Семя зла (Сборник рассказов)

— Хуже всего, что ничего изменить не получится, — устало произнес Маркус. — Как же хочется изменить то, что видишь, как же мучителен такой соблазн!
— Мы в ловушке, — заметил я.
Он кивнул.
— Обыкновенно травмы рождения и смерти стирают память начисто. За смелость нашу боги вознаградили меня, позволив приобщиться к истине и запомнить ее.
Такова наша награда, и она же — кара. Но больше я сегодня говорить не могу. Пойдем домой. Мы и так достаточно совершили.
Внезапно Маркусу сделалось совсем плохо. Я привел его в порядок, проводил домой и проследил, чтобы его уложили в постель. Ушел я только после того, как он явственно уснул.
* * *
Хотя тайна смерти сделалась достоянием всего храма, не всем полностью понятна ее важность. Некоторые братья любопытства ради повторили опыт Маркуса, и результаты более или менее согласуются с его находками. Большинству они кажутся просто любопытной диковинкой; никто не разделяет ужаса. Прожить жизнь, лишенную абстрагированного самовосприятия, жалкую и никчемную, а потом получить доступ к этому восприятию, которое одно могло бы ее улучшить, однако оказаться на веки вечные прикованным к зрительской ложе на отвратительном и низменном спектакле, бессильным как-то изменить происходящее. Боги, несомненно, потешаются над состоянием человека, взирая на него.
Мы же, старшие члены Аркана, понимаем смысл открытия Маркуса — и под его влиянием вынужденно изменили взгляд на мир. Самоубийство ранее рассматривалось как допустимый выход из бесчестного положения; не так сейчас, когда ясно, что выхода оно не предлагает вовсе. Однако, если есть в мире справедливость, то и из ловушки жизни должен найтись некий выход.
Маркус преодолел свою хворь, но боится смерти. Все мы боимся смерти, ибо знаем, что нас ждет. Люди, не способные увидеть себя настоящих, обретают в этом убежище и неизменно отмахиваются от подобного восприятия.
Наша работа ныне состоит в поиске способа прервать вечную осцилляцию, а обретем ли мы при этом небытие или новую жизнь, не так важно. Как же это сделать? Мы понятия не имеем. Быть может, имеют его боги. Боги, которых мы ранее презирали за сумятицу и скверну, вносимые ими в умы людей. Быть может, в конце концов придется нам обратиться к богам.
  
