Невеста для Бессмертного (СИ)
На красавце-Кощее, помимо потрясших воображение влюбленной женщины носков, был надет ультрамодный пиджачок актуального в этом сезоне горчичного цвета. Габбановые брючки были натянуты, такие тугие, что кривоватые от природы волосатые мужицкие ноги Кощея были выправлены этими штанами до идеальной прямоты супермодели; под тугим воротом яркой сорочки пестрел галстук бабочкой. На темных, аккуратно причесанных на сторону, влажных после ванны кудрях лежал королевский золотой венец, смотревшийся так органично, что представить Кощея без него Марьванна просто не могла.
Все новое, чистое, хрустящее, как гренки в рекламе, как пакет с крахмалом. Своей педантичной любовью к аккуратности Кощей поразил Марьванну еще глубже, стрелы Амура-пулеметчика проникли до самой печени, перебили стратегический сосуд и обрекли несчастную на лютую смерть от любовного истощения. Марьванна испытала острое желание остаток жизни гладить габбановые штаны и кипятить в тазу носки до ослепительного сияния. Это была любовь однозначно.
Кощей, эпично появившийся на кухне, смотрел куда-то вдаль, поверх голов своей замершей в глубоком почтительном трепете свиты, и Марьванна, тайком проследив за его огненным взглядом, заметила, что тот в окно жадно и зловеще рассматривает разгуливающих по улице девушек.
Кобелина.
Марьванна тоже по случаю первого совместного чаепития принарядилась, спешно привела себя в более подобающий вид. Она намазала губы самой яркой помадой, с дымом и не без потерь наплоила седые кудри до состояния свежего каракуля, надела белый сарафан в голубых разводах. Ни дать, ни взять — красавица из Гжели. Если бы сейчас Марьванну увидел любвеобильный Петрович, он точно бы провел весь вечер у нее под окном, многозначительно покашливая и нет-нет, да подзывая ее выйти.
Но Кощей, зажравшаяся зараза, не оценил стараний, и ее отшлифованные румянами до состояния персика-нектарина щеки его не пленили. Видимо, он давно освоился с новым, помолодевшим телом, вволю навертевшись перед запотевшим зеркалом в ванной, оценив налив мускулов и разворот плеч, а так же ровность спины, густоту волос и… прочие вернувшиеся к нему стратегически нужные мужские качества. Поэтому сейчас, перед подающей ему хлеб-соль улыбающейся Марьванной, Кощей был как истинный альфа-самец — высокомерен, надменен и холоден, как статуя Деда Мороза из снега. Он явно думал, что достоин самого лучшего, хотя действие молодильного яблока уже начинало проходить, и виски Кощея немного обрызгало сединой. Но все равно он был хорош, как черт знает что, и хотел в невесты именно девицу юную, первой свежести.
Пожирая свежую выпечку с хищностью оголодавшего коршуна, едва ли не скребя от удовольствия длинными пальцами по столу, Кощей оглядывал маленькую кухонку, принюхиваясь своим длинным носом к запахам, пропитавшим ее. Ему, тонко улавливающему даже ненавистный пресловутый аромат русского неистребимого духа, не составило труда унюхать и вареную полынь.
Тут он недовольно заводил длинным носом, заподозрив что-то неладное, что-то коварное, вроде тех неловких моментов, когда упомянутым русским духом (немытых мужицких ног, пятеро суток не вылезавших из сапог), начинало почему-то пахнуть у него в спальне. А недавно обретенная подруга, от которой русским духом и самогоном с салом смердело отчего-то больше всего, прятала глаза и фальшиво убеждала, что это Кощей сам впопыхах на Руси чьи-то носки по ошибке напялил.
И просила не заходить в гостевую спальню. Мол, ремонт там затеяла и перестановку. Пыльно там и беспорядочно…
Но кот, на которого в поисках правды Кощей сейчас посмотрел строго, пламенно и страшно, принял вид абсолютной безмятежной невинности, и Кощей пылающий взгляд погасил из соображений экономии электричеству. Не мог трусливый кот-зассанец делать такое благостное, ни в чем не виноватое лицо, когда б в чашке с чаем Кощея не чай плескался, а приворотное зелье, или какая другая опасная отрава.
