Череда

 
Лидия Арабей
Череда
 
1
В своем почтовом ящике Павел Иванович вместе с английским журналом увидел белый конверт с узкой синей печатью под адресом. Сразу догадался, что это извещение из суда, его вызывают на заседание.
Нес почту в квартиру и думал, что завтра у него свободный день, нет лекций, так что не надо будет переносить занятия, просить, чтоб его заменили.
Он открыл своим ключом обитую черным дерматином дверь, вошел в квартиру, положил журнал и конверт на полку, прибитую к стене возле вешалки.
Из комнаты дочери доносились сильные удары по клавишам – разучивала что-то новое, играла не то, что он слышал каждый день; жена тоже была дома – из открытой двери, ведущей в гостиную, падала полоска желтого света от торшера с желтым абажуром.
Он разделся, снял ботинки, сунул ноги в мягкие тапочки без задников, взял журнал, конверт и пошел в гостиную.
Жена сидела на диване, придвинув близко к себе торшер, и что-то шила, возле нее стояла синяя коробка, в которой лежали катушки с нитками, ножницы, сантиметр. Желтый свет падал на худое лицо жены, на ее сухие руки с красным маникюром, и в этом желтом свете она вдруг показалась Павлу Ивановичу похожей на мумию. Но в последнее время он не придавал значения тому, как выглядит жена. Жена есть жена, ей совсем не обязательно быть красивой. Среди людей, с которыми он жил, работал, существовали свои мерки, с которыми они подходили к женам, и под эту мерку его Людмила Макаровна, кажется, подходила. Было важно, чтоб жена умела вести хозяйство, хорошо принять гостей, чтоб не болтала лишнее, обсуждая своих приятельниц, чтоб ухоженные были дети и муж.
Правда, сама Людмила Макаровна не последнее значение придавала и своей внешности – шила и перешивала платья, следила за модой. Она преподавала английский язык в старших класса и, чтобы самой больше упражняться, выписывала английский журнал.
– Н?а тебе твой инглиш, – положил Павел Иванович возле жены журнал.
Она взглянула на журнал, на мужа, увидела у него в руках конверт.
– А это что, письмо от кого-нибудь? – спросила она.
– Нет, из суда, – ответил Павел Иванович.
Жена отложила в сторону шитье, начала листать журнал, и в квартире запахло типографской краской. Бумага, на которой печатался журнал, была глянцевая, белая, на ней четко вырисовывались черные буквы шрифта. Дочка в своей комнате вызванивала на клавишах. Павел Иванович открыл конверт. Да, это было приглашение в суд на завтра, на девять тридцать, присутствовать в качестве народного заседателя. Он положил конверт на низкий столик со стеклянным верхом, на который они обычно клали почту, и пошел в ванную мыть руки. Жена отправилась на кухню готовить ужин, он мыл руки и слышал, как она стучала там посудой. Когда он вошел туда, на столе уже стояла хлебница с начатым круглым караваем, на плите шипели, разогревались котлеты, жена стояла возле плиты, держа в руке нож.
Кухня у них была большая, облицованная кафелем, в ней стоял белый польский гарнитур, на окне висели занавески, здесь было чисто и уютно, и они обычно использовали кухню как столовую.
Жена положила нож на плиту, оперев его кончиком острия о сковороду, подошла к буфету, что-то вынула оттуда и живо обернулась к мужу.
– Посмотри, что я достала… – Она высоко подняла в руке стеклянную банку, через стенки которой просвечивались красные шарики икры.
– Ого! – удивился Павел Иванович. – Откуда это?
– И не спрашивай, – махнула жена рукой, ставя банку опять в буфет. – Садись, будем ужинать.
Так зачем же такое добро прячешь? Дай хоть немного на хлеб намазать, я уже и вкус икры забыл, – сказал Павел Иванович.
– И не думай, – категорически ответила жена. – Для моего дня.
На следующей неделе у жены день рождения, она всегда шикарно отмечала этот праздник, вот и теперь у нее уже месяца два главная забота – что бы такое достать, что испечь, что приготовить для гостей. К этому дню шилось новое платье, покупались новые туфли.
– Что ж, придется потерпеть, – вздохнул Павел Иванович.
