Пауло Коэльо. Исповедь паломника
— Для других людей ты уже не один человек, а два: ты и твой образ, образ знаменитости. Может быть, с одной стороны, ты действительно неприступная знаменитость, а с другой — остался таким же, каким был раньше, но они-то думают, что тебя прежнего больше нет, что ты окончательно превратился в знаменитость.
— Но я не хотел этого, как в 1979-80 годах, когда что-то в этом роде происходило. Сейчас, как ты знаешь, я открыт, доступен, я закрыт только для того, что меня не интересует, но не для жизни. Хотя каждый раз, когда я теряю старых друзей, я завоевываю новых. Может, это и не те, с кем я когда-то съел пуд соли, но это настоящие друзья, на которых я могу положиться.
— Как ты защищаешься от неминуемой зависти, которую должны вызывать твои успехи, особенно у других писателей?
— От зависти я защищаюсь при помощи магических приемов. Я создаю защитный барьер, потому что не борюсь против нее. По-моему, зависть — самый разрушительный из смертных грехов. Ведь завистник не говорит: «Я хочу добиться того же». Нет, он говорит: «Не хочу, чтобы у такого-то это было». Это очень низко, человек хочет уравнять весь мир в низшей точке. Я знаю, что могу погубить себя сам, что Бог может меня уничтожить, но только не зависть. Зависть губит только тех, кто пригревает ее у себя на груди, как ядовитую змею.
Глава IV. Политика и этика
«Для меня заниматься политикой означает ломать стену культурных предубеждений, которая нас окружает».
«Нужно, чтобы все поняли: писатель играет не более важную роль, чем продавец кокосов».
Всю свою бурную юность Пауло Коэльо был активным участником самых радикальных движений — даже «Битлз» казались ему консерваторами. Он всегда был радикалом. Мечтал об альтернативном обществе и погружался с головой в марксистские течения. Он всегда открыто заявлял о своих политических и этических взглядах как радикал, противостоящий системе, и дорого заплатил за это: ему пришлось пережить психиатрическую клинику, тюрьму, пытки.
А сейчас, когда он стал зрелым человеком, знаменитым на весь мир, человеком, которого любят сильные мира сего и которого обожают читатели, каковы его политические и этические взгляды? Он считает себя животным политическим, но при этом хочет держаться вдалеке от искушения примкнуть к какой-либо партии. В глубине души он, как и в юности, остался романтиком. Хочет верить, что глубокие духовные убеждения, любовь к тайне, терпимость и добрая магия, место для которой есть в жизни каждого, способны сделать наш мир менее несчастным, менее жестоким, наполнить его сбывающимися мечтами. Для этого, как он думает, посреди самого жестокого насилия и неутолимой жажды власти нужно постараться сохранить в себе слабого ребенка, спящего в каждом из нас и напоминающего об утерянной невинности. Мы должны помнить о нем, если хотим понять что-то в самих себе и в том, для чего живем на свете.
— Ты живешь в Бразилии, хотя полгода проводишь в разъездах по всему миру. Это развивающаяся страна с огромными возможностями, в которой все еще есть сорок миллионов бедняков, выброшенных из общества и полностью предоставленных самим себе. По сравнению с ними мы все -богачи. Ты сильно нуждался, пока не добился успеха. Сейчас ты богатый человек, у тебя миллионные гонорары, ты живешь в этом прекрасном доме в Рио-де-Жанейро, напротив чудесного пляжа Копакабана... Я уверен, многим твоим читателям было бы интересно узнать, каковы твои политические и этические взгляды на проблемы третьего мира.
— Естественно, мое мировоззрение и политические взгляды со временем изменялись. Как ты знаешь, я принадлежал и к более радикальным течениям. Видел их хорошие и плохие стороны. Все мы в той или иной мере чувствуем себя сиротами, мечтаем о более справедливом обществе, за которое не жаль пожертвовать собой.
