Приключения елочных игрушек
И он, потеряв от радости всякое благоразумие, кинулся вслед дружно топавшим ногам. А когда опомнился, то увидел перед собой что-то необыкновенное. Широкая-широкая полоса воды рябила, переливалась, сверкала на солнце, и по ней плыло огромное чудовище с пушистым хвостом, таким длинным, что он поднимался к самому небу. Чудовище тяжело ухало, шлепало по воде и протяжно кричало: «У-у-у-у…»
Попадись такому один на один, обязательно слопает.
Поджав хвост с кисточкой, Букварь кинулся в самую гущу маленьких ног и вдруг в ужасе припал к земле. Среди других шагали загорелые, обветренные, расцарапанные ноги в ободранных сандалиях.
Букварь хотел тут же нырнуть под крыльцо, но крыльца не оказалось. Он хотел найти защиту у ног в крепких сапогах, пахнущих дегтем, но их тоже не было. И тогда он понял, что пропал. Сейчас его опрокинут на спину, начнут закручивать усы, а потом завяжут узлом на затылке длинные уши. Прижавшись к земле, он жалобно тявкнул:
— Г-гав!
Но тут увидел ноги в полосатых брюках и немного успокоился: они внушали ему доверие.
Шли очень долго. Букварь уже начал повизгивать от усталости. Но вот все остановились, побросали на землю мешки, от которых вкусно пахло хлебом, нарубили сухих сучьев и затопили котельную, только здесь ее почему-то все называли не котельной, а костром.
Букварю дали хлеба. Потом вбили в землю колья и построили парусиновую конуру. Осмотрев ее, Букварь решил, что для одного она слишком просторна. Не стоило, пожалуй, так стараться.
Он лег снаружи на клочок сена, сладко зевнул и закрыл глаза. И сейчас же ему приснился страшный сон. Снилось, что его перевернули на спину, закручивают усы и вот-вот завяжут узлом на затылке уши. Он проснулся и ушел в парусиновую конуру, где забился в самый дальний угол.
Спал он очень долго, потому что устал и наелся. А когда проснулся и выбрался через щелочку между землей и парусиной наружу, все кругом неузнаваемо изменилось. Широкая водная полоса тускло синела. Кусты, трава, туман тоже были синими. И в темном небе, прекрасный и печальный, висел диск луны. Отчего-то томительно сжалось маленькое сердце Букваря. Он сел, поднял к этому диску голову и протяжно завыл.
— Букварь! Букварь!.. — тихо позвал его кто-то.
Он радостно бросился на этот зов, но тут же опять прижался к земле. Перед ним были знакомые расцарапанные ноги.
— Букваренька! Песик мой! — настойчиво и ласково звал его прежний голос.
И Букварь, скуля, пополз на животе к страшным ногам. Пусть уж лучше завяжут ему на затылке уши, только бы не сидеть одному среди этих синих кустов.
Огонь в котельной совсем погас. Лишь красные угли тлели под серым пеплом.
Букварь лизнул расцарапанные ноги, уткнулся в них и закрыл глаза. Все тот же голос говорил ему о том, что кончились дрова, что скоро будет смена дежурных у костра, что опять взойдет солнце, но Букварь ничего не слышал. Пригревшись, он спал спокойно и глубоко.
Дремал и Алеша Серебряков. Вместе им было не страшно в эту ночь, залитую холодным светом луны.
НЕЗНАКОМОЕ МЕСТО
Часто страх рождается из неизвестности.
Мы поднялись на лодке километров на десять по извилистой Уводи — притоку Клязьмы — и не успели вернуться засветло, запутавшись в ее старицах и протоках.
Пришлось заночевать на берегу. На небе не было ни звездочки. Огромные сосны угрюмо шумели в темной вышине, и внизу лес был полон неведомых шорохов. Днем такой открытый, пронизанный солнцем, щедрый на красоту, ночью лес вдруг становится мрачным и враждебным. В каждом нечаянном шорохе словно бы слышится предостерегающий шепот: «уйди…» И непонятный страх перед этим заговором леса и ночи гонит человека на огонь, к жилью, к людям…
А куда было уйти нам, если кругом — вода, и казалось, что сидели мы на острове. И главное — место-то чудилось совершенно незнакомым. Страшно было за дровами сходить, страшно слово сказать, а откуда страх — непонятно.