Прощай, дорогой брат
 
Незнакомцы доставляют неудобства. Когда устроишься в жизни, редко от кого можно услышать что-нибудь новенькое.
Но время от времени появляется человек, чьи случайные слова будоражат память, и я снова погружаюсь в размышления.
Такой гость прибыл на небольшую вечеринку, которую затеяли мы с супругой. Был он невысокого роста, подвижный, лет сорока на вид, возможно, под кумаром. С такими типами сложно утверждать наверняка. Его привел кто-то из наших друзей, а он, похоже, не осознавал, чей это дом.
У него рот попросту не закрывался. Я стараюсь избегать болтунов, но он припер меня к стенке, так что пришлось несколько минут пережидать очередной приступ трепа.
Потом я понял, что этот человек — не обычный болтун. Оказалось, что он недавно возвратился из экспедиции на Селентенис, Планету Холода.
Я оживился и принял участие в разговоре.
— Ах да, — проговорил я, — слыхал, туда вторую экспедицию отправляли. Что думаете об этом местечке?
— Ну, там просто экстремальный драбадан.
— Для вас слишком жестко, да?
— Да-да. — Он энергично закивал с таким видом, словно читает мои мысли. — Так холодно, что словами не описать. В этом месте и о температуре-то говорить не приходится. Черт побери, это какая-то мертвая зона мироздания, не иначе.
Я поразмыслил над услышанным. Мертвая зона мироздания…
Гость не отличался красноречием в описаниях, но мое воображение и память дополняли картину. Он прав. На Селентенисе энергии самая малость, и некоторые физики считают, что ее там нет вообще. Дискуссии еще ведутся. В любом случае, все атомы и молекулы на всей планете застыли в неподвижности. Никаких химических изменений. Никаких обменов энергией. Ничего. Мир застыл вне времени.
Интересно, каково это — обитать там, разглядывая темную поверхность через око телекамеры, выведенной за пределы купола из особого сплава (любой обычный материал попросту растрескивается), и знать: тут ничего не происходит. Вовеки.
Надо заметить, что это ведет к странным эффектам. Вещество планеты обладает сверхпроводящими свойствами, но там никогда не случалось ничего, способного произвести ток. Электричества там не существовало, пока не прилетели исследователи. Профессор Жукер в качестве эксперимента разрядил в почву миллион вольт. Разряд обогнул планету и стал постоянно циркулировать. Планета обрела своеобразную жизнь: она теперь заряжена миллионовольтным неубывающим током.
— Вы же не могли на самом деле почувствовать холод, — заметил я.
— Нет, но его можно увидеть. Блин, его почуять можно. Не своими органами чувств, конечно. Эмоциями. Понимаете?
— Да, думаю, что понимаю.
— Если бы там хоть звезды светили… хоть что-нибудь в этом роде… Одна тьма кругом. Мы видели только в отраженном свете своих прожекторов. Мне бы хотелось сбросить на планету парочку термоядерных бомб. Просто чтобы там хоть что-нибудь случилось.
— Это не оказало бы на нее существенного воздействия.
— Наверное, вы правы. — Он рассмеялся. — А вы отличный слушатель, вы это знаете?
— О, я про Селентенис все знаю. Мы с братом были на корабле, который открыл эту планету.
Он воззрился на меня с новым интересом.
— Тогда вы, надо полагать…
— Роберт Стемминг. — Я протянул ему руку.
Он энергично потряс ее.
— Как же это я не догадался, с кем говорю.
— Кстати, мой брат там, наверху, — продолжил я. — Вероятно, вам будет интересно с ним пообщаться?
Он встревожился.
— Нет! В смысле, у меня тут в соседней комнате… э-э, назначена встреча…
Он попятился. Настал мой черед рассмеяться.
Остаток вечера я пребывал наедине с собой, бросив гостей на попечение моей опытной и общительной супруги. Я не любитель толпы. В последнее время у меня развилась тяга к мирной уединенной жизни.
Около двух пополуночи я услышал, что шум вечеринки начинает стихать. В гостиной еще общались приглушенными голосами несколько человек, но и они, скорее всего, задержатся от силы на час.
Я решил, что могу теперь подняться наверх, к брату.
Джека навещают немногие, и не скажу, что виню их за это. Во всей истории ощущается нечто крайне мрачное.
Я же не боюсь его. Я взбежал по деревянной лестнице на чердак. Там мы держим Джека. Вместе с ним на чердаке поселилась плесень; Джанет никогда не утруждала себя подняться туда и убрать лестницу или сам чердак. Я то и дело смахивал с лица приставшую паутину. Остановясь у двери, я услышал мерное низкое гудение машин на той стороне.
Я открыл дверь и ступил внутрь. Чердак освещен тусклым желтым электрическим светом; лампочка все время горит, потому что я забыл установить выключатель. Справа от двери змеится по полу и уходит в стену толстый кабель энергопитания. Нам нужно много энергии, чтобы поддерживать низкую температуру.
На грязном столе напротив дверного проема покоился контейнер из силиконового полимера длиной два фута, окруженный охладительной аппаратурой профессора Жукера.
Закрыв дверь, я пересек помещение.
— Как ты сегодня, Джек? — спросил я.
Последовала заметная пауза, и наконец из динамика, присоединенного к канистре, раздался усталый голос.
— Не жалуюсь, Роберт, — обреченно проговорил он.
Братец Джек, а чего только я ни пережил рядом с тобой!
Мы были вместе с дня нашего рождения, Джек и я. Я появился на свет первым, а Джек неуклюже протолкался следом. По крайней мере, так мне нравилось думать.
Вероятно, я ему даже руку протянул. С тех пор я все время оглядывался через плечо и помогал ему выбраться из передряг.