Иствикские ведьмы

По правилам, следовало обернуться и помахать Ван Хорну в насмешливой и кокетливой манере, торжествуя победу. Он стоял, как черная буква У, между кирпичными столбами полуразвалившихся ворот и помахал в ответ, подняв обе руки. Он аплодировал ей, и эти звуки доходили до нее по водной поверхности беспрепятственно, но с опозданием на одну секунду. Что-то кричал, она смогла разобрать только: «Вы умеете летать!» Красной банданой она вытерла ноги, покрытые гусиной кожей и каплями воды, и влезла в брюки, а в это время Коул лаял и лупил хвостом по виниловому покрытию. Его радость была заразительна. Она про себя улыбнулась, подумав, кому стоит позвонить сначала, чтобы рассказать, – Сьюки или Джейн? Наконец она тоже принята в его общество. В том месте, где он ущипнул, рука еще горела.
Невысокие деревья, молодые сахарные клены и припадающие к земле красные дубки уже начали желтеть, словно зеленая листва была наградой за подвиг силы – и младшие слабели первыми. Вначале октябрьский виргинский вьюнок вдруг покрыл ярко-алым цветом неприглядную стену, сложенную из гальки в конце участка, там, где начинается болото: висящие параллельные красные крестики сумаха окрасились оранжевым румянцем. Как медленный звук огромного гонга, желтизна покрывала леса: от рыжевато-коричневого цвета бука и ясеня до золотистых пятен на орешнике и ровного кремового цвета листьев американского лавра, похожих на человеческие руки, у которых один или два больших пальца, а иногда и ни одного. Часто Александра замечала, что у соседних деревьев, выросших из двух семян, брошенных в землю одним и тем же ветреным днем, по-разному расположены листья, у одного дерева они словно обесцвечены, а у другого каждый словно раскрашен от руки художником-фовистом  [25] яркими дисгармоничными красками и зелеными пятнами. Под ногами увядающие папоротники поражали расточительным разнообразием форм, каждый из них кричал: «Я есть, я был» – после зеленой летней толпы в увядании возрождалась индивидуальность. Широкий размах этого события, затронувшего все – от растущих на пляже сливовых деревьев и восковиц вдоль пролива Блок-Айленд до платанов и конских каштанов, обрамляющих почтенные улицы (улицу Добрых дел и Благосклонную улицу) на Провиденс-Колледж-хилл, отвечал чему-то неясному и доброму в душе Александры: чувству единения с природой, способностью созерцать дерево и ощущать себя твердым стволом с множеством рук, которые гонят сок к самой вершине, стать вдруг продолговатым облачком в небе или жабой, что прыгает из-под газонокосилки в высокую влажную траву, – нетвердый пузырек на двух длинных кожистых ножках, у которого искоркой вспыхивает страх над бородавчатым лбом. Она была той самой жабой и одновременно жестокими черными стертыми лезвиями газонокосилки с ядовитыми выхлопами мотора. Панорама увядания зеленых болот и холмов «океанического штата» поднимала Александру, как дым, и она созерцала карту сверху. Даже экзотический богатый импорт Ньюпорта – английский орех, китайское тунговое дерево и Acer japonicum  [26] – был вовлечен в это движение всеобщей капитуляции. Наглядно проявлялся природный закон, закон раздевания. Мы должны стать легче, чтобы выжить. Не стоит ни за что цепляться. Спасение в уменьшении, в том, чтобы быть выбранным наугад, в утончении, чтобы могло появиться новое. Только безумец может пытаться помешать тем огромным скачкам, которые дают жизнь. Темноволосый мужчина на своем острове был такой возможностью. Он был непривычен, он притягивал, как магнит, и она вновь переживала их чопорное чаепитие, минуту за минутой, как геолог, что любовно растирает камешек в пыль.
Несколько стройных молодых кленов, подсвеченные сзади солнцем, превратились в ослепительные факелы, тонкие тени стволов в пламенном светящемся круге. У дороги лишенные листвы ветки деревьев все больше окрашивали лес в серые тона. Мрачные конусообразные вечнозеленые деревья господствовали там, где постепенно исчезали другие породы. Октябрь вершил свой разрушительный труд день за днем и дошел до своего последнего дня все еще прекрасным, настолько прекрасным, что можно было играть в теннис на открытом корте.
Джейн Смарт в новом белом костюме подала теннисный мяч. Высоко в воздухе он превратился в летучую мышь, ее крылья сначала описали маленькие круги, а в следующее мгновение раскрылись, как зонтик, и она резко упорхнула, показав смешную розовую мордочку. Испуганная Джейн завизжала, уронила ракетку и крикнула через сетку:
– Не смешно.
