Памятник Дюку (Повести)

Все засмеялись.
— Вот видите! — весело воскликнул Артамонов, отбирая у меня карточку и вновь пряча ее в комсомольский билет. — Раз командир одобрил, теперь обязательно женюсь!
Богатенков ударил по струнам балалайки.
— Бери меня в сваты!
— А кто она? — спросил я. — Кем работает?
— Зоотехником. Курсы кончила.
— Ну, а в Арктику она поедет?
Артамонов удивленно взглянул на меня.
— Она со мной куда угодно поедет!.. Любит крепко.
Он сказал это с таким чувством, с такой душевной открытостью, что никто не улыбнулся. Только Меншуткин спросил:
— Отцу-то что напишешь?
— Не поеду я к нему! — твердо сказал Артамонов, слез с койки и молча стал затягивать пояс. — Пора заступать на дежурство, — проговорил он, надел фуражку и ушел, громко скрипя по гравию коваными сапогами.
Северцев и Богатенков что-то крикнули ему в ответ, но уже было поздно.
После отбоя я долго еще ворочался на своем топчане, прислушиваясь к размеренной дроби дождя по брезенту, и вновь и вновь перебирал в памяти этот вечер. Что-то у меня как будто начинает получаться…
6
Чрезвычайное происшествие! После ночного дежурства на телефонной станции Артамонов куда-то исчез и вместо восьми вернулся в палатку около одиннадцати утра. Почти три часа самовольной отлучки! Не шутка! За это полагается суток десять ареста.
Вот радость для Козлова! Не успел заболеть — и все пошло кувырком. Какой-то стажер, которому по ошибке доверили отделение, все развалил и пустил прахом!
— Что же ты, Артамонов, наделал? — крикнул я, когда он устало, вразвалку, вошел в палатку. — Как ты смел так поступить?!
— Товарищ командир, — сказал он, виновато опустив плечи, — тут одна история приключилась…
— Какая история? — вскипел я. — Брось ты истории рассказывать!
Богатенков крикнул:
— Тебе одного взыскания мало? Еще захотел?
— Теперь все отделение должно за тебя, дурака, отвечать! — поддержал Богатенкова Киселев.
Упреки сыпались на Артамонова со всех сторон, но он только моргал глазами и молчал.
— А ведь я за тебя заступался, — сказал я с досадой. — Считал, что тебя незаслуженно обижали! Да, прав Козлов, что тебе не доверяет!
Наконец, успокоившись, я начал его допрашивать:
— Говори, куда ходил?!
Он растерянно развел руками.
— Так, понимаете, товарищ командир!.. Такая история вышла!.. Женщина на дороге рожала!..
Ему не дали договорить. Грохнул смех. Можно было ожидать любого оправдания, но придумать такое!.. Нет, это чересчур!
— Слушай, Артамонов, — сказал я, — за кого ты нас считаешь?.. Какая женщина?! Почему на дороге?!
— Не знаю, — пожал он плечами. — Я до шоссе ее довел. Искал попутную машину. Махал, махал руками! Штук десять проехали… И ни у кого совести не было… Наконец у одного нашлась!..
— А фамилию женщины знаешь? — ядовито спросил Северцев.
— Не знаю, — резко обернулся Артамонов, — не спрашивал… Катей ее зовут.
— А номер машины запомнил?
— Когда женщина рожает — тут не до номеров.
— Ловко! — воскликнул Северцев. — Уехала, и концы в воду!.. Эх, Артамонов, хитер же ты!
Северцев еще более упорно, чем я, настаивал на виновности Артамонова. И это, если угодно, вдруг поколебало мои подозрения.
— Идите, товарищ Артамонов! — стараясь быть суровым, произнес я. — С вами командир роты разберется.
Он вздохнул, растерянно оглядел всех нас и вышел из палатки. Я же отправился к лейтенанту Корневу доложить о происшествии. Но пока я шел, у меня созревал иной план.
Хотя рассказ Артамонова и выглядел на первый взгляд неудачной выдумкой, все же надо это проверить. Ведь если все правда, он совершил поступок гуманный. А если неправда? Тогда любое наказание будет для него недостаточным…
Ну на что, спрашивается, он мог потратить два часа? Здесь у него знакомых нет. В Ленинград за это время он бы съездить не успел. Если же кто-нибудь приехал к нему, так он мог подойти к лагерю и попросить разрешения поговорить с гостем.
