Бразилия

К Изабель они прикасались более осторожно, и она попыталась, воспользовавшись этим, загородить собою Тристана, однако грубость, с которой ее отшвырнули прочь, показала ей, что их восхищение белокожей красавицей не было беспредельным. Кроме того, воздействие ее тихого женского голоса и акцента кариоки на ушные перепонки этих разряженных в кожу искателей приключений тоже имело определенные границы. Тем не менее человек с рапирой — вожак отряда — с какой-то странной почтительностью позволил ей держать в руке цепь от ошейника Тристана, словно признавая за ней право собственности на черномазого мужчину.
— Я боюсь, Тристан, — шепотом призналась она.
— Чего? Это же твои соплеменники.
Ее оскорбили враждебность и злость, сквозившие в его голосе. Между ними внезапно возникла пропасть. И это после долгого путешествия, во время которого их высохшие тела почти слились в одно!
— По крайней мере, нас накормят. Эти негодяи толсты, как свиньи. — Голос Тристана чуть смягчился.
По расширяющейся тропинке отряд по склону холма спустился к реке. Расчищенные поля и ухоженные посадки маниоки и бобов подготовили их к появлению поселка — беспорядочного скопления круглых, крытых пальмовыми листьями хижин, одни из которых были лишены стен, как полагается у индейцев, а другие имели толстые бревенчатые или глинобитные стены, обеспечивая европейцу иллюзию замкнутого пространства. Вдоль реки стояли рядами деревянные подставки для вяления рыбы и рамы из жердей, на которых сохли сети. Неподалеку в куче щепы валялись и несколько недостроенных долбленых лодок. Выгоревшее на солнце знамя с крестом и щитом трепыхалось на бамбуковом шесте, венчавшем крышу самого большого здания в поселке — помещения для собраний, куда могло поместиться все население. Через час, после того как ловкие и настойчивые индейцы накормили и помыли пленников, их доставили именно в это здание, где уже собралась толпа, и подвели к другому бронзоволицему мужчине — постарше и постройнее; он сидел в похожем на трон плетеном кресле с высокой спинкой, украшенной пятнистой шкурой и головой ягуара с оскаленной пастью.
— Я имею честь быть капитаном сей бандейры [14] отважных и набожных паулистов, — сказал тот, иронично представляясь пленникам. — Мое имя Антониу Альварес Ланьес Пейшоту. Ты уже знакома с моим младшим братом Жозе де Альваренга Пейшоту.
Борода у Антониу была клинышком, фамильный бронзовый цвет лица на скулах и большом горбатом носу переходил в золото. Заметив, что Изабель не сводит глаз с его носа, он приложил к нему палец и сказал:
— Моей матерью была индианка-карижу, а отцом — новый христианин, точнее говоря, один из бывших сынов Авраамовых, как и половина населения Сан-Паулу. Влияние Священной инквизиции Баийи не распространяется на наш юг, хотя, — торопливо добавил он, — иезуиты не обнаружили бы у нас недостаточного рвения в соблюдении веры, клянусь ранами на теле Господнем. Мы ли не рисковали жизнью и здоровьем ради спасения душ язычников? Разве не бродили мы годами по адской земле кактусов и муравейников, разве не терзали нас самые ужасные острозубые рыбы и насекомые, каких только Создатель всего сущего изволил сотворить? Разве не осаждали нас безжалостно дикари, коих мы стремились спасти от греха, дикари, вооруженные и доведенные до безумия испанскими иезуитами, этими тварями в черных сутанах, изменниками своей расы и веры?
Казалось, эти риторические вопросы обращены не столько к Изабель — хотя даже в самые страстные мгновения своей речи оратор не сводил с нее блестящих маленьких глазок цвета янтаря, — сколько к отряду оборванных воинов, толпившихся за спиной у пленников.
— Ради собственной выгоды и разврата эти богохульники пестуют неверных, — поносил он иезуитов, — в так называемых резервациях, содержа их в наготе и безделье. Мы в наших поселениях и королевских имениях уже давно обратили бы их в боговдохновенную веру, научили полезному труду и одели в цивилизованную одежду.
— Я слышала о королях, — робко встряла Изабель. — Но они правили очень давно.
