Сквозь века (СИ)
Впервые страх отступил, освобождая меняиз своего колючего, холодного плена, но обнажая душу и ту боль, которая душила изнутри все эти дни, подтолкнув к этому месту и тому, что я оказалась сейчас здесь.
Я не сразу смогла ответить, чувствуя, что слезы, словно огромный огненный шар внутри, поднимаются из груди в горло, не давая дышать.
Эту боль невозможно было выплакать. Нельзя было передать словами. Сколько бы я не стонала, не рыдала и не кричала, а лучше не становилось. Мне говорили, что прошло слишком мало времени, чтобы стало легче, а я знала уже сейчас, что лучше мне не станет, я просто должна научиться с этим жить.
Время шло, а я никак не могла начать говорить, глотая слезы, и чувствуя, что в груди вместо сердца раскаленная дыра, моргая быстро-быстро мокрыми ресницами, чтобы прогнать слезы, и удивляясь тому, что мужчина не подгонял меня.
Он не язвил, не злился, просто сидел по ту сторону огня, глядя на меня своими синими глазами странно и глубоко, словно впитывал в себя каждую мою эмоцию, смакуя ее, и пробуя на вкус, как давно позабытое, но такое желанное лакомство.
— Ее смерть была внезапной… — смогла прохрипеть я неловко, только через какое-то время, вытирая мокрые ресницы тыльной стороной ладони и видя теперь, что мужчина чуть дернул черной бровью, словно не был согласен с тем, что услышал, однако не стал перебивать, а просто слушал, что я скажу. — И я не успела попрощаться.
- Кто отправил тебя из дома в этот день? — спросил он немного резко, на что я выпрямилась, напряженная, словно тетива лука, но понимая, что он не станет задавать бессмысленных вопросов, потому что видел то, что не могла видеть я, или кто-либо другой.
— Брат.
Мужчина хмыкнул злобно и тяжело, заставив меня снова поежиться от его хищного жуткого вида, когда я вдруг поняла, что именно заставляло меня напрягаться и затаивать дыхание, каждый раз, стоило только его ресницам подняться или опуститься — его зрачки!
Они отражали свет костра и луны, словно были зеркалом!
Такие зрачки бывают только у сов и волков, но не могут быть ни у одного человека!
— Он сделал все, чтобы ты не успела приехать и застать ее живой.
В груди появилась ядовитая желчь и стало тяжело дышать, потому что, видя меня впервые, этот страшный мужчина говорил вещи, которые я чувствовала долгиегоды, но не могла бы признаться в этом даже самой себе.
— Зачем ему это? — тихо прошептала я, на что мужчина вскинул глаза резко и нечеловечески быстро, всматриваясь в мои, так долго и навязчиво, словно забирался вглубь, вороша мою душу.
— Ты не захочешь узнавать ответ на свой вопрос, — он подался назад, опираясь спиной на один из деревянных столпов, и лишь сейчас я увидела, что символы на нем изображены не чернилами…они нарисованы кровью.
Тошнота от этого открытия была ядовитой, и я едва сдержалась, чтобы не вскочить на ноги, закрывая лицо руками. Не удержалась бы, если бы не его взгляд, которым он снова окинул меня в этот раз как-то лениво и задумчиво, словно я была открытой книгой, которую он читал за неимением ничего другого, более интересного.
— Уходи, — вдруг проговорил он, чуть прикрывая свои ужасные глаза пеленой ресниц, на кончиках которых дрожали блики пламени костра, но продолжая наблюдать за мной пристально и тяжело, я ахнула, вскакивая со своего места:
— Но как же бабушка! Ведь я преодолела все это ради…
— Уходи!!! - рявкнул он так, что волосы встали дыбом на всем теле, и ей-богу я заработала не один седой волос, бросившись прочь от костра, от него, и этого леса, молясь только об одном — чтобы он не последовал за мной!
Всхлипывая и почти подвывая от шока, я барахталась в снегу, пытаясь проложить себе дорогу обратно, кожей ощущая, что он рядом, но боясь обернуться так сильно, что просто разрыдалась.
Словно сам лес тянул меня обратно, к нему, на ту поляну, не давая выбраться на свободу и топя в белоснежном покрывале, которое могло стать моим вечным саваном. Я не сдавалась, продираясь сквозь ветки и снег из последних сил, ощущая во рту горечь и вкус крови.
