Похождения хитрого Соленопсиса (Рассказы)
Короче сказать, потерпевшие положенного срока не выдержали и покончили с зимней спячкой раньше времени.
В тихий, теплый день, когда на дальние горы нацепились мохнатые бороды тумана, над тем местом, где недавно чуть не разыгралась трагедия, выросла вдруг маленькая кучка земли.
Через минуту причина странного явления разъяснилась. Кучка шевельнулась, рассыпалась по холмику, и вместо нее возникла толстая, с обрюзглыми щеками голова папаши-тарбагана. Голова повернулась туда и сюда, осмотрела все вокруг блестящими черными глазами, но, наверное, час прошел, не меньше, прежде чем старик поверил, что весенняя панорама вокруг не таит никаких подвохов.
Поверил и решился взлезть на бутан. Он полежал немного, потом поднялся, разочарованно свистнул и грузно поплелся вниз по склону — туда, где метрах в двадцати от норы приметилась ему ранняя травка. Но он лишь раз-другой куснул, а больше есть не стал: отвык от еды, аппетиту не было.
Тут как раз и Кадыр высунулся. Как он обрадовался свету! Хмурый папаша хотя и оглядывал окрестности битый час, а, наверное, и десятой доли окружающей красоты не рассмотрел. Всё у него одни только заботы!
Тарбаганенку открылся мир счастливый и радостный. Ему не чудились кровожадные хищники, спрятавшиеся за камнями. Он просто увидел, что камни уже сухие и на них можно взобраться. Папаша заметно расстроился и даже поворчал: травы мало выросло! А Кадыр был доволен: ведь трава все-таки есть! Папаша, сколько ни глазел по сторонам, так и не заметил, что выступающие из тумана склоны, как будто ради праздника, тонко изукрашены сине-фиолетовыми узорами кустиков маральника. А тарбаганенок, хотя и не умел толком отличить один цвет от другого, узоры все же увидел. И они ему понравились.
Он кубарем скатился вслед за папашей, дернул крепкими резцами одну-другую травинку — есть ему тоже еще не хотелось, толкнул папашу в бок и заслужил ворчливый выговор: не так ведешь себя, надо быть медлительней и осмотрительней.
Вскоре вылезли мамаша и сестричка. Их определенно все еще в сон клонило — не выспались! — и они разлеглись на бутане.
Только не пришлось им долго лежать. Папаша встал рыжим столбиком и хрипло засвистел. Этот свист обозначал, что он заметил опасность и приказывает всем скрыться. Неизвестно, действительно ли он кого-нибудь увидел или решил попросту опробовать голос (не отсырел ли за зиму), но семейству пришлось подчиниться с возможной торопливостью.
Кадыр, прежде чем спуститься в нору, посвистел тоже — тоненьким и не очень уверенным голосом. Он хотел быть похожим на отца.
А ворчливый старик раскомандовался не на шутку. Согнав домочадцев с бутана, он и внизу не оставил их в покое: напомнил, что работать надо, нечего нежиться и бить баклуши.
Он был прав. Работ предвиделось много. Лаз на бутан — это как парадный подъезд тарбаганьего дома. Кроме него, надо было раскупоривать и запасные выходы, потому что сырость одолевала, а чтобы ее выгнать, нужна вентиляция, сквозняки. А значит, отворяй все двери!
Раскопать и выбросить предстояло не один кубометр грунта. Шутка ли! Тарбаган не проходческий комбайн, у него никаких особых приспособлений нет, его рабочая техника — зубы да лапы.
…Уже на следующий день два или три отверстия появились на склоне. Одно из них отрыл Кадыр. Подражая отцу, он высунул голову из земли и долго-долго осматривал окрестности…
Тарбаганы очень чуткие звери. У них хотя и маленькие уши, но слышат они так, как немногие могут слышать. Им, например, ничего не стоит различить шум автомашины, проезжающей где-нибудь за десяток километров. Сидя глубоко в норе, они знают, когда вблизи появился человек: как бы он ни старался пройти тихо, стук сапог его выдаст. Из-за этой чуткости возня, которую затеяло проснувшееся семейство, ускорила пробуждение соседей; на склоне горы их было много, еще десятка два сложных подземных сооружений, и в каждом — по нескольку тарбаганов.