Жена поставила на кухонный стол тарелки, разложила ножи, вилки.
– Ирочка! Ужинать! – громко позвала она дочь.
Дочка то ли не услышала, то ли притворилась, что не слышит, из ее комнаты еще сильнее загремели звуки.
После ужина Павел Иванович пошел в гостиную, сел в свое кресло возле низенького стола со стеклянным верхом, взял журнал жены, начал листать. Английского языка он не знал, когда-то изучал немецкий, английский казался ему очень трудным. Вот и теперь попробовал прочитать несколько слов, но не понял ни одного, отложил журнал, взял сегодняшнюю газету, начал читать.
Жена опять сидела на диване, шила, дочка чем-то занималась в своей комнате, больше не играла.
* * *
Назавтра в девять тридцать Павел Иванович подходил к зданию народного суда. По крутой полутемной лестнице поднялся на третий этаж, пошел по коридору, где у стен стояли люди с озабоченными лицами, притихшие, будто в больнице. Они внимательно смотрели на Павла Ивановича, и он под этими взглядами чувствовал себя неловко, не глядя по сторонам, прошел в кабинет судьи и плотно закрыл за собой дверь.
Судья, женщина лет сорока, в черном шерстяном костюме и в белой блузке, сидела за своим столом и писала, на его приветствие улыбнулась и кивнула головой, показывая, что рада его приходу. Справа и слева от нее по краям стола лежали высокие груды папок, книги – Гражданский кодекс, Уголовный, и еще какими-то бумагами был завален стол судьи. Павел Иванович всегда удивлялся, как много у судьи работы.
Второй заседатель, пожилой мужчина, с орденскими колодками на синем пиджаке, сидел за другим столом, который был приставлен к столу судьи торцом, листал папку, видимо, изучая дело, которое сегодня будет слушаться.
Кабинет судьи был просторный, светлый, пол покрыт желтым линолеумом, на стене план города, в уголке сейф, на котором стоят графин с водой и стакан, вдоль стен стулья. Некоторые гражданские дела слушались и здесь, в кабинете.
Павел Иванович разделся, повесил пальто на вешалку, стоявшую в углу кабинета, подошел к столу, за которым сидел пожилой заседатель.
– Ну, что у нас сегодня? – спросил он.
– А вот посмотрите, – показала судья на папки, лежавшие перед пожилым заседателем. – Одно дело уголовное и два гражданских.
Павел Иванович сел за стол напротив пожилого заседателя.
– Разрешите? – дотронулся он до синей папки, что лежала на столе.
– Да, пожалуйста, – ответил пожилой заседатель, пододвигая папку к Павлу Ивановичу.
Папка была довольно пухлая, собрано много документов, и напечатанных на машинке, и написанных от руки. Вначале Павел Иванович полистал их все не читая, только выхватывая из текста отдельные фразы: «Свидетель Патупчик показал, что задержал подсудимого, поставив подножку…», «Обвиняется в том, что седьмого февраля в десять часов вечера…», «Деньги в сумме двадцать пять рублей…»
«Ну, ясно, будем вора судить», – подумал Павел Иванович.
Судья все еще писала, пожилой заседатель изучал другое дело, и Павел Иванович начал более внимательно читать протокол допроса подсудимого.
В обвинительном заключении писалось, что подсудимый Зайчик Виктор Павлович, тысяча девятьсот сорок пятого года рождения, белорус, седьмого февраля в десять часов вечера в парке имени Горького задержал гражданку Ивашкевич Маргариту Ефимовну и приказал отдать дамскую сумочку, в которой лежали деньги. На вопрос, был ли еще кто-нибудь с ним, подсудимый ответил, что делал все сам, один, хотя потерпевшая Маргарита Ивашкевич показала, что в парке к ней подошли двое – гражданин Зайчик и мужчина низкого роста, в кепке, но того, другого, не поймали. На вопрос, почему он, Зайчик Виктор Павлович, обокрал женщину, тот цинично заявил, что ему были нужны деньги.
Павел Иванович читал протокол и думал: это сколько у нас еще босяков, так вот и дочку когда-нибудь могут задержать в парке – она ведь из музыкальной школы ходит через парк, – могут снять часы, напугать, да еще хорошо, если только часы отнимут, черт с ними, с часами…