Сейчас я убежден, что не великим идеологиям предстоит изменить мир. Многие из них уже потерпели фиаско, и существует опасность, что появятся новые, еще более жестокие. Об этом говорят новые фундаменталистские течения. Я все еще чувствую себя животным политическим, но в моих книгах политика — это попытка сломать стену культурных предубеждений, которые могут перерасти в фанатизм. Я согласен с вашим философом Фернандо Саватером, что самое важное — это активная этическая позиция каждого человека, без которой общество в будущем будет становиться все более каиновым и менее братским.
— А в чем состоит твой личный вклад?
— Я убежден, что сегодня каждый человек должен принести свою крупицу добра на благо общества. Поэтому я возлагаю очень большие надежды на волну солидарности, которая растет во всем мире, особенно среди молодежи.
Чтобы не остаться в бесплотном мире добрых намерений, я решил сделать что-то конкретное, сообразуясь со своими возможностями, и создал фонд, который носит мое имя и который не исчезнет после моей смерти.
— Чем именно он занимается?
— Во-первых, скажу тебе, что им управляет моя жена, Кристина. Она следит за тем, чтобы фонд служил исключительно тем целям, для которых был создан. Я с самого начала хотел, чтобы это была серьезная организация и чтобы ее деятельность была абсолютно прозрачной. У фонда пять направлений работы: беспризорные бразильские дети, одинокие неимущие старики, перевод бразильских классиков на другие языки, чтобы познакомить мир с очень богатой культурой моей страны. Меня интересуют прежде всего уже умершие классики, не хочу вызывать ничью ревность и будоражить ничье пустое тщеславие. Четвертая задача — изучение доисторического периода в Бразилии, ненаписанная история этой страны, которую я так люблю.
Мы сейчас думаем, как постепенно опубликовать результаты наших исследований. Я уже связался с нашим министерством культуры. А еще я подумываю о том, чтобы начать распространять эту информацию через Интернет. И наконец, пятое направление -единственное, которое исчезнет после моей смерти, потому что это нечто очень личное: я решил помочь некоторым людям исполнить главную в их жизни мечту. Конечно, о чем меня только не просят... Но тут уж только я решаю, кому помогать. Это может быть все что угодно, от того, чтобы подарить кому-то гитару или собрание книг, и до оплаты расходов на паломничество в Сантьяго, — я никогда не забуду собственный опыт, который так изменил мою жизнь.
— На тебя со всех сторон обрушатся просьбы.
— Так оно и есть. Значительная часть тех писем, которые я получаю каждый день, — это просьбы о чем-то. Не буду скрывать, что нередко то, исполняю я какую-то просьбу или нет, зависит от того, с какой ноги я сегодня встал. Тут я доверяю своему инстинкту. Здесь только я принимаю решения. А всем остальным занимается руководство фонда.
— Сколько денег ты отдаешь фонду? Я читал об этом самые разные и противоречивые вещи.
— Чтобы не было путаницы, скажу, что каждый год передаю фонду триста тысяч долларов из своих авторских гонораров. Хотя на самом деле в прошлом году из-за моей ошибки в одном интервью они превратились в четыреста. Раз уж я это сказал, то, чтобы мне не выглядеть лжецом, мы потратили еще сто тысяч на покупку нового дома для работы с беспризорными детьми в трущобах. Старый дом стал нам мал. Так что боюсь, что моя ошибка в будущем будет мне стоить еще сто тысяч долларов в год.
— Почему ты решил публично заговорить о фонде? Сначала о нем ничего не было известно, ты работал в полном молчании.
— Это правда, но однажды в одной газете появилось маленькое сообщение, и, к моему удивлению, благодаря этому я смог своей рукой прикоснуться к огромной молчаливой цепи солидарности, которая существует в обществе. Тысячи людей предложили нам свою помощь.
Кроме того, я понял, что эта молчаливая цепь солидарности очень разнообразна, в нее входят не только юные идеалисты или взрослые, которые хотят сделать что-то для других людей, даже не имея для того средств, но и серьезные предприниматели, промышленники с большими деньгами. Но и те и другие равны в своем энтузиазме, с которым они стараются сделать что-то конкретное для тех, кто больше всего нуждается. И делается это без шума, на цыпочках, так, как говорит Евангелие: чтобы правая рука не знала, что делает левая.