Нет, здесь не так-то все просто! И я не должен поддаваться первому впечатлению.
Я с такой убежденностью изложил дело Корневу, что он сам зажегся идеей довести все до конца.
Выйдя из палатки лейтенанта, я тут же отправился на узел связи и позвонил в ближайшую гражданскую больницу.
Да, трудненько пришлось в поисках истины!.. Во-первых, услышав, что я интересуюсь роженицами, дежурные телефонисты стали вовсю проезжаться на мой счет. Я тут же получил кличку «счастливый папаша».
Что ж, пришлось с этим примириться. Но, к сожалению, в сельской больнице женщины по имени Екатерина не нашлось. Куда еще звонить? Какие еще населенные пункты лежат вдоль шоссе? А вдруг машина увезла женщину в Ленинград? Там ее не разыскать…
Я все больше и больше убеждал себя в том, что Артамонов говорит правду. Но как это доказать?.. Дозвонился еще до трех больниц; в них были Кати, но все они поступили или вчера, или несколько дней назад.
Я вернулся в палатку в самом мрачном состоянии духа. Артамонов, присев на койку, пришивал к гимнастерке чистый воротничок. Эпическое спокойствие, с которым он это делал, вызвало у меня прилив тихого бешенства.
«Я за него страдаю, — думал я с негодованием, — а он себя ведет так, как будто ничего не случилось».
— Артамонов, зачем мнете койку?., — сорвал я свою злость. — Пересядьте на скамейку!
Он встал и покорно вышел.
— Эй! Счастливый папаша! Поди сюда!..
Я обернулся. Из окна полковой телефонной станции высунулся сержант Бобров. Он махал мне рукой, но я не собирался останавливаться. Сыт по горло его насмешками!
— Папаша! — снова крикнул он. — Поди же скорее сюда! Женщина нашлась!
— Шутишь?!
— Какие могут быть шутки? Иди к воротам! Там шофер плащ-палатку привез! Говорит, ребенка в нее пеленали… Иди быстрей!
Через минуту я уже был на контрольно-пропускном пункте.
Посреди дороги, разговаривая с дежурным, стоял невысокий молодой шофер в промасленном ватнике, с зеленой плащ-палаткой в руке.
— Кого ждете? — спросил я и шумно перевел дыхание.
Шофер улыбнулся.
— Тут одного бойца… Крестного отца, можно сказать… Он в плащ-палаточку ребенка принимал. — Шофер переглянулся с дежурным, и оба весело подмигнули друг другу. — Вот решил завезти. Имущество все же казенное. Попасть может!..
— Это же мой Артамонов! Он в моем отделении! — радостно крикнул я.
— Ну, ему и передайте!
Шофер торжественно вручил мне плащ-палатку, залез в кабину и, развернув машину, уехал.
Когда я вернулся, Артамонов все еще сидел на скамейке, орудуя иголкой с ниткой. Я бросил плащ-палатку к его ногам.
— Возьми!..
Он взглянул на нее, даже потрогал, потом поднял на меня необыкновенно счастливые глаза. Таких я, кажется, еще никогда не видел!..
7
Стажировка подходит к концу. Скоро вернется Козлов, и я сдам ему отделение.
Но жизнь пока идет своим чередом.
Со всеми бойцами у меня установились ровные отношения. Только Северцев липнет, старается услужить, каждое приказание, как говорится, ловит на лету.
И надо же случиться, что именно он дважды опоздал в строй. У меня чесались руки его проучить.
После вечерней поверки приказал отделению остаться на месте, скомандовал «смирно» и объявил Северцеву выговор за систематическое опоздание в строй.
Я видел, как посерело его лицо, как жалко опустились плечи, он глотнул воздух и обвел языком сухие губы. В этот момент мне даже стало его жаль.
Когда я скомандовал «разойдись», Артамонов вдруг обнял Северцева за плечи.
— Не унывай! — усмехнулся он. — Козлов вернется, взыскание снимет.
Северцев зло толкнул его локтем и побежал в палатку.
А через три дня, накануне последнего дня стажировки, вернулся Козлов. Он переступил порог палатки, загорелый, отдохнувший.
— Здорово, хлопцы! — весело крикнул он и оглядел всех сверлящим, испытующим взглядом.