Что ты выберешь сегодня, Персиваль Грейвз?..(СИ)

 Вот твоя жизнь — красивая, успешная. Оправдал надежды. Добился. Заслужил. А оглянись — вспомнить-то нечего. Красивые костюмы? Светские приёмы? Чувство выполненного долга?
 Ну-ка, ну-ка, и какой же долг ты выполнил?.. Страну удержал от хаоса?.. Магический мир защитил?.. Род продолжил?..
 Всю жизнь, казалось, жил — будто ждал чего-то. Не дождался. Споткнулся на мальчишке, с которым даже не было ничего. И полетел вниз, сверкая белой подкладкой. Проморгал обскури, проиграл Гриндевальду — смачно проиграл, с треском.
 Может, это тоже — магия?.. Думал, мальчишка забитый, беспомощный. Дрочил на эту слабость, почти безволие, на эту покорность. Опущенные глаза, испуганно сжатый рот, сжавшиеся плечи.
 А мальчик сильнее тебя. Сильнее десятерых таких, как ты. Это первобытная, дикая, тёмная мощь. Думал — отпустит?.. Нет. Ещё сильнее хотелось приручить этого зверя, подчинить своей воле, заставить осесть у своих ног, сказать — Криденс, как ты прекрасен…
 По каменному полу эхом разнеслись шаги, отразились от стен. Аврор у решётки развернулся, перехватил в пальцах палочку.
 Тина. Хмурая, бледная, уставшая. С ней ещё четверо. Кит и Коррадо из президентской гвардии, Дороти и Паскалет из особых оперативников.
 — Госпожа президент требует его, — Тина кивнула на Грейвза, — на оглашение приговора.
 — Приказ есть? — спросил безымянный аврор. — Мистер Валентайн распорядился никого не выпускать без приказа.
 Тина взмахнула палочкой, в воздухе развернулся свиток с подписью Серафины.
 — Хорошо.
 Лязгнула решётка, Грейвз шагнул из камеры, оглядел нацеленные на него четыре палочки. Улыбнулся Тине, подставил руки под зачарованные наручники.
 — Плохо выглядишь. Много работы?
 — Не разговаривайте, сэр, — сурово ответила она. — Идите за мной.
 Двое шли впереди, двое — сзади. Тина цепко держала его за локоть, увлекая к дальним лифтам, наспех прокинутым по уцелевшим этажам. Грейвз шел спокойно, не дергаясь.
 — Жаль, что именно тебе поручили… — начал Грейвз.
 — Молчите, сэр, — перебила она, хмуря брови.
 Заскрежетала решётка, открывая кабину лифта. Грейвз шагнул внутрь первым, обернулся. Авроры рассредоточились, Тина стояла снаружи. Ему в грудь упиралась его собственная палочка. Наручники, слабо звякнув, распались.
 — Тина, — сказал Грейвз, — ты хоть знаешь, сколько законов ты сейчас нарушаешь?..
 — Нет, сэр, — ответила она. — У меня всегда было плохо с зубрёжкой права. Зато вы наверняка отлично знаете.
 Он забрал свою палочку. Гладкая лакированная ручка привычно легла в ладонь. Авроры стояли спиной к ним и ничего не видели.
 — Мадам президент попросила передать вам ещё кое-что, — Тина выхватила из кармана маленький, но тяжёлый кошель, перекинула Грейвзу. — Она очень не любит быть в долгу. Особенно у вас.
 — Я не могу вас бросить, — сказал он, оглядывая неподвижные спины авроров в кожаных плащах. Своих воспитанников. — Вы же понимаете, что вас ждёт за то, что вы помогли мне.
 — Мистер Валентайн сейчас на совещании с госпожой президентом, — быстро сказала Тина. — Это часов на пять. Мистер Валентайн… Это не просто борьба за ваш пост, сэр. Он ведёт себя крайне странно. Возможно, именно он был главным сообщником Гриндевальда. Помог ему бежать, помог организовать… всё это, — тихо сказала она. — Он так старается повесить вину на вас, чтобы отвести подозрения от себя. Но госпожа президент пока ничего не может сделать. Нет доказательств, что он намеренно организовал слабую охрану зала суда. Нет времени разбираться с ним.
