Золото Алдана (Роман в 2 книгах)

Весна 1870 года пришла поздно, но пронеслась быстро и неудержимо. Окна келий, еще недавно покрытые толстым слоем льда, оттаяли. Сразу после того, как спала вешняя вода и подсохли дороги, ночью втайне погрузили на подводы скарб, инструмент (в основном топоры, пилы да лопаты), провиант, боеприпасы к двум кремневым ружьям (правда не густо), сундуки со святынями и книгами старопечатными, поредкостней; отслужили напутственный молебен и еще затемно тронулись. Тяжело груженные кладью уемистые телеги заскрипели, заплакали. Медленно пробуждаясь ото сна, утро поднимало с земли молочные веки предрассветного тумана. С ветвей густо капала холодная роса. Продрогшие Варлаам с игуменом Федором прямо на ходу наставляли напоследок любимых чад:
— Заповеди Господни и заветы прадедов исполняйте неукоснительно и стойте за них неколебимо, во веки веков. Все делайте сообща, мирно, без перекоров. Кого в нужде встретите — помогите: вера без дел мертва! Чем больше благих дел сотворите, тем больше щедрот вам воздастся. Токо со всяким скобленым да табачным рылом не водитесь. Помогай вам Бог, Аминь…
На прощание поликовались [18]…
Впереди обоза широко шагал статный красавец Никодим. Он как-то враз преобразился. Стал собранней, суровей. Казалось, что даже его курчавая юношеская бороденка, подковой обрамлявшая прямоносое лицо, загустела и стала жестче. Молодой годами, Никодим чрезвычайно гордился тем, что она у него окладистей и гуще, чем у сверстников: старообрядцы очень дорожат бородой и ни один из них добровольно с ней не расстанется.
Долго еще стояли у дороги старец и игумен в армячках, накинутых на плечи, беспрестанно шевеля губами. Они, неотрывно глядя туда, где скрылся обоз с девятнадцатью лучшими послушниками, творили напутственные молитвы. Оба понимали, что никогда уже больше не увидят этих, столь дорогих их сердцу, людей. Лишь моления и беспокойство за судьбы ушедших остались на их долю…
  
