Я — Легион (СИ)

И вот сегодня именно такой ублюдок осмелился на его, на сотрудника службы исполнения наказаний, поднять свои поганые руки! А прощать этим тварям подобную дерзость никак было нельзя. В этом Анатолий успел уже твердо убедиться за свои одиннадцать лет службы. Раньше, конечно, с этим было проще, сотрудники зэков избивали и запугивали так, что из них выветривались все понты, понятия и гонор. Они верещали как поросята, когда оказывались одни, и унижено молили оставить их в покое. Таких экзекуций вполне хватало, чтобы арестанты ходили как шелковые, максимально точно и полно исполняя любые, даже не всегда законные, требования сотрудников ФСИН.
Сейчас же, появляющиеся как поганки после дождя, всякие правозащитники и активисты начинают постепенно извлекать на свет весьма скользкие и спорные с точки зрения гражданских людей события. И государство, словно у него вдруг не стало хребта, идет на поводу у этих нытиков и прогибается под каких-то зэков! Господи, кто ж мог предположить, что Россия до такого докатиться? Им-то легко, они с этим отребьем не проводят каждый божий день, не видят эти мерзкие хари, которые регулярно ухмыляются, глядя на тебя со словами: «Ну и что ты мне сделаешь?» А вот ребятам из ФСИН как-то нужно было с этим жить…
Теперь, во избежание лишнего шума и скандалов в прессе, приходилось все воспитательные мероприятия проводить тихо, без свидетелей, чтоб другие заключенные ничего не видели, потому что каждый второй каким-то образом умудрялся сныкать мобильный телефон. Кто им их заряжал, оставалось пока загадкой, но и так ясно, что это был кто-то из своих, и Толик с большим удовольствием бы переломал этой крысе руки. В любом случае, ухо здесь всегда следовало держать востро.
Вот именно поэтому в воспитательных целях здесь всегда держали парочку одиночных камер, где можно тихо и без очевидцев превратить за пару-тройку часов непослушного отрицалу в покорного и кроткого телка́.
Анатолий сейчас именно такое мероприятие и собирался провести, вооружившись штатной дубинкой, наручниками и вафельным полотенцем. Ему было плевать, кем был этот зэк, какими связями он обладал и что имел за душой. Судя по всему, не очень-то он и влиятельный, раз оказался именно здесь, а не в корпусе с vip-камерами, каждая из которых могла с легкостью заткнуть за пояс большинство столичных отелей. Эх, вот где служба, так служба была… но к богатеям так просто не попасть, там все вахты на три года вперед расписаны, и простых служак типа Толика туда никогда не ставят…
Жаль, что ссыкун Федя ему отказался помогать, так что сегодня придется справляться как-нибудь своими силами. Но ничего, долго ли умеючи. Больше он не подставится так по-глупому, будет начеку и с дубинкой наперес…
Наконец предвкушая уже, как он задаст перцу строптивому уголовнику, Толик привычным движением сдвинул скрипучие запоры на нужной ему двери и щелкнул выключателем, зажигая в камере индивидуальную лампочку. Все остальные «хаты» имели одно общее освещение, с одного выключателя, но здесь все-таки было помещение для особо дорогих гостей, как же тут без света обойтись?
Наглый подонок даже не пошевелился при появлении надзирателя, а продолжил валяться, беззаботно раскинувшись на шконке лицом к стене. Да эта падла никак дрыхнуть удумала?! Ну сейчас будет ему доброе утро…
Когда фсиновец сделал шаг по направлению к заключенному и занес над головой дубинку, чтобы со всей мощи обрушить ее тому на удобно подставленную почку, зэк внезапно повернул голову и вперился в Толика таким жутким взглядом, что надзирателя словно парализовало, и он не нашел в себе никаких сил, чтобы нанести удар.
— А я уже тебя заждался, мелкий засранец.
Голос заключенного был пугающе спокойным и даже каким-то… предвкушающим? Будто бы они с тюремщиком поменялись местами, и это он сейчас пришел в камеру, чтобы поучить Толика уму-разуму.