Две другие ведьмы захохотали, а Ван Хорн, бывший четвертым игроком, запоздало смаковал эту шутку. У него был мощный отработанный удар, но он плохо видел мяч, играя против склонявшегося к закату солнца, слепившего лучами сквозь строй лиственниц в дальнем конце острова. Лиственницы уже сбрасывали иголки, их нужно было сметать с корта. У Джейн было отличное, сверхъестественное зрение. Мордочки летучих мышей смотрели на нее лицами малышей, расплющивших носы о витрину кондитерской, а у Ван Хорна, не к месту надевшего баскетбольные кеды и футболку с портретом Малкольма X  [27] и брюки от старого темного костюма, на смущенном, застывшем лице было похожее выражение детской жадности. Он их вожделел, была уверена Джейн. Она приготовилась бросить и подать мяч опять, но, уже взвешивая его в руке, ощутила влажную тяжесть и живую бородавчатую поверхность. Сработало еще одно превращение. С театральным вздохом она стряхнула жабу на кроваво-красное покрытие через ярко-зеленую изгородь и смотрела, как та уползает. Глупый колли Нидлноуз, вытянув шею, носился за изгородью, обследуя ее, но потерял жабу среди земляных глыб и кусков взорванной скальной породы, оставленных бульдозерами.
– Еще одна партия, и хватит, – сердито крикнула Джейн через сетку. Она и Александра играли против Сьюки и Даррила. – Вам троим выступать бы в канадских двойках.
Если принимать в расчет лицо, изображенное на футболке у Ван Хорна, меняющее выражение от его телодвижений, то казалось, что их пятеро. Следующий теннисный мячик в ее руке претерпел ряд мгновенных превращений: сначала стал гладким и скользким, как птичий зоб, затем колючим, как морской еж, но она решительно отказалась на него смотреть, не желая признавать реальность этих метаморфоз, а когда он оказался у нее над головой, на фоне голубого неба, то вдруг превратился в быстрый желтый шарик, который она, как и советуют руководства по игре в теннис, представила себе в виде циферблата часов, которые вот-вот пробьют два. Она ловко поддела ракеткой этот перевертыш и почувствовала, что от ее удара накатом подача получилась. Мяч летел прямо в Сьюки, и она неловко прикрыла грудь ракеткой, как будто собиралась отбить его ударом слева. Струны ракетки обвисли, как лапша, и мяч шлепнулся у ее ног и покатился к боковой линии.
– Превосходно, – невнятно произнесла Александра.
Джейн знала, что ее партнер любил и ту и другую противницу, каждую в своем эротическом ключе, и ему нравилось играть против них. В начале игры Сьюки так составила пары, подозрительно крутанув при этом ракеткой, что заставила ревновать Александру. Другая пара зачаровывала, хвост медных волос Сьюки, затянутых на затылке, подпрыгивал при каждом движении; тонкие, покрытые веснушками руки и ноги быстро мелькали из-под теннисного платья персикового цвета, а Ван Хорн, быстрый и четкий, как машина, оживлялся, как при игре на фортепьяно, словно одержимый демонами, только временами его подводило плохое зрение, и тогда он пропускал мячи. К тому же демоны его все время горячились, поэтому при некоторых подачах, вместо того чтобы получить очко, мягко послав мяч в свободное пространство, он отбивал его за заднюю линию площадки.
Когда Джейн приготовилась подать ему мяч, Сьюки весело крикнула:
– Неправильно стоишь!
Джейн посмотрела под ноги, не наступила ли на линию, но сама линия, хотя и была окрашена, приподнялась и держала одну из ее кроссовок сверху крепко, как в медвежьем капкане. Она стряхнула с себя это наваждение и подала мяч Даррилу, он резко отбил его ударом справа, Александра живо приняла его не по правилам, направив мяч к ногам Сьюки, той удалось его поднять в коротком прыжке и высоко взметнуть в небо: Джейн, подбежав к сетке быстрым наступательным броском, успела как раз вовремя, чтобы еще раз высоко вскинуть мяч, который Ван Хорн с горящими глазами собрался погасить. Вдруг в небе загрохотало, и он погасил бы мяч, если бы начавшаяся, словно по волшебству, кратковременная буря, называемая во многих частях света «пыльным дьяволом», не заставила его выругаться, прикрыв лицо правой рукой. Он был левшой и носил контактные линзы, мяч задержался на уровне пояса, когда он закрыл глаза от резкой боли, затем ударил по мячу справа так сильно, что тот изменил цвет: из желтого став зеленым, как хамелеон, и Джейн едва различала его на фоне зеленого корта и зеленой изгороди. Она бросилась туда, где должен был упасть мяч, и мягко по нему ударила. Сьюки пришлось поднапрячься, чтобы отбить мяч слабым ударом, Александра послала его с налета на переднюю часть площадки противников, отбив с такой силой, что он взлетел выше заходящего солнца. Но Ван Хорн понесся назад быстрее краба под водой и послал свою металлическую ракетку в стратосферу: блестя серебром, она медленно там вращалась. Оторвавшись от игрока, ракетка без усилий вернула мяч в пределы площадки, и счет продолжился, игроки переплетались опять и опять, то по часовой стрелке, то против движения солнца. Джейн ощущала захватывающую музыку всего этого: полифонию из четырех тел, четырех пар глаз и шестнадцати вытянутых конечностей, оркестрованных на почти горизонтальных полосах красного заката, пробивающегося сквозь лиственницы. Опадающая хвоя звучала, как отдаленные аплодисменты. Когда быстрый обмен ударами, а вместе с ним и матч, наконец, закончился, Сьюки посетовала: