Я не провидица (СИ)
Велесов хмыкает и проводит ладонью вниз по моей руке, ненадолго замирает у запястья, считывая явно ускорившийся пульс, а затем резко подхватывает меня под бедра, и через секунду я уже сижу на подоконнике, обхватив его ногами и вцепившись онемевшими пальцами в расстегнутый ворот рубахи. С трудом удерживаюсь, чтобы не посмотреть вниз. Нет, не на то самое, оно и так довольно очевидно и ощутимо, просто хочется проверить, не прорывается ли там на волю мое бешеное сердце. Кажется, оно сейчас должно как в мультиках натягивать ткань и пульсировать.
— Провидица, — шепчет Велесов, склоняясь ближе и невесомо касаясь губами моей шеи. — Этого ты не предвидела?
Я хочу в очередной раз сказать, что не провидица, но зачем тратить слова на ерунду. И я качаю головой:
— Я на это надеялась.
6. Выше только любовь
Всякий, кто не верит в будущую жизнь, мертв и для этой.
(с) Иоганн Вольфганг фон Гете
Лиса всегда плохо разбиралась в мужчинах. Ее муж, который стал бывшим незадолго до ее гибели, но все равно так и остался для нее единственным и неповторимым, мне никогда не нравился. Слишком мягкотелый, но при этом самоуверенный. Мелкий карасик, мнящий себя нарвалом. Почему-то сестру как раз на таких и тянуло. И я ни разу не спрашивала ее мнения о моих ухажерах — хотя что там, все и без слов было понятно, — но отчего-то сейчас задумалась, что бы она сказала о Велесове.
Наверное, велела бы мне бежать от него без оглядки. Настоящая сила ее пугала. А я бы привычно не послушалась и сделала все наоборот. Впрочем, и без сестринских советов никуда бежать я не собираюсь.
Я живу в лего-доме уже неделю и с каждым днем все меньше понимаю себя. Глеб, Никита, Яновна и приходящая прислуга воспринимают мой статус добровольной пленницы как должное; Велесов позволяет свободно передвигаться по дому и территории, периодически выгуливает в город и каждую ночь целует так страстно, что по утрам у меня дрожат коленки. Я давно не девочка, но, кажется, только с ним начинаю осознавать истинные возможности секса. Мы много говорим, но о каких-то отстраненных вещах. Я рассказываю о сестре, Велесов о своих родных, но все больше скупо, будто сам их толком не знает. И в гости к нему за это время никто не наведывается.
Один раз я спрашиваю его про брюнетку с зонтом и, полюбовавшись искренне недоумевающим лицом, успокаиваюсь. Велесов даже имя ее вспоминает не сразу, а на остальное мне плевать. Но ему мой интерес явно льстит. Никогда не понимала, что приятного в ревности.
Вообще, отношения у нас складываются странные. Да и никакие это не отношения. Я просто здесь. Рядом. Пытаюсь не врасти в этот дом, в этих людей, а главное, в Велесова, потому что выкорчевываться потом будет сложно. И треклятый красный блокнот я нарочно не убираю с прикроватной тумбочки, чтобы смотреть на него и помнить о дне, когда все закончится.
Вчера Велесов узнал, что я отнюдь не русая. Мне так и не хватает духу закрасить волосы намертво, перебиваюсь тониками, но долго они не держатся, и вот очередной сдался шампуню и воде, вскрыв истину.
— Рыжая! — почти обвиняюще воскликнул Велесов, когда я вышла из душа.
А потом полночи накручивал пряди на пальцы, нюхал и все норовил попробовать на вкус.
— Зачем? — спросил коротко, но я поняла, о чем речь.
— Не хочу видеть в зеркале сестру.
— Рыжина у вас тоже наследственная?
— Даю подсказку: хитрой и ловкой она не была, но звали ее Лисой.
Покупать новый тоник Велесов в итоге запретил. Ничего. Успею покраситься. Потом. После…
Думать об этом «после» не хочется. Особенно в свете нового открытия: когда он уходит, а уходит он часто и надолго, я скучаю.
Сегодня я предлагаю покататься в метро. Просто так, развлечения для и новых впечатлений ради. Я люблю иногда переходить из поезда в поезд и наблюдать за людьми. Порой даже кажется, что так я соприкасаюсь с чужими жизнями. А Велесову и вовсе полезно отдохнуть от кожаного автомобильного кресла.