 — Спасибо, Тина, — тихо сказал Грейвз. Шагнул вперёд и сжал её плечо. — Вы этого не запомните, но… спасибо.
 — Никто этого не запомнит, кроме мадам Пиквери. А её никто не заподозрит — она ведь и так пыталась утопить вас всё это время. Лифт ведёт на крышу, — добавила Тина и коротко улыбнулась. — В городе вам оставаться нельзя. Вы знаете, что делать. Удачи, сэр, и… Будьте осторожны.
 На сантименты не было времени. Он взмахнул палочкой:
 — Ступефай! Обливиэйт!
 На крышу намело снег, ветер был резким, колючим. С высоты город казался мирным, только над крышами Манхэттена поднимались клубы чёрного дыма. Грейвз вдохнул холодный воздух и аппарировал. Прочь.
 ***
 В конце зимы в Нормандии было сыро и пасмурно. Ветер нёс по улицам запах ила и рыбы. Маленький городок Онфлёр стоял в самом устье Сены, смотрел на Ла-Манш и пытался вернуть былую славу крупного порта, торгуя лесом с Северной Европой. То есть, магглы, как их тут называли, пытались. Но ил, волшебным образом образующийся на дне гавани, не пускал крупные корабли. Онфлёру предстояло стать крупным портом для магов, и обычных людей вытесняли в соседний Гавр.
 Грейвз добрался до Франции в начале февраля. Он бывал здесь и раньше, только обстоятельства были другими. Не-маги вступили в Первую мировую войну, Америка не осталась в стороне. Грейвз не рвался воевать, но понимал, что просто так, за красивые глаза (хоть они и вправду были красивыми) пост главы магического правопорядка ему не дадут. Он тщательно подобрал отряд, вызвался добровольцем, получил одобрение тогдашнего директора аврората и отправился помогать французам.
 Американское магическое сообщество всегда было довольно консервативным, а после принятия Закона Раппапорт закостенело окончательно. Когда обсуждался вопрос о вступлении в войну за независимость, все чуть не передрались. Официально маги так и не поддержали простых людей, боясь разоблачения, но неофициально нашлось множество смельчаков, благодаря которым удалось вырваться из-под британского влияния.
 Из-за Первой мировой войны велись точно такие же споры. Грейвз, как и Серафина, кстати, считал, что интеграция с не-магами по европейскому примеру была бы полезна. Американское общество добровольно отрезало от себя магов, рождавшихся в обычных семьях, и запрещало вливание свежей крови благодаря бракам с не-магами. Когда в жертву безопасности приносился здравый смысл, ничего хорошего из этого не выходило.
 Иногда Грейвз с грустью думал о том, что идеи Гриндевальда об открытости для не-магов (если отбросить жажду мирового господства), совершенно здравые, кстати, идеи, оказались запятнаны именем автора. Никто в трезвом уме не стал бы вслух говорить, что разделяет их, потому что это сразу тянуло за собой обвинение в сочувствии международному преступнику. Так что Грейвз молчал. Как и Серафина. Хотя они и пытались планировать хоть какие-то реформы, консерваторы задавливали любые попытки хоть чуть-чуть ослабить удавку Раппопорт.
 А что касается Первой мировой — с неё Грейвз вернулся героем. Отправляясь во Францию, он считал, что ввязывается в опасное и тяжёлое предприятие. Оказалось — опасное, тяжёлое и захватывающее. Он сам не ожидал, что на поле боя будет чувствовать себя так восхитительно хорошо. Постоянная близость смерти подтянула нервы, как провисшие гитарные струны, и в свои тридцать с лишним Грейвз чувствовал себя пятнадцатилетним. Каждая его операция была дерзкой и отлично спланированной. Битва на Марне принесла ему головокружительную славу. Грейвз ловил себя на том, что ему даже жаль окончания войны. После заключения мира он ещё некоторое время оставался во Франции, теша себя надеждами, что в ближайшее время развернётся ещё какая-то заварушка, но соваться в Россию ему не позволили, а мелкие стычки были ему неинтересны.