Невеста для Бессмертного (СИ)
— Что делать теперь?! — прокричала она страшным шепотом коту. — Как это добыть обратно?!
— Потом придумаем! — так же шепотом прокричал кот, и перископ ушел на глубину.
Кощей, зевая и почесываясь, бродил по квартире Марьванны, пытаясь совершить утренний туалет. Кот надежно спрятался на балконе в зарослях экзотических цветов; Марьванну терзало запоздалое раскаяние и недобрые предчувствия. Максимально высунувшись из окна, она заглянула пристальнее на балкон Колесничихи, и в свете серенького рассвета с ужасом увидела, что мешок с жижей разбился аккурат об приоткрытое по случаю летней духоты окно. Бренные останки пакета трепетали на ветру, зацепившись об угол рамы, а сама жижа-рецидивист, крепко зажав обломок ложки, распласталась на подоконнике Колесничихи, слегка контуженная падением. Выглядело это так, будто Колесничихе на подоконник пьяную Кикимору вырвало. Но это было не самое страшное. Намного страшнее было то, что жижа потихоньку очухивалась и медленно сползалась в плотный ком, оглядываясь по сторонам и намереваясь творить зло…
Глава 7. "Кто это сде-елал?! Ай-я-яй!"
Зеленая жижа, она же Тоска, она же Лихо, была зла, как маленькая слюнявая болонка, захлебывающаяся истеричным лаем и пытающаяся укусить себя самое за хвост. Ей было совершенно все равно, кому портить жизнь, и беззащитная спящая тощая Колесничиха подходила на эту роль как нельзя лучше. Придя в себя и как-то сориентировавшись в пространстве, жижа ткнула своей ложкой раму, небрежно стряхивая печально колышащийся на ветру пакет, уничтожая следы своего проникновения в дом, и тихо-тихо, по-рецидивистски умело сползла по батарее на пол.
Тут нужно особо отметить, что в качестве коварного соперника Колесничиха ничуть не уступала ни новоявленной жиже, ни даже пришельцам, если б таковые посмели все-таки высадиться на Земле. Перелаявшись с Марьванной в кустах полыни, Колесничиха твердо решила с утра выследить ее нового ухажера прям с утра, подкараулить его у дверей и построить ему глазки, чтобы злая ревность изглодала сердце Марьванны до дыр. Таинственный незнакомец-прыгун был человеком новым, ничего о ней, о Колесничихе, знать не мог. В то, что Марьванна станет ему перво-наперво рассказывать о грехах своей соперницы, Колесничиха не верила. Значит, шанс понравиться молодому ухажеру соседки был. Ласковыми речами, воспитанием, безупречным внешним видом.
С утра ей надо было быть во всеоружии. Поэтому сразу после перепалки с Марьванной Колесничиха ворвалась домой и рухнула спать.
Когда жижа врезалась в ее окно, Колесничиха, тонко посвистывая носом, храпела в своей постели в изящной позе Тутанхамона. Не услышала она жирного шлепка, с которым жижа украсила ее подоконник, потому что спать укладывалась, воткнув беруши, чтоб уж наверняка ничто не потревожил ее сон.
Для улучшения цвету лица с вечера Колесничиха намазала лицо кремом пожирнее, чтоб блестело, как у сытого тюленя. На тощенькие узловатые руки натянула нитяные перчатки — тоже с кремом, — и, надвинув на лицо маску, чтоб нечаянный свет не разбудил ее раньше будильника, торжественно сложила руки на худой грудке и медленно опустилась на постель как в золотой саркофаг. На лице ее блуждала мягкая мечтательная улыбка, словно она слушала прекрасную классическую музыку, но на самом деле она просто воображала, как с утра будет дрожать шляпочными цветами перед новым соседом.
Колесничиха была женщиной аккуратной, это правда. Мало того, что она во сне умудрялась не пошевелиться ни разу за ночь, не ткнуться в белоснежную подушку масляной рожей, так еще и вещи в ее доме стояли все на своих местах, по полочкам и по линеечке. Даже кота Колесничиха не заводила потому, что тот наверняка не сумеет ходить строем, и, гадя, будет закапывать свои дела не по фен шую. И пахнуть от него будет наверняка не розами.
Чтобы отравить Колесничихе жизнь и довести ее до нервного срыва, достаточно было просто раскидать все, или поменять местами томики Гоголя и Катаева, кои поблескивали позолотой за стеклом книжного шкафа. Но жижа, хоть и не имела головы, была существом куда более злобным и изобретательным.
