Проданная (СИ)

— А что с ним? — Не сказать, чтобы ей это было действительно интересно, но Диара зачем то всё же спросила.
— Приступ меланхолии, — уклончиво ответил Гастин. — Бывает. Он не любит, когда его беспокоят в такие дни. Идём.
Диаре ничего не оставалось кроме как последовать за ним. Приступ меланхолии? По-моему жизнь в этом доме — один сплошной приступ меланхолии. К тому же у травника да чтобы не нашлось лекарства от этого приступа. Тут, наверное, что-то другое. Правда, её это вряд ли должно интересовать. Жизнь в этом странном доме без его пугающего хозяина будет только лучше. Она сама не знала, почему при мысли об Эурелиусе мурашки пробегали по коже.
После приёмных часов, Диара решила зайти в библиотеку. Почитать про законы и традиции Империи. А в комнате своего часа ждала механика. Если бы она хотя бы на четверть разбиралась в чертежах и механизмах своего отца, она бы тут не сидела сейчас. Закрыв глаза, она представила родной Гаст и небольшую лавку механических изделий, то над чем так упорно трудился отец. Если бы всё можно было вернуть назад, она бы помогала ему, вместо обучения в пансионе, она бы заменила отцу недостающего наследника. Но… Не дело женщинам занимать место мужчин. Так когда-то сказали ей.
Из грёз её вывел чей-то то ли стон, то ли вздох, раздавшийся почти на грани слышимости. Диара вздрогнула и с опаской посмотрела на дверь. Там было пусто. Медленно она подошла к двери и заглянула в коридор. Никого. Но откуда то должен был исходить этот стон. Кто-то же издавал его. Решившись, она вышла в коридор и направилась в то крыло, в котором раньше никогда не была. И не пройдя и десяти шагов, замерла на месте, услышав шёпот:
— Сюзан! — Столько боли и тоски было в этом вздохе, что у неё вдруг перехватило дыхание.
Она направилась туда, откуда слышался голос. И замерла перед раскрытой дверью, не в силах заглянуть туда. Как будто она остановилась в двух шагах от чьей то тайны и было бы очень нескромным узнать её.
Но может быть этому человеку требуется помощь? Вот только она до сих пор не знала о существовании в доме травника кого-то помимо самого травника и слуг, кого-то, кто мог бы вот так вздыхать. Она заглянула за дверь и застыла, поражённая. На полу, привалившись головой к креслу, полулежал сам господин Эурелиус. Глаза его были закрыты, лоб покрыла испарина, волосы растрепались. Одного взгляда на него хватило для того, чтобы понять — он болен и бредит. И болезнь его наверняка серьёзна. Почему же Гастин так спокойно и невозмутимо сказал, что у хозяина всего лишь приступ меланхолии? Его ведь лечить надо.
Диара, было дёрнулась сбегать, за зельем от лихорадки, которое хранилась в приёмном зале, потом вернулась, решившись всё-таки осмотреть травника. Он казался сейчас таким нестрашным и абсолютно беззащитным. Она села на колени и наклонилась, чтобы потрогать его лоб. Если у него сильный жар, поможет только настойка дикого корня.
Диара дотронулась рукой до лба Эурелиуса и едва не закричала от ужаса, когда он вдруг перехватил её руку. Посмотрела на него. Глаза открыты, но на губах блуждает блаженная улыбка. Она вообще никогда не видела, чтобы он улыбался, тем более улыбался так. А травник повторил:
— Сюзан, — и потом добавил, — Ты наконец пришла? Я ждал.
— Тихо-тихо. Я не Сюзан, — сказала она, пытаясь осторожно разжать его руку. Но травник перехватил её только сильнее.
— Не уходи. Останься.
— Не уйду, не бойся, — тихо ответила она, лихорадочно раздумывая, что делать дальше. Позвать Гастина? Вряд ли он услышит. Вернуться в комнату она не сможет. Травник даже в бессознательном состоянии держал крепко. Остаётся только либо уговорить его отпустить её, либо дождаться пока он не придёт в себя.
