Я не провидица (СИ)
Вот только ноги изборождены доказательствами моих ночных приключений и благоухают антисептиком. Значит, что-то все-таки было. Может, не совсем так, как мне запомнилось, но при новой встрече скучать определенно не придется.
Эта мысль неожиданно бодрит, и в душ я едва ли не бегу, а когда возвращаюсь в комнату, кровать уже заправлена, и на самом ее краешке аккуратной стопкой лежит одежда. Собственные джинсы, футболку и белье я узнаю сразу. Очевидно, рюкзаком и паспортом кудрявый Глеб не ограничился и таки покопался в квартире основательно. Интересно, чем еще меня порадуют? Я оглядываюсь, но больше никаких сюрпризов не нахожу, только кроссовки стоят у порога. Те самые, в которых я была вчера, но теперь сухие и чистые.
Никиты за дверью уже нет, и никто не мешает мне проигнорировать парадную лестницу и, прошмыгнув мимо хозяйской спальни, спуститься по потайной. Сразу на кухню.
Сегодня здесь царствуют запахи и высокая худощавая женщина лет сорока. Волосы ее, насыщенного винного цвета, прикрыты сеткой; поверх строгого черного платья красуется аляпистый фартук. Женщина отнюдь не порхает по кухне, а скорее курсирует из угла в угол с величием ледокола, но при этом умудряется демонстрировать кипучую деятельность. Движения ее грациозны и точны, никакой лишней суеты, стопроцентная продуктивность. Меня она явно замечает, но даже бровью не ведет. Вынимает из духовки противень с пышными и ароматными круассанами, обходит меня по дуге и выкладывает выпечку на заранее подготовленное блюдо. Затем возвращается к плите, помешивает кашу и только после этого говорит:
— Кофейник полон.
Мне дважды предлагать не надо. Уже через минуту я сижу за той самой стойкой, на которой вчера мне оказывали скорую мед помощь, пью кофе и жую круассан. А когда тянусь за вторым, в дверях появляется хмурый Никита, окидывает меня недовольным взглядом и кривится:
— Идем. Шеф зовет.
Кружку и тарелку с выпечкой я прихватываю с собой с молчаливого дозволения местной богини. И перед уходом советую ей:
— Поправьте крышку солонки. Ослабла, может слететь.
Похоже, мне удается задеть ее за живое. Маска снежной королевы наконец дает трещину, и леди повар надменно фыркает, явно не собираясь следовать совету. Что ж, мое дело предупредить.
Завтракает Велесов на просторной застекленной террасе, полной цветов в горшках и солнечного света. Я бы сказала, что место больше подходит для дамских чаепитий, но у каждого свои причуды, а уж богатеи могут себе позволить уйму таких причуд.
Небольшой круглый стол сервирован на двоих, но из еды на нем пока только графин с соком, и я торжественно водружаю в самый центр круассаны. Велесов удостаивает и меня, и их мимолетным и ничуть не удивленным взглядом, отпускает провожавшего меня Никиту взмахом руки и возвращается к изучению блокнота. Моего красного блокнота.
Он держит его на весу, как держал бы газету, и перелистывает страницы демонстративно широкими жестами.
— Занимательное чтиво.
Рот уже снова набит, потому я лишь киваю.
Велесов кладет блокнот на стол:
— У твоей сестры был мужской почерк.
Я делаю глоток кофе и, изогнувшись, смотрю на страницу. Блокнот раскрыт как раз на приговоре Велесова, и да, даже вверх ногами почерк по-мужски размашист и груб. Забавно, никогда не обращала на это внимание. Если честно, даже не помню, видела ли другие записи Лисы, кроме этих предсказаний.
— Почерк как почерк, — пожимаю плечами. — Я против гендерных стереотипов.
Велесов хмыкает и открывает одну из первых страниц. Рядом с именем приговоренного стоит жирный красный крест. Этого я не спасла. Даже не попыталась.
— Должен признать, постаралась ты на славу. Такие разные люди, такие разные смерти.
— И спасения, — добавляю я и замираю под его тяжелым взглядом. — Всех уже проверил?
— Нет, только погибших. А вот спасения доказать сложнее. — Велесов стучит указательным пальцем по странице. — Расскажи об этом.
— Он из первой пятерки, — бормочу я, уткнувшись в кружку. — Потому не выжил.