— Куда это мы заехали? — тихо спросил Алеша.
Вместе — так страху меньше — мы пошли в темноту за дровами. И вдруг в той стороне, где осталась лодка, раздался ужасный, как нам показалось, грохот. Я схватил Алешу за руку, и мы помчались к лодке. Но там было все спокойно; лодка, привязанная к дереву, чуть-чуть покачивалась на волнах. Но вот набежала волна порезвей, и опять раздался тот же грохот! Оказалось, что ружье мое, оставленное в лодке, съезжало по ее железному борту и грохотало на весь лес.
Смущенные, мы опять отправились на поиски дров, но страх не проходил. Сосны шумели, перешептывались. И сквозь их шепот мы вдруг услышали отчетливые шаги по палому прошлогоднему листу. Ближе… ближе… Мы замерли на месте, прислушались. Кто-то остановился за кустами, выжидал… Ну кто же покажется из темноты, кто? Но — нет, повернул, шаги стали удаляться и замерли в глубине леса.
— Вот проклятое место, — бормочет Алеша. — Давайте уж спать без костра. Ночь теплая.
Мы заснули на несколько часов беспокойным, прерывистым сном, а когда проснулись, рассвет прогнал все наши страхи. Ветер утих, молчали сосны, жидкий синеватый свет пронизал лес, и в нем плавали пласты тумана. Увидели, что и место-то знакомое, только подъехали к нему с другой стороны. Сообразили теперь, чьи шаги слышали ночью. Наверно, барсучишка или заяц трусливый. В ночной тишине его шаги по сухому листу показались нам тяжелой поступью неведомого существа.
Долго потом мы смеялись над нашими напрасными страхами.
ПРОСТОРНЫЙ ДЕНЬ
Бакенщик Зосима Павлович обувался в лапти, но не потому, что сапог не было, а — ноги болели. Свою землянку на берегу Клязьмы он сложил из толстых сосновых бревен в два наката — на сто лет. В землянке у него чисто, пахнет сосной и сухой землей. Топит ее Зосима Павлович только весной и осенью, а летом варит обед на кирпичном очажке поодаль от землянки. На зиму он перебирается в город к сыну.
Однажды Зосима Павлович целый день трудился по своему хозяйству — выдалбливал из толстого осинового бревна ботничок, плел новую сеть, красил бакены, выложил камнем светлый родник, успел даже сбегать в ближний лесок за груздями. А вечером, сидя на опрокинутой лодке и покуривая, сказал:
— Вот какой нынче день просторный.
— Длинный? — переспросил Алеша.
— Да уж не длинный: заосенело, какой об эту пору длинный?
— А как же — просторный?
— Сделал я много, вот и просторный.
«Значит, — подумал я, — и короткий зимний день можно сделать „просторным“, если не сидеть сложа руки».
ЧТО ЧУЕТ СОБАКА?
Много всего нужно человеку на охоте. Нужны ему и верный глаз, и чуткое ухо, и крепкие, не знающие устали мускулы. Нужно ему умение подражать голосу птиц и читать следы зверей, нужна смелость, нужна хитрость, нужна смекалка.
Все это есть у хорошего охотника. Но чего нет даже у самого хорошего охотника, так это носа. Нос, конечно, есть, да толку в нем мало. Это — самый примитивный и совершенно бесполезный на охоте нос. Он даже может чихнуть в самое неподходящее время. Им нельзя причуять дичь, спрятавшуюся в кустах или траве и недосягаемую для глаз. С помощью такого носа не пойдешь по невидимому летом и осенью следу.
Но человек на выдумки хитер. Он нашел такой «нос» в природе, приручил его, воспитал надлежащим образом и стал брать себе в помощники на охоту. Этот замечательный «нос» — собака.
Она может уловить запах дичи на большом расстоянии, может разобраться в самых запутанных следах…
Но был такой однажды смешной случай, когда роль этого «носа» решил взять на себя один маленький человек. Звали его Алеша Серебряков…
Я взял его с собой на тетеревов.
Все утро прошло в напрасных поисках, мы сильно устали, и собака моя, английский сеттер Лора, тоже вымоталась. Солнце поднялось высоко, пора было возвращаться. Августовский полдень накалил воздух; казалось, листья блекнут на кустах; от каждого водоемчика поднимался пар.