Соседи начали появляться в точности так же, как появился папаша Кадыра. Сначала вырастала на бутане небольшая горка земли, потом она рассыпалась, и на ее месте оказывалась сонная голова, которая невыносимо долго оглядывалась по сторонам. Потом зверь, будто после утомительной работы, отлеживался на бутане.
Изредка кто-нибудь из этих новопоявившихся вставал столбиком и пронзительно свистел. Тогда по всему склону начинали выскакивать такие же столбики, и каждый из них свистел, как бы докладывая, что сигнал принят, понят и будет передан дальше. Посвистев, тарбаганы скрывались в норах, все вокруг становилось тихо и безжизненно. Бывало, правда, что причина тревоги — обманутый в своих ожиданиях беркут спускался с небес на какой-нибудь бугор и долго сидел на нем, нахохлившийся, злой, мрачный.
Не всегда сигнал тревоги поспевал вовремя. Порой тревожные свистки раздавались вместе с рычанием напавшего хищника.
Успешнее всех действовали волки. Они разведали, что в здешней колонии все проснулись, и частенько шатались поодаль, оставив в покое отары овец. Легче стало пастухам. Да и самим волкам тоже! Ведь охота за овцами чрезвычайно опасна: у пастухов винтовки. А за тарбаганов никто не наказывает…
Однажды корсак, знакомец семьи Кадыра, прокрался ночью по тарбаганьей деревне и в самом ее центре наткнулся на заброшенную нору. Он залез в нее и терпеливо затаился. Утром, когда местное население разбрелось на кормежку, корсак неожиданно вылез. Рядом с ним оказался один молодой тарбаган… Хриплый его вскрик огласил окрестность.
Вообще тяжелое это время — первые дни после пробуждения. Тарбаганы очень вялы, есть почти не могут и очень худеют. Ко всем неприятностям добавляется еще и линька — это когда старые волосы вылезают, а на их месте растут новые. На иного зверя посмотреть жалко: вроде бы еще не старик, а на спине у него какие-то лысины…
Но проходит неделя и другая; вздымаются над низинами травы, над травами — цветы. И вот уж видишь, как зверь, который недавно поразил тебя своим убогим видом, весело и прилежно скусывает с цветов головку за головкой. Он уже не похож на оборвыша — успел обзавестись новой шубкой. И шубка начинает блестеть, что, конечно, хороший признак. Он означает, что зверь и сыт и здоров.
Утро Кадыра начинается так. Проснувшись, он некоторое время лежит прислушиваясь. Снаружи тихо сейчас, лишь смиренно урчит под горой река. Не шелохнутся отяжелевшие от росы травы, цветы и ветки кустарников; мертво лежат увлажнившиеся камни. Но солнце уже поднимается из-за снегового хребта. От движения его лучей кажется, что зашевелилось все вокруг, стронулось с места, поплыло…
Решив, что движение воды и теней не опасно, Кадыр поднимается, протискивается длинным коридором и высовывает голову наружу. Бывает, он оказывается первым проснувшимся из всей колонии. Он тогда тихонько и торжествующе свистит: эй вы, просыпайтесь!
Он стоит и ждет: кто первый ответит на его зов? И вот где-нибудь вдалеке вырастает рыжий столбик, и оттуда слышится ответное посвистывание… И вспыхивают тут и там огоньки-шубки. День начинается!
Иногда Кадыр, разнежась, проспит и, выбравшись на бутан, застанет там папашу, лениво жмурящегося на солнце. С папашей повозиться одно удовольствие, только расшевелить его трудно — очень уж постарел и не любит зазря двигаться. Кадыр кидается на него, но съезжает с гладкого, толстого бока, как с валуна.
Они идут кормиться. Быстро и ровно, словно механической бритвой, срезают резцами сладкие, острые листья осота. А вот молодой стебелек полыни попался — пахучая, ароматная пища, но много не съешь — горька. По нескольку лепестков проглотили и хватит; очень хорошо для возбуждения аппетита.
Вылезает сестренка. Она носится сломя голову, а щиплет торопливо, без разбору. Лишь иногда, если что-нибудь необыкновенное попадется на зубы, она замрет, как бы в удивлении, поднимется на задние лапы и, забавно подправляя падающие листики передними лапками, склоняет изумленную голову то в одну, то в другую сторону.