Я не хочу говорить, что тогда ни во что не верила. Что полгода продержала блокнот под матрасом. Что понадобилось пять жертв, чтобы я убедилась в правдивости записей сестры. И еще пять, на которых я училась уговаривать, убеждать, мешать, заставлять… Потом была пара успехов, новый провал, снова успех…
В конце концов я наловчилась, но людей это уже не вернет. Периодически на меня накатывает чувство вины, и даже ментальная гимнастика в стиле «ну я же не обязана, им было суждено и т. д.» не спасает. Потому разговоры о погибших далеко не в топе моих любимых тем.
Как ни странно, Велесов это принимает и долистывает до страницы с первой желтой звездочкой вместо красного креста. Надо, кстати, такую же рядом с его именем нарисовать. Если вернет блокнот.
— А этот?
— Илья, — киваю я. — Девятиклассник на тот момент. Поспорил с друзьями, что спрыгнет с козырька в сугроб. А там под снегом штырь железный.
— Предупредила?
— Убрала сугроб.
Велесов улыбается и листает дальше. Спрашивает еще о парочке спасенных. Я рассказываю не то чтобы охотно, но довольно спокойно. Он прав, спасения доказать сложнее. Будь я аферисткой, могла бы в качестве выживших записать кого угодно и наплести какой угодно чуши о том, как предотвратила трагедию, а никто и не заметил. Правда, не знаю, зачем нужна такая афера, но некоторые из всего могут извлечь выгоду. Я указываю на тех, с кем вступала в личный контакт, кого убеждала, как Велесова. Пусть проверяет. А потом на террасе появляется хмурый Никита и, замерев в паре метров от стола, неловко переминается с ноги на ногу.
— Что? — поворачивается к нему Велесов.
— Яновна там чего-то с солью учудила, — бубнит охранник. — Кашу придется еще подождать.
Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться, Велесов кривится и встает:
— Скажи, чтоб не мучилась. Мы найдем, где перекусить.
Я так и вовсе смела почти все круассаны и вполне продержусь до вечера, но если хозяин решил меня выгулять, надо ли спорить? Если, конечно, под «мы» он подразумевает себя и меня.
— Тебе долго собираться? — спрашивает Велесов, подтверждая мои догадки.
Я заправляю уже высохшие и распушившиеся волосы за уши, вспоминаю, как выглядела утром в зеркале, и развожу руками:
— Куртку надеть.
Велесову ответ и нравится, и не нравится одновременно.
— Ну хоть не в пижаме, — фыркает он и выходит из-за стола. — Тогда поехали. Никита, машину.
— Нет! — вскрикиваю я да поднимаюсь так резко, что стул едва не падает. И добавляю уже спокойнее: — Пусть Глеб везет.
Оба мужчины смотрят на меня с интересом. Вот только Велесов явно забавляется и гадает, что я задумала, а интерес Никиты исключительно профессиональный. Интерес профессионального мясника. Умей он убивать взглядом, я бы уже лежала на полу, разделанная на аккуратные аппетитные кусочки.
— Этому вчера по голове прилетело, — поясняю я, когда молчание становится невыносимым. — Пусть сначала у врача проверится.
Велесов задумчиво смотрит на охранника и наконец соглашается:
— И то верно. Отправь Глеба в гараж, а сам сегодня отдохни. Я вызову Гурьева, он тебя посмотрит.
Все-таки хорошо людям живется с личными врачами…
Судя по играющим желвакам и красным щекам, Никите есть, что сказать, но перечить шефу в этом доме не принято. Он отрывисто дергает головой, вроде как кивает, и уходит, сейчас больше напоминая деревянного Буратино, чем настоящего мальчика. А я растерянно гляжу на брошенный на столе блокнот.
— Бери с собой, — разрешает Велесов. — Пригодится.
Уезжаем мы, кажется, на точной копии взорвавшейся вчера машины. Ну, по моим ощущениям. Она черная, блестящая и на вид дорогая. В брендовой символике я не разбираюсь от слова совсем, хотя Лиса говорила, что в современном мире даже последняя деревенщина уже в силах отличить значок «мерседеса» от «ауди». Видимо, я совсем пропащая.
Мы с Велесовым сидим на заднем сидении и какое-то время молчим, а потом он спрашивает, куда мне хочется.