Поставьте на черное

– Где он? – недовольно спросил пузан, озираясь по сторонам в поисках напарника.
«Эх, не туда глядишь, толстый».
– Кто «он»? – с дураковатой ухмылкой уточнил я. – Кореш твой, что ли?
– Ну да, – послушно кивнул головой пузан из «Икаруса».
Я хитро потеребил свой вислый ус, бросил жадный взгляд на оттопыренный нагрудный карманчик куртки толстяка, а затем предложил:
– Сигарету дашь, тогда скажу…
Мне хотелось, чтобы пузан подошел ко мне поближе, и он выполнил мою мысленную просьбу. Даже перевыполнил: не только подскочил поближе, но и схватил меня за лацканы вонючей светло-зеленой спецовки.
– Чего-о-о?! Сигарету тебе? – раздраженно гаркнул он. – Быстро говори, чмо зеленое, куда он пошел!
Я безвольно обвис в его руках, стараясь, чтобы пузану не так-то просто было удерживать меня в положении стоя.
– Куда-а-а, куда-а-а вы удали-и-и-лись… – радостно пропел я вместо ответа. Икнул, подумал и закончил так: – Пошли поссать и провалились!
На последних словах этой во многом правдивой песенки я нашарил в кармане баллончик и слегка брызнул в толстую физиономию пузана. Газ в моем баллончике что надо: человек отрубается минимум на полчаса. Теперь наши роли с пузаном переменились – он обмяк, а уже я принял на себя всю его тяжесть, нацеливая толстяка в тот же люк. Рыбка, номер два весила, должно быть, целую тонну или даже килотонну, упорно застревая в канализационном люке где-то на уровне талии. Правду в народе говорят: легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем тебе, толстяку, попасть в канализацию. А вот не жрал бы мучное, не хлестал бы пиво в три горла – глядишь и не пришлось бы мне тебя утрамбовывать в люке, словно мясо в узком жерле мясорубки. Я навалился изо всех сил сверху – и победил. Тело пузана исчезло в люке и шмякнулось вниз. Внизу послышался приглушенный вопль. «Теперь-то у шофера могут возникнуть проблемы», – запоздало сообразил я. Чует мое сердце, что после килотонного удара едва ли он в ближайшее время сможет участвовать в засадах и водить желтые «Икарусы».
Я поправил флажки, уселся на прежнее место и, со вздохом достал из пачки еще одну папиросину. Остался третий, самый опасный заброс невода. Золотой рыбки мне не видать, это ясно. Но какой-нибудь гадости, типа глубинной бомбы, я могу дождаться запросто.
Дверь «Икаруса» отворилась с особенно неприятным шипением, и на асфальт выпрыгнул мой улов номер три – такая поджарая чернявая меч-рыба, готовая проткнуть все, что ей попадется на пути. Якову Семеновичу Штерну такая рыбка почему-то наименее симпатична.
– Эй ты! – клацнув зубами, скомандовал третий и последний пассажир желтого «Икаруса». В одной руке чернявый держал автомат «узи» с самодельным глушителем, а в другой – «уоки-токи». Настроен этот третий был крайне подозрительно и готов был, кажется, палить во все, что движется.
Я поэтому и не стал двигаться с места и ворчливо произнес:
– Ну, чего тебе? Видишь – сижу, курю…
– Курит он! – злобно процедила чернявая меч-рыба и, держа меня под прицелом, подплыла поближе. – А ну, встать! Руки за голову!
Я кряхтя поднялся, сцепил пальцы в замок, возложил их на свой затылок и обиженно буркнул:
– Да чего пристал-то к рабочему человеку?
– Щас я пулю в лоб пущу рабочему человеку, – с угрозой в голосе пообещал чернявый, поднимая дуло своего «узи» как раз на уровень моего лба. – Если не скажешь, вонючка, куда ты девал моих…
– Никого я никуда не девал, – рассудительно проговорил я, мельком отмечая, что прямо за спиной чернявого по-прежнему раскрыл свой зев второй из моих люков. – Сам удивляюсь, чего их в канализацию понесло. И первый сюда запрыгнул, и второй тоже… Посмотри сам! – Я сделал приглашающий жест правым локтем.