В ЗАБАЙКАЛЬЕ
 
Путь до Байкальских гор предстоял долгий, трудный, по глухим чащобам и буеракам. Раскольники встречали в дороге и беглых варнаков, и вольных промысловиков, и обиженный работный люд; видели и горе людское, и радость нечаянную. Двигались медленно по обходным тропам, ведущим к Камню [19], вдали от тракта и царских застав.
Никодим, с малолетства привычный к тяготам странствий, научил сотоварищей перед сном держать ступни сбитых до крови ног в отваре из дубовой коры. Через несколько дней кожа у всех настолько про дубилась, что путники забыли про мозоли.
Наконец к середине августа показались оплывшие от старости мягкие предгорья, а за ними и вершины Уральского хребта, окутанные голубоватой дымкой, отчего они были похожи на головы седеющих великанов. Караван незаметно углубился в невиданное доселе царство вздыбленной тверди, покрытой темнохвойным лесом с упавшими деревьями, одряхлевшими пнями, рытвинами, прикрытыми ажурным папоротником. Время изрубцевало отроги шрамами, осыпями, промоинами. Входное ущелье, унизанное, словно пасть хищного зверя, скальными зубьями, как бы предупреждало путников об опасностях и лишениях, ожидавших их впереди. Из хмурой глубины хаоса хребтов на караван надвигалась непогода. Тайга глухо зарокотала, в скалах завыл ветер, следом начался дождь…
Разведав единоверческий скит, затерявшегося в горах, обтрепанные, промокшие ветлужцы перед штурмом главного перевала задержались у братьев по вере на неделю: чинили одежду, обувь, приводили в порядок снаряжение.
Вместо телег, непригодных для движения по горам, соорудили из березовых жердей волокуши и, перегрузив поклажу на них, двинулись к вздыбленному рубежу, отделяющему Европу от Азии.
Ущелье, по которому они поднимались на перевал, загибаясь вверх, ветвился на более тесные и короткие распадки. Их склоны покрывали островерхие ели и выветрившиеся руины серых скал. Почти достигнув перевальной седловины, обоз уперся в непроходимый для лошадей обширный многоярусный ветровал из упавших друг на друга вперехлест сучковатых стволов. Пришлось поворачивать обратно и повторять подъем по сопредельному ущелью. Одолев затяжной каменистый подъем, наконец взошли на перевал.
Водораздельная седловина оказалась гладкой, словно вылизанной переползавшими через нее облаками. Лишь посередке торчало несколько разрушенных временем скальных пальцев, стянутых по низу обручем из обломков угловатых глыб. Отправившееся в свою опочивальню солнце висело еще достаточно высоко и прилично освещало окрестную панораму.
На востоке, вплотную подступая к предгорьям, насколько хватало глаз, волновался зеленокудрый океан, кое-где рассеченный витиеватыми прожилками рек и щедро украшенный перламутровыми блестками больших и малых озер. По его изумрудной ряби не спеша плыли тени облаков. Торжественное величие и бескрайность открывшегося простора внушали благоговение. Какое приволье! Сибирь!!! И тянется эта заповедная таежная страна сплошняком от Урала на восток до самого Тихого океана шесть тысяч верст!!! На южной и северной окраинах сибирская тайга редеет, а средний, весьма, кстати, широкий пояс в одну-две тысячи верст — это натуральные дебри, заселенные людьми только по берегам великих сибирских рек и, отчасти, по их притокам. Русский люд живет там, отрезанный от всего мира. Лишь одна постоянная ниточка соединяет эти огромные пространства Российской империи с Москвой и Санкт-Петербургом — Сибирский тракт.
Взобравшись на скалу, Никодим сел на уступ. Несмотря на приближение вечера, он был довольно теплым, и юноша невольно погладил ладонью шершавый, местами покрытый лишайником бок. Простиравшиеся перед ним дали действовали завораживающе. Душевное волнение, охватившее Никодима, усиливалось. Сердце переполняло желание воспарить в синеву неба и лететь вслед за плывущими по ветру рваными клочьями облаков, и бесконечно долго созерцать горные вершины, изъеденные временем грани отрогов, распадки, речки, зеленую равнину, уходящую за горизонт. Состояние, в котором он находился, было ни с чем не сравнимо. Чувства предельно обострились. Ему даже чудилось, что он ощущает тончайший, едва уловимый аромат скалистых вершин, бодрящую свежесть родника.
Впервые оказавшись так высоко в горах, потрясенный Никодим упивался всей этой красотой и своими новыми ощущениями, словно ключевой водой в жаркий день, и как-то сразу, на всю жизнь, страстно полюбил эти вздыбленные цепи каменных исполинов — самое потрясающее и величественное творение Создателя.
Обнаружив за скалой озерцо с ледяной водой, братия, не долго думая, решила остаться ночевать прямо на его берегу. Солнце к этому времени уже зависло над зубчатым гребнем соседнего хребта. Закатный свет алыми волнами разливался по небесному раздолью, окрашивая грани отрогов нежным пурпуром. И такая библейская тишина воцарилась в округе, будто не существовало здесь ни птиц, ни зверей, ни деревьев. Казалось, что слышно, как перешептываются между собой горы-великаны…
Возбужденным путникам не спалось. Все лежали молча, в ожидании чего-то сверхъестественного и потустороннего: ведь отсюда до царства Творца, как им казалось, рукой подать. Однако все протекало как обычно. Своим чередом высыпали все те же звезды с Большой Медведицей во главе. Все та же медовая луна, недолго поскитавшись между них, скрылась за горизонтом. Сразу стало темно — хоть глаз выколи, зато над головой зажглась уйма новых звезд. Молодые иноки всматривались в густое узорчатое сито, в надежде узреть светящийся контур хоть одного-единственного ангела, но изредка видели лишь разрозненные черточки огненных стрел, разящих грешную землю.
Под утро край неба на востоке, еще не начав светлеть, стал как бы подмокать кровью, хотя солнце еще долго не покидало своих невидимых покоев. Наконец проклюнулась пунцовая капля и от нее брызнули первые лучи. Капля на глазах наливалась слепящим свечением и в какое-то неуловимое мгновение оторвалась от обугленной кромки горизонта и, на ходу раскаляясь добела, поплыла, пробуждая землю, погруженную в томную тишину и прохладу. Только гнусавый крик высоко летящего ворона нарушал царящий в горах покой.