— Да, — оборвал ее круглолицый Жозе, — долго блуждали мы по здешним дебрям, дав обет не возвращаться домой без индейцев и золота. Ну а ежели мы и переживем парочку королей, а по дороге чудесным образом родим пару-тройку ребятишек, что с того? Ведь мы вернемся в наши имения богатыми людьми, с полчищами работящих слуг. Если что, можем обменять их на участки земли! Белое золото — наша цель, красное золото — наша добыча!
Антониу, подняв палец, остановил страстную речь брата.
— Мы вербуем еретиков ради их же спасения, — напомнил он своему отряду, обращаясь тем не менее к Изабель. — Они бьют нас по правой щеке, мы подставляем левую: только захватываем их в плен, в то время как они, окажись на нашем месте, просто убили бы своих пленников. Во мраке своего безбожия они поедают мозг и внутренние органы своих врагов, чтобы обрести храбрость в бою. Мы же искореняем эти дурацкие обычаи и обучаем настоящей науке и полезным ремеслам. Так, невзирая на ужасы сражений, мы дарим им милость Спасителя, а они отплачивают нам за это отравленными стрелами!
Услышав такую витиеватую речь, никто не смог удержаться от смеха; остальные члены бандейры весело зашумели, а Жозе доверительно, с хитрецой, как давним знакомым, признался Тристану и Изабель:
— Правда, если мужчины молоды и слабы и не могут работать, а женщины слишком стары, чтобы согреть мужчине постель, мы, конечно, с ними не возимся.
— Значит, все эти туземцы, — Изабель спросила Антониу, — ваши рабы?
— Умоляю тебя, дитя мое, не произноси это слово. Порабощение туземцев запрещено строгим королевским указом и многократно осуждено папскими буллами. Управлять ими — вот наши намерения. Тех же, кого ты видишь вокруг, всех этих тупи, гуарани и кадивеу, мы просто убедили присоединиться к нам, и они стали нашими проводниками и любезными товарищами. Многие из нас рождены индейскими матерями, и мы, в свою очередь, продолжаем род тем же путем. Другие, правда, были бы рады убежать со службы, да не могут. Господь еще не благословил наш поход богатым урожаем обращенных душ, а многих из вновь обращенных Господь, увы, призвал в царство небесное, наградив оспой или лихорадкой. У нашего священника кончились запасы драгоценного вина, и он уже не может причащать их перед смертью.
— Эти негодяи бегут от нас, — вмешался Жозе, — они бегут от нас, даже умирая! Они столь неблагодарны, что останавливают биение своих сердец! Вот почему, госпожа, твой негр — настоящее сокровище для нас; даже в Сан-Паулу не многие могут позволить себе чистокровных черных рабов. Эту расу Господь создал для того, чтобы обогащать их благодетелей: сыны Хама должны служить сынам Сима и Иафета. Они живучи. Да, они тоскуют по своей отвратительной родине, вырезают себе идолов и бьют в барабаны, а если их набирается изрядное количество, то, сбившись в стаю, они поднимают мятеж и бегут в леса, где строят поселения, в которых царят разврат и анархия — все это так; но они не мрут, как индейцы.
— Он не раб! — воскликнула Изабель.
Кустистые, рыжие с проседью барочные брови Антониу удивленно приподнялись.
— Кто же он в таком случае?
— Он мой… он мой спутник, мой муж, — сказала Изабель. Она собралась с духом, приготовившись к граду насмешек, ибо говорить об упрямо молчащем существе, которое держат в ошейнике и на цепи, подобно собаке или обезьяне, как о своем муже, было полным абсурдом, однако слова ее утонули в удивленной тишине. — Я люблю его, — произнесла она в этой тишине тонким срывающимся голосом: сколько километров она несла свою любовь через просторы Бразилии, как тонкую фарфоровую вазу.
Антониу подался вперед, и его мягкие янтарные глаза внимательно уставились на нее.
— Поведай нам о себе, — приказал он.
— Мы шли на запад столько недель, что сбились со счету, — начала она, — мы спасались бегством от гнева моего отца, недовольного нашим союзом, и искали место, где можно поселиться и заняться полезным трудом. Недели две назад, а может больше, на нас напали раскрашенные дикари; они убили верную индианку тупи и похитили двух наших детей, ускакав прочь на огромных лошадях.