— Гы-гы-гы, — сказала гадкая злобная жижа, вскарабкавшись на постель к мирно спящей, как тихий ангел, Колесничихе и оглядывая все кругом. — Ы-ы-ы-ы-ы…
Осторожно шлепая пузом, она наползла на спящую и осторожно, по миллиметру, словно белорусский партизан под колючей проволокой, наползла Колесничихе на желтеющее в полутьме лицо, аккуратно сдвинув маску выше удивленно-морщинистого лобика. Длинный острый нос спящей старухи разорвал зеленого слизня и торчал из жижи, словно опасный акулий плавник. Спящая улыбалась сквозь полынную зелень; жижа была мягкой и все еще теплой, и Колесничихе снилось, что она прижимается к чьей-то мужественной груди своей дряблой щекой.
Но жижа наползла не просто так, не посмотреть, как старуха будет выглядеть с плевком гриппующего мамонта на лице. Тщательно, словно шершавым кошачьим языком сметану, будто тонким наждаком — деревянную пыль, слизала она своим мягким пузом весь крем, и уползла по подушке, пачкая ее белоснежную крахмальную наволочку жирным следом и усеивая свой путь трупами дохлых сваренных козявок.
Колесничиха недовольно поморщилась; в ее снах мужественная грудь отстранилась от нее, стало отчего-то холодно и неуютно. То кожа ее после облизывания жижей стала сухая, как пустыня Сахара, стянулась, покрылась трещинами и порядком позеленела. На лбу вспухла старухи огромная коричневая бородавка, тотчас же расцветшая пучком жестких седых волос.
— Гы-гы-гы, — сказала негодная жижа, радуясь устроенной гадости.
Воинственно размахивая деревянной ложкой, немного подросшая жижа продолжила свое путешествие по дому аккуратной Колесничихи. Она заползала на столы и на тумбочки, оставляя неряшливые отпечатки, словно пыль протирали масляными блинами. Она залезла в шкаф, в крахмальное белье старухи, и все там перерыла, перепачкала и усеяла трупами мошек. Побывав в прихожей и ощупав все карманы, жижа нашла шляпу Колесничихи и оставила там немного бурой слизи, обсосала искусственные цветы, превратив их в жалкие грязные тряпочки на тонкой голой проволоке.
В ванную жижа заползла уже размером со спаниеля от набившихся в нее тряпочной пыли, мусора, дохлых мух, крошек хлеба, остатков помидорок из салата и ядреной вытяжки из глубины помойного ведра.
— Ы-ы-ы-ы, — радовалась жижа, почти благоговейно ползя по белоснежному кафелю, к фаянсовому цветку высокого умывальника, над которым на стеклянной полочке красовались старушачьи крема и шампуни — секрет неувядающей красы и молодости. И крем дневной, и крем ночной, и утренняя маска для увлажнения, и вытяжка смородины для надресничного пространства верхнего века, и спей для устранения эффекта высохшего ногтя, и бальзам для внутренней поверхности ноздрей… Тут было всего так много, что позавидовала бы и Мэрилин Монро.
Красивые баночки, пузатые и плоские, высокие флаконы манили жижу. Вскарабкавшись в умывальник, наполнив своей грязно-зеленой, почти бурой тушей белоснежную чашу, зловредная жижа свесила не вмещающиеся части своего тела, словно ноги, и потянула гибкие ложноножки к баночкам. Сворачивая крышечки ловко, как алкаш водочные пробки, жижа одним надавливанием выпрыскивала в образовавшееся в ее теле отверстие приятно пахнущие ароматические масла. Ложкой щедро черпала жирный крем из жестяной банки и отправляла туда же, в импровизированный рот. И, сыто икая, словно мартини, лениво лила в свое толстое пузо дорогие шампуни и бальзамы. Неспешно и деловито воткнув в свое пузо ложку, потом она долго и с толком перемешивала все это внутри себя, ну, вы понимаете. Крема, шампуни, помидорки, мошек, помои…
Затем, деловито и цинично подбирая в хаотичном порядке выдавленные пустые тюбики, она отрыгивала наполнитель своей туши, наливая красочные упаковки до краев сомнительно пахнущим содержимым, и небрежно заталкивала обратно на полку, устряпав все кругом жирными пятнами и залив мутной мыльной водой.