— Вот такую б невесту мне, — после чая и плюшек Кощей подобрел, откинулся на спинку стула, поглаживая сытое пузо. На стене, закрывая собой извечную проблему русского ремонта — дыру в обоях, — висел, украшая собой серую действительность, лакированный портрет девицы невероятной красоты, с дерзким взглядом колдовских синих глаз, с толстой русой косой через плечо. Картинка была словно вынута из модного журнала, на страницах которого разные девицы без трусов демонстрировали природное здоровье кожи и румянца, нанесенного светящимися средствами на выпуклые части тела. И насытившийся Кощей вдруг неожиданно прикипел к красавице огненным страстным взглядом, словно зачарованный. В женщинах он толк знал — а эта красавица показалась ему идеалом и совершенством. — Хороша-а-а, чертовка… надо же… Этаких у нас в ТриДевятом не водится… Хороша…
Что там, в ТриДевятом? Все одним миром мазаны. Цари — все сплошь бывшие Емели с печи и Иваны-дураки из народа. Славны разумом да щедростью богаты, но породы, вишь, нету в них ни на грош. Оттого и дочери их, румяные, кровь с молоком, толстопятые, тоже росли крепкими и здоровыми, но — беспородными, как сытые Буренки в хлеву.
А тут… какая тонкость черт, какая благородная бледность! И какие огромные, умные, манящие глаза…
В голосе Кощея, рассматривающего и нахваливающего диву, послышались хищные, металлические, практически неприкрыто-эротические нотки и готовность действовать по вновь утвержденному плану — найти, закинуть на плечо и скрасть, как обычно. В его изрядно помолодевшей голове вдруг закопошились бесстыдные мысли, в частности — слова Яги о том, что надо бы деву за сиськи пожамкать, тогда она поймет, что к чему, и сориентирует свое сердце.
Вот этакую девицу Кощей пожамкал бы безо всяких предисловий. Без стишков и прогулок на Горыныче в облаках. Прям сразу. Даже невзирая на все ее ухищрения, которые она применила, чтоб волосы ее блестели, а губы напоминали спелую вишню.
Плотские желания накатили на Кощея сильно, как никогда до этого — безжалостно воспламеняя жаждущую любви плоть. Кощей, яростно сопя, тиская ручищами край стола, пялился на девушку, проклиная и Ягу, которая уже давно могла б направить его в край, где водится такая красота небесная, и дольче-габбановые узкие штаны, которые стали еще уже и под нехилым напором растопырили несгибаемые ноги Кощея в разные стороны.
— И-эх, — вдруг жалостливо и тоскливо подала голос взгрустнувшая Марьванна, явно заревновавшая Кощея к портретной молодости и красоте. — Где ж ты ее возьмешь теперь, милай…
— Ну, не ее, так другую какую, — хищно и напористо ответил Кощей, так властно и решительно, что у Марьванны ноги подогнулись, а глаза налились слезами. — Похожую только… Красота!
— Да они сейчас все проститутки, молодые-то, — гневно вспыхнула ревнивая Марьванна, бухнув безо всякой жалости кощееву чашку в мойку и драя ее с такой силой, будто стараясь с нее смыть радиацию и удалить лишние электроны на атомных орбиталях. — И наркоманы! Натянут юбки коротенькие, аж весь срам с-под них видно! Размалюются, полночи скачут с парнями, бесстыжие! Вино без меры пьют, курят, дымят сигаретами как паровозы! Эх, вот раньше девушки были — скромные, красивые, работящие, послушные! А теперь что? Кобылы бесстыжие!
Кощей с ухмылкой слушал злобные речи сердито гремящей посудой Марьванны.
— А принеси-ка мне, бабка, — прищурив пылающие порочной страстью очи, произнес беспощадный Кощей, все еще не в состоянии встать на ноги из-за повысившейся узости проклятых штанов и тщательно скрывающий это, — клубок мой зачарованный. Пойду туда, не знаю куда, счастье свое искать… сразу, как отек спадет.
Кот суфлерски шевельнул ушами — мол, действуй, Маняша, — и Марьванна, готовая было взорваться и наговорить Кощею язвительных феминистких лозунгов типа «неси сам, не развалишься!» и «я тебе в служанки не нанималась!», прикусила язычок. Кощей сам допускал ее до своего навигатора — это ли не удача?! Быть может, удастся как-то испортить клубок, чтоб Кощей никуда не ушел?
— С ней пойду, — важно сказал кот Кощею, неспешно направляясь за стартанувшей удачнее Усейна Болта Марьванной. — Пригляжу, чтоб как бы не стащила чего.