Как я и надеялся, чернявый парень проявил похвальную бдительность. Не поддавшись на хитрую уловку подозрительного мужика, он инстинктивно сделал шаг не вперед, ко мне, а назад. Ноги его тут же запутались в раскинутой возле второго люка «спирали Бруно», он нелепо взмахнул руками, роняя свой инвентарь, и сам на добровольных началах рыбкой ушел в люк. Его, в отличие от шофера и толстяка, даже подталкивать не пришлось.
«Троица упакована», – подвел я краткие итоги. Без выстрелов, без шума и без скандала. Пора заняться теми, что сидят в «рафике». Я хозяйственно подобрал брошенный «уоки-токи» и взглянул на часы: десять минут второго. Надо поторапливаться, время не ждет. Согласно моему оперативному плану, сейчас настала пора сделать несколько телефонных звонков. Я подхватил с асфальта сумку сантехника и спортивной трусцой бросился к телефону-автомату, нащупывая в карманчике пару жетонов. Первый мой звонок будет… Я сунул жетон в прорезь, приготовился снять трубку и поймал пальцами воздух. Что за черт! Только вчера на этом же самом месте я собственноручно убедился в полной комплектности и полной исправности телефона-автомата. И вот теперь мы имеем то же, но без трубки. Срезали, собаки! Какая-то ведь сволочь ухитрилась ночью или ранним утром вывести из строя единственный работающий таксофон на всю округу. Ради грошового микрофона в трубке. Пррроклятье! Все сразу же пошло кувырком, все наперекосяк. Мой остроумный замысел буквально на глазах превращался в труху. Я поднял глаза и уперся взглядом в золоченый портрет Героя России Рогова, который не мигая смотрел на меня с мемориальной доски. «Тебе-то что, герой», – с беспричинным раздражением на полковника подумал я. – У тебя на Кавказе таких-то идиотских проблем не было. У тебя были другие неприятности, да? Зато, по крайней мере, радиотелефон у твоих десантников…
Минуточку, подумал я, судорожно цепляясь за слово, как утопленник за соломинку. Радиотелефон! Да нет, не радио, а… Точно! Сегодня каждый богатенький Буратино в Москве носится с сотовым телефоном как с писаной торбой. Моднючая вещь, почти как «шестисотый» «Мерседес». Символ крутизны и преуспевания. Звонить из любого места – вечный кайф!
Добежав до «Икаруса», я вскочил в салон, бросил свою сумку на сиденье и принялся лихорадочно перебирать барахлишко, оставленное троицей. Под руку мне попались початая бутылка «Смирновской», еще один «узи» с глушителем, две банки из-под пива «Хольстен», часы «Ролекс» на подлокотнике одного из кресел, российский «Пентхаус» с полуголым Ярмольником на обложке, еще банка пива, полная… Где же, где же, где же? Неужто никто из троицы не подвержен моде? Или телефончик уплыл в канализацию вместе с пузаном или чернявым? Ах ты, дьявол, какая досада! Я напоследок ощупал карманы черного пиджака на одном из задних сидений. Сигареты… микрокалькулятор… вот он! Нашел!
Никогда в жизни я так не радовался при виде убогой пластмассовой коробочки с кнопками и антенной. Я выпустил антенну, тронул кнопку включения и услышал восхитительный звук телефонного гудка.
По правде сказать, звук был и тихим, и писклявым, но мне в тот момент он показался именно восхитительной музыкой, и не спорьте, пожалуйста! Я поднял мысленный тост за изобретателя этого славного средства коммуникации и принялся за работу. «Ролекс» на подлокотнике кресла показывал тринадцать часов двадцать одну минуту. Впритык, но успеваю.
Заглянув в свой блокнотик, я набрал первый из номеров.
– Банк «Ханой», приемная директора, – сейчас же откликнулся мелодичный, с нежным юго-восточным акцентом, голос секретарши.
Я зажал свой нос заранее заготовленной бельевой прищепкой и нагло прогнусавил в трубку:
– Директора давай, и поживее!
– Господина Ван Тхо нет на месте, – заученным тоном пропела секретарша. – Что ему передать?
Господин Нгуен Ван Тхо, генеральный директор «Ханоя», разумеется, был на месте. Я кое-что успел выяснить о распорядке дня этого пожилого благообразного вьетнамца, отдаленно похожего на памятник Хо Ши Мину на одноименной улице Москвы. Впрочем, на этот памятник смахивают, по-моему, вообще все вьетнамцы, перешагнувшие за семьдесят.
– Немедленно зови Нгуена, дура, – зловеще загнусавил я. – Иначе Ворона может очень, очень рассердиться…