Садовое товарищество "Металлург" (СИ)
– Хайюшки, Петрович, – подхожу, вытягивая сжатый кулак. Одна из веток осторожно касается руки.
– И тебе… хау, – Энт общается частично речью, частично запахами и мыслеобразами, отчего понимает его от силы четверть вынужденных переселенцев.
Лёгкое нетерпение, желание вкусно поесть, вырасти…
Прерываю ментальную связь, тряхнув головой. Петрович смущённо кряхтит и произносит:
– Говно-говнецо, да?
– Да, – энт подхватывает меня под коленки и сажает куда-то… на голову, наверное. Где у нас сортир, Петрович знает без меня, просто… этикет, наверное. Не может есть в гостях без хозяев. Или нет… честно говоря, плохо понимаю психику энтов.
Энты второго облика не имеют и в изменении зашли куда как далеко. Не только внешность, но и сознание изменилось стремительно и бесповоротно. Благо, социальные и коммуникативные навыки остались, пусть и покореженные донельзя.
– Говно-говнецо, – тоном гурмана, восхищённого высокой кухней и тёплым приёмом, повторил энт, пуская ноги корни в выгребную яму. Отойдя чуть в сторонку и усевшись на отполированное задницами бревно железного дерева, поддерживаю столь же односложную беседу, стараясь не сорваться на менталистику.
* * *– Как-то всё это стрёмно, – напряжённо сказал Пашка, – нет, я всё понимаю…
– … в изгнание, – напряжённым голосом говорила Зинпална, выбранная судьёй, – вниз по реке, с оружием и припасами, но без весёл и парусов, положившись на судьбу. В случае, если изгнанники решат вернуться, каждый из присутствующих имеет право и даже должен убить их. Приговор окончателен и обжалованию не подлежит.
На галечном берегу реки собрались все жители товарищества, включая маленьких детей, непонимающе лупающих глазами, сидя на руках у матерей. Огромный плот, сколоченный из брёвен полутораметрового обхвата, вытянулся почти на сорок метров в длину и двадцать в толщину.
Столпившиеся оборотни из стаи Фенрира смотрят зло и непримиримо. Почти полтора десятка… из оставшихся в живых. Брали их шумно, с резнёй, да повесили потом большинство по результатам расследования. Фенрир, взятый живым и моливший о пощаде, умирал долго, сидя на муравейнике. Почти сутки истошного крика… знаменитая регенерация оборотней не всегда во благо.
Всех жителей посёлков мимо провели! Чтоб видели – что будет с теми, кто перейдёт Грань.
На плоту только те, чья вина доказана косвенно и… дети. Принимавшие участие в убийствах, рвавшие зубами плоть разумных. Двое взрослых всего, остальные – дети и подростки.
– Не верят, – негромко сказала знакомая паучиха, – не хотят верить. Я бы тоже не… детей выгоняют.
Маленький кулачок закушен до крови, но в больших тёмных глаза соседки ни тени сомнений в правильности происходящего. Жалость… но никаких сомнений.
– А как ещё?! – Обернулся цверг, очевидно приняв паучиху за противницу изгнания, – Больше тридцати убитых по результатам расследования, каково?! Своих несогласных убивали, противников потенциальных… тайно, разумеется.
– Детей жалко, – паучихи чадолюбивы, но несмотря на мокрые глаза, губы сурово поджаты, – но другого выхода не нашли. Тюрьмы, колонии… это там. Здесь всё иначе. Каждый день убийцы будут сталкиваться с родными убитых… Изгнание для таких слишком мягкое наказание, могут и вернуться.
Наконец плот оттолкнули, и Кочергин в облике дракона отбуксировал его на середину стремительной в этом месте Амазонки.
– Мы вернёмся, слышите?! – Истошно заорал Мишка Семёнов, – вернёмся! Зубами будем рвать ваших детей, жрать заживо! Слышите?!
Огонь с неба оставил от него кучку пепла, а дракон, сделав ещё один круг над плотом, вернулся на берег.
– И это правильно, – с мрачным удовлетворением подытожил цверг, прикрывая голову плетёной из соломки шляпой от начавшегося дождя, – одним уёбком меньше!
