная» и направилась в комнату. — Вы проходите. Что-то мы все на пороге.
Давление достопочтенной старушки оказалось в пределах разумного. Все же возраст. Но в целом Парамонов считал ее совершенно здоровой бабкой — хоть в космос запускай, столько энергии. Приличия ради выдал ей таблетку каптопреса, которые у нее, конечно, и у самой были под рукой. Но доктор сказал: «Можно». Значит, можно.
— Сегодня без уколов обойдемся, — заявил он с улыбкой, уложив старушку на диван и велев отлеживаться. — Как легче станет, все же сходите к девчонке — она вам направление на анализы выпишет. Обследование не повредит.
И займет время, которого у Светланы Тимофеевны были слишком много.
— Вот были б вы семейным врачом, — мечтательно проговорила Гиреева.
— Кому-то надо и фельдшером в скорой помощи. Сегодня Капку не искать, ясно?
— Ясно.
— И обследование. Будут настаивать на стационаре — не сопротивляйтесь, прокапаетесь. И впредь без большой надобности в скорую не звонить, — последнее было сказано совершенно без толку — и он это прекрасно знал.
— Вы берегите себя, Глебушка, — сейчас бабуля определенно примерила на себя образ Мальвины. Этот образ Глеб Львович вынужден был проглотить, вопреки всему владевшему им раздражению. Его рожа, даже помятая, не оставляла иллюзий в отношении трепетного, несмотря на колкости, обращения старой работницы культуры. Слишком презентабельна. Даже, пожалуй, слащава. Впрочем, примерно то же действие его физия оказывала и на Илонку — уже пятый год вполне удачно замужнюю медсестру из его бригады.