Оставался последний рывок до кромки черного леса, где была невидимая линия добра и зла, черного и белого, когда я ощутила, что меня легко подбросили в воздухе, заставляя вскрикнуть, и горячие сильные руки сжали, держа буквально на весу.
Я знала, что все это время он шел за мной.
Играл и наслаждался моими попытками сбежать от него и страшной участи остаться здесь навсегда, когда даже моя душа больше не сможет найти покоя, а кровь украсит новыми символами столпы его жилища.
— Желание за желание, помнишь? — проурчал его голос надо мной, пока я пыталась барахтаться в ручищах, что держали меня совершенно не напрягаясь, словно я была всего лишь котенком, а дыхание было так близко, что мои волосы разметались на затылке.
— Мое желание ты не исполнил! — вскрикнула я, а он расхохотался, снова подбрасывая меня вверх и ловя теперь так, что мы оказались лицом к лицу, проурчав низко, сладко и чувственно:
— Тогда и ты мое исполнишь лишь малой частью. По крайней мере, сейчас.
Я ожидала от него чего угодно — что он вгрызется в мое горло, что задушит, или вырвет руки, но только не того, что вопьется губами жадно и горячо, заурчав в мой рот от блаженства, не давая опомниться от шока, когда горячий язык скользнул между моих губ, завладевая и повелевая.
В какой-то момент я даже обмякла от неожиданности, распахнув глаза, и видя его — синие-синие глаза, через пелену ресниц, так, словно окунулась в ледяное озеро, задохнувшись, оттого, что сполна ощутила аромат его тела, и даже вкус на собственном языке.
Никто никогда еще не касался меня так — смело, жарко и жадно до прикосновений и моих чувств, словно он пытался проглотить меня, оставляя навсегда в себе, чтобы затем отрывать по кусочку долгие десятки лет, вкушая, словно изысканное лакомство.
Я дернулась всем телом, глухо ахнув и ощутив резкую боль на губах, не сразу понимая, что он укусил меня.
Резко, неожиданно и больно, так что кровь буквально брызнула тонкой струйкой, и в его глазах показалась луна, отразившись от бездонных почти волчьих зрачков, а он зарычал, слизывая кровь с моих губ и отшатываясь назад, словно делал это последним усилием своей воли, поставив меня в снег снова.
Все еще с трудом дыша и не понимая совершенно ничего, я смотрела огромными глазами на этого мужчину, который пошатнулся, словно внезапно опьянев, и присел на корточки, сжав в руке комочек снега, который не растаял, а превратился в лед, чтобы приложить осторожно его к моей губе, отчего он тут же стал багровым.
— Беги, — прорычал он, заставляя меня заморгать и ахнуть. — Беги так быстро, как только можешь, и не смей оборачиваться!..
Я барахталась так сильно, что была вся мокрая, всхлипывая и загребая руками волны снега, которые уже не были холодными, становясь скомканным в ногах одеялом и отброшенной подушкой, но тьма вокруг была все такой же пугающей, как и голос, который мог ласкать и запугивать одним своим звучанием, похожим часто на урчание:
— …ты всегда любила мои волосы. Могла часами перебирать их, заплетать в косу. И цеплялась своими тонкими пальчиками каждый раз, когда я был между твоих ног, лаская, пока ты не начинала кричать…
— Что? — выдохнула я в темноту, чувствуя, как проваливаюсь снова в темноту и мрак, настолько липкие и удушливые, что едва могла дышать, делая рваные судорожные выдохи и жадно втягивая в себя воздух, который был наполнен свежестью, ароматом хвои и чистого озона, какой обычно бывает после сильного дождя.
Коже стало так приятно и легко, словно каждая частичка меня дышала и купалась в блаженстве.
Блаженстве, таком ярком и сладостном, что хотелось глухо застонать, потому что оно скручивало изнутри, вытягивая из меня все соки, и наполняя вспышками наслаждения, такими сильными, что они причиняли боль, закручиваясь тугими пружинами.
Я слышала приглушенные стоны, не сразу поняв, что это мой голос, и что я лежу совершенно обнаженной на влажной от дождя траве, содрогаясь всем телом и хватаясь пальцами за черную копну волос, которые рассыпались по моим бедрам и ногам.