И если первое ещё как-то было возможно, то второго ей, может быть придётся ждать вечно. Диара вздохнула, раздумывая с чего лучше начать разговор и осмотрелась. Возле кресла, на которое так замечательно опирался травник, лежали в беспорядке пустые пузырьки. Она с трудом дотянулась до одного и поднесла к носу. И тут же скривилась. Настойка как раз таки дикого корня. В другом было что-то, на запах напоминавшее земляничный лист с мёдом. Наверное, личное изобретение Эурелиуса. Возможно ли такое, что он каждый месяц страдал от неизвестной болезни, а в лаборатории искал от неё лекарство?
Диара не знала, что и думать. Но следующая находка заставила её возмущённо вздохнуть. Когда она вдохнула горьковато-сладкий запах из пузырька, у неё закружилась голова и на краткий миг мир заволокло туманом — она снова увидела отца. Дурман-трава. Так просто. Вот и причина столь странной и таинственной меланхолии. А она почти поверила в его громкие слова тому несчастному мужчине, который умолял продать ему дурман-траву. На какую-то секунду, ей стало стыдно за свои мысли, а потом горячая жалость захлестнула её. В его жизни произошло, наверное, что-то настолько тяжёлое, что заставило его прибегать (и судя по всему не раз) к дурман-траве. И, наверное, это как-то связано с таинственной Сюзан. Да вот только ей до этого какое дело? Она подняла голову и пристально посмотрела на травника, словно надеясь, может быть, неосознанно, что он придёт в себя. Но Эурелиус застонал и уронил голову на грудь, а с его губ опять сорвалось:
— Сюзан.
— Тихо-тихо, я не Сюзан, — попыталась опять вытащить свою руку Диара, но безуспешно. Травник держал её мёртвой хваткой. А на губах его блуждала странная безумная улыбка.
Что же ей делать? Ситуация была глупая просто до абсурда. Уговорить человека, который не владеет собой и пребывает сейчас где-то в своих грёзах, отпустить её, не представлялось возможным. Поэтому Диара выбрала самый безболезненный вариант. Она села на полу, рядом с травником, и прислонилась головой к креслу. Так было не больно и рука не сильно немела. Помочь она всё равно Эурелиусу не сможет. Но, может быть, когда ему станет чуть получше, он вспомнит о ней и отпустит.
— Что ты здесь делаешь? — Диара вздрогнула и открыла глаза. Видимо, она задремала в таком глупом положении. Надо же было такому случиться! Наверное, сказалось напряжение и волнение последних дней.
На неё смотрел совершенно осмысленным взглядом Эурелиус. Он больше не держал её. Рассказать всё как было, или солгать? Но ложь, как учил её отец, допустима только в крайних случаях. Он всегда говорил только правду.
— Я была в библиотеке, когда услышала стон. Вышла посмотреть, кто это стонет и наткнулась на вас. Вы выглядели больным. Я хотела помочь, когда вы схватили меня за руку и отказались отпускать. Пришлось сесть рядом. И, видимо, я задремала, — Ответила Диара спокойно, стараясь, чтобы голос не дрожал. А ну как травник её выгонит или продаст тому же Грацию, за то, что видела его таким?
— И всё? — Травник пристально смотрел на неё. Диара чувствовала себя странно неловко под его взглядом. Он словно видел её насквозь. Может, и впрямь читает мысли?
— Ну… — она замялась, ожидая расспросов, криков, наказания, чего угодно, но Эурелиус встал и отошёл к окну. И только сейчас она поняла, что окно было открыто. Для этого дома просто невозможная роскошь. Под угасающим светом летнего дня травник выглядел призрачно. Бледный, взлохмаченный, под глазами пролегли тени, скулы резко очерчены, тонкие губы сжаты. Она в первый раз увидела в нём не хозяина, а просто человека, несчастного и одинокого. И почему то от этого Диаре стало жарко.
— Я говорил про Сюзан, да? — Она растерялась, услышав вопрос, потом осторожно ответила.
— Да.
— Я так и думал, — он сказал это с печальной обречённостью таким голосом, что у Диары отпало всё желание колко напомнить ему про его же слова о дурман-траве. Помолчав немного, Эурелиус добавил. — У тебя, наверное, возникли вопросы, много вопросов. Но я пока не могу на них ответить. Не сегодня. Мне очень жаль, что ты видела меня таким. — И добавил уже жёстче, как обычно говорил с ней, — В следующий раз я буду закрывать дверь, такого не повторится.
— В следующий раз? — Не смогла всё-таки сдержаться Диара. — То есть без дурман-травы жизнь невозможна? А что же вы тогда говорили про сильных людей?