Врата славы (СИ)
Так говорила Ашурран на пиру, сидя рядом с военачальником короля Матолви, после бессчетных кубков, поднятых ими за короля Огинту.
Хмельной Матолви отвечал ей, усмехаясь:
— Ходят слухи, что и сейчас король наш даст фору любому юнцу и на ристалище, и в спальне.
Видно, было что-то в том, как он это сказал; или в том, как смотрел на Огинту, поднимая кубок; или в том, как служил ему всю жизнь бесстрашно и верно, не придавая значения наградам и почестям. Ашурран, не привыкшая скрывать свои мысли, сказала лукаво:
— Теперь понимаю я, почему ты до седых волос не обзавелся ни женой, ни возлюбленной. Слишком ты любишь своего короля, и он один царствует в твоем сердце.
Кровь бросилась Матолви в лицо. Отшвырнул он кубок, и рука его зашарила в поисках рукояти меча. Однако по правилам этикета положено было являться на королевский пир безоружными. Правило такое было введено после многочисленных ссор, во хмелю происходивших, когда крепкое вино ударяло в головы гостям, и порой даже присутствие короля не удерживало их от смертоубийства. Так и Ашурран, верно, пришлось бы скрестить клинки со своим другом, и неизвестно, кто из них вышел бы победителем из этого поединка.
Поняв, что он безоружен, Матолви вышел, не взглянув на Ашурран, только королю поклонился. Ашурран от досады закусила губу, не зная, как исправить положение. Один из сотников сказал ей:
— Большую обиду нанесли твои слова Матолви. Говорят, в юности связывала их дружба более тесная, чем обычно бывает между мужчинами. Став королем, Огинта решил, видно, что продолжать ее не пристало, и отдалил от себя Матолви. Однако тот остался ему предан и во славу короля совершал самые невозможные подвиги. Известно еще, что он просил руки королевской сестры, но король ему отказал. Должно быть, боялся, что злые языки скажут: "Он женился на ней, потому что не мог жениться на нем!" Глубоки сердечные раны Матолви, и говорят, убивал он всякого, кто распускал сплетни про короля или насмехался над их дружбой.
Долго Ашурран не знала, что ей предпринять. Прежде редко приходилось ей сожалеть о содеянном. Тут же и вовсе не чувствовала она вины, ибо неумышленно задела Матолви, желая лишь пошутить, как было принято у них друг между другом. Поначалу надеялась она, что он проспится и забудет о ссоре, как уже случалось не единожды. Но не тут-то было.
Тогда Ашурран явилась к Матолви, держа в руке обнаженный кинжал, и разрезала себе руку, так что закапала кровь.
— Думаешь, ложки крови достаточно, чтобы смыть обиду? — сумрачно сказал Матолви.
Ашурран же ответила ему так:
— Язык мой острее кинжала. Но как заживают раны от кинжала, так пусть заживет и рана, нанесенная моим языком. А вместо крови дам я тебе выкуп добрым инисским вином, которое краснее и слаще крови.
И велела она вкатить бочонок. Лицо Матолви прояснилось, и простил он Ашурран. Тут же выбили они донце бочонка, выпили за примирение и снова были неразлучны, забыв свою ссору.
29. Вторая встреча Ашурран с драконом из Аолайго
Видя, что усилия ее ни к чему не приводят, Ашурран впала в тоску и лишилась сна и покоя. Забота омрачила ее чело, и не могла она думать ни о чем, кроме мести.
Тогда чародейка Леворхам явилась к ней и сказала так:
— Есть средство справиться с твоей заботой, но только сулит оно забот еще больше, подобно тому, как отводят реку, вместо того чтобы переправиться через нее, или строят земляной вал, чтобы взять крепостную стену.
— Говори, мудрейшая. Я готова испробовать любое средство, которое сулит успех, даже если на это потребуются годы.
— Великий лес не поддастся ни простому пламени, ни магическому. Даже если молния ударит в дерево, пожар затухает сам собой, или сами Древние заставляют его утихнуть. Однако против предначального огня они бессильны — того, который кипит в недрах земли и временами извергается с гор, губя все живое.
— Конечно, хорошо — обрушить на Древних предначальный огонь, однако не будет ли это подобно тому, как сжигают дом, чтобы избавиться от крыс, или отрубают руку, когда болезнью поражен один палец?