Глава 7
Вопрос о реформировании Школы назрел давно, но после убийства общественность наконец-то раскачалась, выделив на это необходимые ресурсы. Отложили даже выход экспедиции на пару дней, дабы наши тяжеловесы в лице дяди Саши, Соколова и Юрия Ивановича смогли внести свою лепту.
Каждый из тяжей заменял минимум полсотни оборотней или нагов, в одиночку транспортируя и устанавливая огромные стволы железного дерева или каменные глыбы. Припахали и меня… да собственно, всех, кто мог делать хоть какое-то подобие артефактов или хотя бы процарапывать руны по трафарету.
Сооружение выходит циклопическим – из тех, что способны (в теории) вынести обстрел средневековой артиллерии или штурм подразделения тираннозавров. Последнее не шутка, параноики среди руководства вполне серьёзно рассматривают возможность существования разумных рептилий и способы противодействия им.
Посреди Школы высится недостроенная пока квадратная башня-донжон, где расположится администрация и учителя. В случае опасности внешней, донжон примет в себя учеников – без удобств, разумеется, но с определённой гарантией безопасности.
– Твою же мать, – выдыхаю, глядя на взмывающую вверх очередную многотонную глыбу, удерживаемую волевым посылом Соколова. Кицунэ среди нас почти полтора десятка, но разница между мощью двухвостого Владислава Рудольфовича и однохвостых его соплеменников колоссальна.
Дальше несложных, легко распознаваемых иллюзий и манипулирования воздушными потоками у однохвостых не заходит. Двое могут похвастаться слабеньким (моего уровня) целительством и давно живут при Госпитале. Четверо демонстрируют склонность к огню, так же слабенькую. Но с ума можно сойти, насколько же перспективен вид в целом! Всего-то второй хвост и… такое. А ведь если верить легендам, хвостов может быть и девять! Всего-то дожить требуется…
– Никак не могу привыкнуть, – провожая взглядом камни в небе, пролетающие по строго определённым маршрутам (падали, да…) соглашается Пашка, положив связку прутков на землю рядом со мной, – силища-то какая!
– А какими интересными стали разговоры о великих древних цивилизациях!
Посмеялись, и Пашка полез бригадирствовать на леса, а я продолжил, сидя под навесом, делать рунические трафареты из металлического прутка. Вышедшие из моих руку, они становились слабенькими такими артефактами, и рабочий процесс ускорялся многократно. Всего-то и делов, что разогреть конец прута в огне, да прижечь деревянную поверхность, пустив Силу.
Привычно уже, по единому шаблону, загибаю пруты, размышляю о всяком. В десятке метров левее возится у походной кузни Захарыч – делает аналогичную работу, но своим, кузнечным методом. Нащупал что-то своё, цверговское… пока прутки трафареты не хуже моих, но вскорости ждём артефакторного оружия.
– Женя! Ёбаный твой рот! – Заорал под ухом тэнгу, грозя кому-то на лесах мосластым кулаком, – тебе жить надоело?! Почему без страховки!? Тебе, опездолу, персонально…
Взмахнув крыльями, прораб тяжело взлетел, матерясь на лету. Рядом со мной упал обслюнявленный окурок…
– Сорри! – Донеслось с высоты, – Женя, мать твою женщину…
– Знакомое что-то… не могу вспомнить!
Изменения продолжаются, и знакомые вроде бы люди и нелюди становятся неузнаваемыми. Ёкаи из числа неопознанных потихонечку определяются с видовой принадлежность, попутно частенько меняя облик и нередко – бытовые привычки, а то и характер.
Часты неловкие ситуации, когда окликают и начинают что-то обсуждать, как с хорошо знакомым… а я и не помню ни хрена, кто же это такой! Позже выясняется, что это, оказывается, Андрюха, с которым частенько пересекался на спортивной площадке – что на Земле, что здесь.
Но я-то запомнил его сперва моложавым спортивным мужиком, смешливым и дурашливым. Позже – худосочным ёкаем насекомого вида.
А теперь вот, неделю спустя… фей! Метр сорок от силы, с огромными радужными глазами, порывистыми крыльями за спиной, сотканными из Силы. Прилагается писклявый голосок и острое чувство собственной неполноценности, лечащееся нарочито брутальным видом. Выглядит это… ладно неизменная самокрутка или трубка, но сапоги-то тебе резиновые зачем?!