— Думаешь, я ни разу не ездил на метро? У меня даже «Тройка» есть! — с гордостью сообщает он, будто не о проездном говорит, а минимум о докторской степени.
Еще и вытаскивает голубую карточку из нагрудного кармана — то ли готовился, то ли и впрямь всегда с собой таскает.
— Кататься, а потом ужинать? — уточняет.
— В «Эридан»?
— Можно и в «Эридан».
— И с хозяином нормально познакомишь?
Велесов замирает и глядит на меня с подозрением:
— С Даном?
— Не знаю, мы же еще не знакомы. А Дан — это сокращенно от?..
— Даниэл.
— Экзотика. В кого он такой уродился?
— В папу грузина и маму японку.
Я мечтательно вздыхаю:
— Красивый…
— Так, все! — не выдерживает Велесов. — Никакого «Эридана»! Едим дома, на кухне.
— Под простыней, — добавляю я и смеюсь. — Ну ты чего? А если б я про закат так сказала?
— В смысле? — Он все еще дуется и сопит, но слушает внимательно.
— Про закат над морем. Про орла в небе. Про цветок в волосах. Вот смотришь на что-то, и в груди ёкает: красиво. Так и с Даном…
— Ёкает, значит? — Велесов поджимает губы, кивает каким-то своим мыслям и хватает меня за руку. — Идем.
Я не спрашиваю, куда, хотя ужин, кажется, отменяется. И естественно, мы не идем, а едем. Пусть не на метро, как планировалось, зато только вдвоем, наплевав на истошные вопли Глеба нам вслед. Он все еще помнит свое взрывное фиаско и никак не может расслабиться — зачем нам на свидании суматошная наседка?
По дороге я умудряюсь задремать, а когда Велесов тихонько треплет меня по плечу и выводит из машины, понимаю, что мы у «Москва-Сити».
— Возьми зонтик, — прошу я, и он удивленно задирает голову.
— Ни облачка.
Я пожимаю плечами и послушно иду к одной из башен. До сих пор путаюсь в их названиях, но наша цель наверняка «Око». Просто именно там на крыше смотровая, а куда ж еще мог поволочь меня Велесов после подобного диалога…
В груди не ёкает, нет. Щемит. И чтобы не разрыдаться от умиления, я запрокидываю лицо к небу и любуюсь сверкающими в лучах заката гигантами. Я не говорю, что уже была здесь. Не говорю, что как-то очень долго стояла перед высокими перилами, оснащенными защитной решеткой, и думала, что преграда-то плевая…
Наверху людно, но в какой-то момент я просто перестаю замечать окружающих. Есть только руки Велесова на моих плечах, бесконечное апельсиново-алое небо над головой и высота, от которой внутри все переворачивается.
— Ёкает? — горячий шепот над ухом.
— Ёкает.
Велесов разворачивает меня к себе, и я жду жадного, жаркого поцелуя, но он касается моих губ так нежно, что к глазам снова подступают слезы. Я их смаргиваю, нарочно углубляя поцелуй. Пусть будет страстно, дико, больно, только не… так. Велесов поддается и вскоре уже прижимает меня к себе так крепко, что хрустят кости.
Мы не видим, как люди вокруг ходят от одного бинокуляра к другому; не видим, как за считанные секунды небо затягивает тучами; не видим, как отчаянно жестикулирует взволнованный гид. И когда сверху стеной обрушивается дождь, не размыкаем губ.
— Завтра поужинаем в Золотых мозгах, — говорит Велесов многим позже, когда мы лежим в его кровати, тесно прижавшись друг к другу. — Оттуда тоже вид отличный. И кухня неплохая.
— В каких-каких мозгах? — тихо спрашиваю я.
К горлу подкатывает тошнота. От нервов. От какого-то первобытного ужаса.
— В Золотых. Ты москвичка или где?
Москвичка. Родилась, выросла, живу. Вроде как. В последнее время я уже ни в чем не уверена, но вовсе не в том источник моих страхов.
— Это так ресторан называется?
Велесов смеется:
— Завтра увидишь и поймешь.
Не увижу, не пойму. Я вдруг осознаю это совершенно отчетливо. Не будет ни мозгов, ни ужинов. Ничего уже не будет. Но не в силах объяснить это свое предчувствие, я как всегда трусливо заталкиваю его поглубже, а сама еще сильнее вжимаюсь в Велесова.