— Нет, я бы никогда не предложила таких крайних мер, — отвечала Леворхам, — даже если бы кому-то из смертных или бессмертных было по силам вызвать предначальный огонь. Но есть существа, созданные из него, например, саламандры, фениксы и в числе прочих — огнедышащие драконы. Эти твари — не то что мудрые морские драконы, они неразумны, жестоки и кровожадны, способны только жечь и разорять землю. В древности люди много страдали от них, но постепенно маги и чародеи истребили племя драконов почти совершенно. Только детеныши в яйцах избежали уничтожения, потому что скорлупа их столь прочна, что не поддается никакому орудию. Были они зарыты в землю или брошены в воду, а иные украсили собой сокровищницы королей и магов. Если добыть такое яйцо, я могла бы вывести из него дракона.
— И это хорошо — натравить дракона на Древних, но не будет ли это подобно тому, как с помощью тигра охотятся на оленей? В любой миг он может повернуться и броситься на охотника.
— Тот, кто сумеет надеть на дракона аркан, свитый из пепла, сможет им управлять и заставить слушаться приказов.
— Аркан, свитый из пепла? Уж не смеешься ли ты надо мной, достойнейшая Леворхам?
— В этом нет ничего сложного, и как только будет у нас яйцо дракона, покажу я тебе аркан из пепла. Однако, сдается мне, проще раздобыть птичье молоко или перо феникса.
— Что ж, когда не знаешь, что делать, спроси у того, кто знает, — сказала Ашурран, вставая. — А кто знает больше, чем морской дракон из Аолайго! И если скажет он мне, где достать драконье яйцо, значит, и вправду знает он все на свете.
Ашурран облачилась в панцирь, опоясалась мечом, повесила на руку щит Золотого Льва, и Леворхам оправила ее в Аолайго.
Дождавшись отлива, Ашурран вошла в пещеру Лайбао. Увидев ее, дракон поднял голову и весело застучал хвостом по полу, как собака.
— Ба, да это же благородная госпожа Ашурран!
— Приветствую тебя, Владыка морской пучины, Лайбао Синяя Чешуя! — Ашурран поклонилась с отменной учтивостью.
— Давай скорее поиграем в загадки. Только не надейся, что тебе удастся победить меня так же легко, как и в прошлый раз. Я уже придумал несколько загадок, подобных твоей. Вот, например: чем отличается разбойник от дерева?
— Тем, что дерево сначала посадят, потом оно вырастет, а разбойник сначала вырастет, а потом его посадят, — без запинки ответила Ашурран. — Однако прости, Лайбао, не до загадок мне сейчас. Эта прекрасная страна, которую я уже успела полюбить, в опасности.
И Ашурран рассказала Лайбао о нападении эльфов и сожжении Солха.
— Разве меня это касается? Древние ничем мне не угрожают. Что до людей, я жил за тысячу лет до основания Юнана и проживу еще больше после того, как он падет, и руины его порастут травою, — важно сказал дракон.
— Это верно. Однако подумай: если человеческий род будет уничтожен Древними, кто же будет приходить и развлекать тебя загадками, а также бесплодными попытками украсть твои сокровища? Кто будет выходить в море на утлых суденышках, набитых всяким добром, чтобы стать добычей рыб после первого же шторма и пополнить твою сокровищницу? Кто будет строить города, прокладывать дороги и менять лицо земли?
Дракон задумался.
— И это верно, — пришлось ему согласиться. — Но чего же ты хочешь от меня?
— Если и вправду знаешь ты все на свете, то скажи, где мне добыть яйцо огнедышащего дракона?
— В мире осталось девять драконьих яиц, которое тебя интересует?
— Расскажи мне о том, которое проще всего достать.
— Есть в горной цепи Хаэлгира одна гора, похожая очертаниями на голову дракона. На ее вершине тысячу семьсот лет назад драконица свила гнездо и отложила яйцо. Драконицу убил эльфийский рыцарь Эктелион, но и сам пал в той битве. Яйцо же так до сих пор и лежит на вершине горы, и взять его оттуда проще простого, нужно только преодолеть семь перевалов, шесть ледников и двадцать пять горных потоков, а потом подняться на высоту пятисот бросков копья. Тогда лишь протяни руку — и яйцо твое. Если двинешься в путь сию секунду, то через год и один день получишь желаемое.