Сбросив непонятное наваждение, надзиратель попытался все же опустить занесенную руку, чтобы успеть сковать наручниками заключенного, пока тот корчится от боли, однако тело напрочь отказалось подчиняться. Анатолий почувствовал сильнейший спазм в груди, от которого перехватило дыхание и потемнело в глазах. В следующую секунду все его мышцы расслабились, и он грузно осел на холодный кафельный пол, силясь хотя бы элементарно сгруппироваться, чтобы ничего себе не отбить. Он еще не понимал, что происходит, и с нескрываемым страхом наблюдал сквозь непроглядную пелену, медленно застилающую зрение, как расположившийся на нарах человек с дьявольской улыбкой смотрит прямо в его душу…
* * *
Когда наступило утро, то ко мне пожаловала та же самая вчерашняя парочка вертухаев. Они вывели меня из камеры и повели куда-то по вонючим коридорам «клоповника». Хотя почему «куда-то?» Благодаря тому, что теперь один из них был моей марионеткой, я прекрасно знал, куда мы держим путь, а заодно и узнал от мертвеца самый подробный план тюрьмы. Хотя пардон, не тюрьмы, а следственного изолятора. Как оказалось, это очень разные вещи, от понимания которых раньше я был очень далек. Но, не буду утомлять перечислением всех различий, потому что это не очень-то и важно.
В общем, вели меня сейчас в одну из общих камер, где на несчастных семнадцати квадратных метрах как-то умудрялись ютиться целых четырнадцать человек. И я должен был стать там пятнадцатым. С кроватями в «Матросской тишине» давно была большая проблема, так что доставались они либо только самым авторитетным подсудимым, либо самым обеспеченным. Правда, были здесь еще и vip-покои в отдельном корпусе, но их занимали совсем уж откровенно богатые граждане.
Конкретно той камере, где мне предстояло сидеть, кроватей было всего пять, и занимали их исключительно привилегированные бывалые уголовники, которые являлись там чем-то вроде самопровозглашенной власти. Они не очень любили администрацию СИЗО, но многие из них тут проводили по нескольку лет, пока по ним длилось следствие, так что эти зэки, можно сказать, были местными пугалами для остальных неспокойных сидельцев. Подобным инструментом коллективного воспитания широко пользовались тюремщики, закрывая глаза на мелкие провинности таких блатных, которые те совершали по отношению к сокамерникам. И такой статус-кво вполне устраивал всех, и администрацию следственного изолятора, и содержащихся здесь уголовников.
Меня привели в одну из самых жестких камер, так называемую пресс-хату. Там уже восемь месяцев дожидался приговора один ставропольский авторитет по прозвищу Батя или, как его еще называли Отец. У себя на малой родине он имел столько знакомств и влияния, что его пришлось перевезти в Москву, чтобы лишить его каких бы то ни было возможностей оказывать давление на следствие и судей. Судя по тому, что знал мой марионетка, сидеть этому Бате предстояло до конца своих дней, потому что помимо прочих его прегрешений, в список преступлений затесалось и убийство председателя областного суда, которое авторитет совершил со своей бандой, когда тот им начал мешать проворачивать делишки с земельными участками.
Однако в «Матросскую тишину» Батя попал один, без своих главных прихлебателей и остальной группы поддержки, что ему нисколечко не помешало быстро сколотить вокруг себя костяк из других уголовников, и напускать ужас на половину корпуса следственного изолятора. Попасть к нему в камеру было равносильно самому жуткому наказанию, какое только можно вообразить в этих стенах, потому что Отец у себя новосёлов очень не жаловал.
Когда за мной захлопнулась дверь, я обвел взглядом мрачное затхлое помещение, оставляющее впечатление подвального, где единственными источниками света были маленькое зарешеченное окно под самым потолком с донельзя мутными стеклами и тусклая лампочка. Вдоль стен стояли пять кроватей, на которых восседали те самые привилегированные уголовники, а в углу высилась куча грязных матрацев. Их остальные зэки расстилали перед отбоем исключительно на ночь, а с подъемом сразу же убирали. Назывался этот ежедневный обряд — «ставить плот», потому что разложенные матрацы занимали все пространство камеры и действительно напоминали один большой плот. В памяти фсиновца даже были воспоминания о тех годах, когда заключенных здесь было так много, что им приходилось стелить койки в два ряда, подвешивая их по типу гамаков на веревках, которые крепились к крюкам на стенах. И это при том, что здешнему контингенту запрещалось даже шнурки в обуви иметь. Тогда, в общем, всем и на все было наплевать, а в первую очередь на сидельцев.