Штирлиц, или Как размножаются ежики
Не солоно хлебавши, Борман сел рядом с пастором Шлагом.
– Б-борман, – сказал Борман, протягивая потную ладонь.
Они познакомились и выпили. Закусили. Еще выпили. Вскоре пастор Шлаг, подтягивая в терцию с Борманом, запел:
– От Москвы до Британских морей…
Вольф, Холтофф и фон Шварцкопфман затеяли преферанс. Пулю писали мелом на полу. Фон Шварцкопфман проигрывал и ругался. Вокруг них столпилось большинство женщин, они с азартом наблюдали за игрой и подсказывали незадачливому фон Шварцкопфману.
Гиммлеру стало плохо, он залез под стол и заснул, потеснив английского агента.
Штирлиц вспомнил, что сегодня у него день рождения. Он с отвращением оглядел зал и понял, что праздник испорчен.
"Их бы собрать всех гадов где-нибудь… Только не на моей даче… И запалить фитиль у ящика с динамитом…" – устало подумал Штирлиц.
Он плюнул в Геринга, прихватил с собой бутылку портвейна и направился в туалет отдохнуть от вульгарного шума.
Из-под стола вылез английский агент и по-пластунски пополз в том же направлении.
Туалет Штирлица был отделан югославским кафелем. Рядом с бассейном стоял голубой финский унитаз. Штирлиц присел, подпер щеку кулаком и задумался, глядя на репродукцию картины Левитана "Русская осень". Штирлицу вспомнилась родная деревня, стог сена, девушка с родинкой на левой груди.
"Черт возьми, – подумал Штирлиц, – кругом одни жиды!"
И тут ему пришла в голову мысль поздравить Центр со своим днем рождения. Штирлиц попытался вспомнить, куда он прошлый раз засунул рацию. Ни под умывальником, ни в бачке он ее не нашел. Зато в самом унитазе обнаружил нечто похожее. По крайней мере, это нечто было со знаком качества.
"Феликсу от Юстаса. Совершенно секретно, – передавал Штирлиц открытым текстом. – Поздравляю со своим днем рождения, желаю счастья в труде и в личной жизни. Юстас."
Центр не отвечал.
"Заснули они там что ли?" – подумал Штирлиц и повторил сообщение.
Было похоже, что в Центре уже отметили день рождения, надрались и спят. Штирлиц огорчился, что там надрались без него. И выключил рацию.
"Понавешали тут!" – он дернул за веревочку, бачок заурчал.
Английский агент за дверью сменил кассету. Неудовлетворенный Штирлиц пнул дверь ногой, дверь ударила агента по носу, и Штирлиц, забыв бутылку портвейна, пошел к столу.
Агент, потирая распухший нос, вошел в туалет.
"Где он прячет рацию?"
Агент стал искать и сразу нашел бутылку портвейна.
Борман, напоив пастора Шлага так, что тот упал под стол, привязал его шнурки к ножке стола и, потирая руки, по привычке пошел в туалет. В туалете английский агент пил портвейн.
– П-пардон, мадам, – сказал Борман, закрыл дверь и тупо уставился на букву "М".
"У Штирлица перепутаны таблички на дверях. На женском туалете висит табличка «М». Тут надо подумать. Что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?"
Задумчивый Борман взвесил все «за» и «против», загнул три пальца и поменял таблички. Потом подумал, что сделал доброе дело, и поменял таблички назад.
– Люблю порядок, – сказал он вслух и вошел в другую дверь.
Раздался визг, и Борман вышел с отпечатком ладони на правой щеке.
"Левша, – подумал Борман, – ничего не понимаю!"
И обиженный Борман пошел в сад.
В зале все уже спали. Генерал фон Шварцкопфман во сне бормотал:
"Шесть пикей – «Сталинград». Куда вы с бубями, ваши не лезут…"
И только Штирлиц сидел в углу и при свете торшера читал Есенина. – Нет, не могу я видеть вас – Так говорил я в самом деле, И не один, а сотню раз, – А вы – и верить не хотели…
Глава 7
Хотел просто попить пива…
Мостовая блестела после дождя, но солнце уже освещало мрачные берлинские улицы и предвещало прекрасный день. Выставленный кем-то в открытое окно репродуктор на всю улицу пел женским голосом о том, как хорошо, когда над Германией светит солнышко, и рядом с тобой – твой милый.
"Не плохо бы съездить на пляж", – подумал Штирлиц, останавливаясь у пивного ларька.
Последнее время русский разведчик чувствовал себя очень уставшим. Все его замучили: Центр, который обещал прислать новую радистку, но не торопился выполнять обещание, пастор Шлаг, который почему-то решил, что Штирлицу нужны женщины и присылал их к нему прямо на работу. А уж об офицерах Рейха и говорить не приходится! Они Штирлица прямо-таки достали!
– Пиво есть? – спросил Штирлиц у молоденькой миловидной продавщицы.
– Да, господин Зенгель.
– Не называй меня, девочка, Зенгелем, – попросил Штирлиц, – моя новая кличка в контрразведке – господин Бользен.
– А вы не называйте меня девочкой, господин Бонзель.
– Согласен, – улыбнулся Штирлиц и поцеловал ее в ухо. – «Жигулевского» нет?
– Только «Баварское», – вздохнула продавщица.
– "Жигулевского" нет, очередей нет! – привычно повозмущался Штирлиц. – Что за страна!
– Ох, и не говорите, господин Бользен! Как только люди тут живут!
– Мне двадцать штук.
Штирлиц погрузил в рюкзак ящик пива и подал девушке пять марок.
– Сдачи не надо!
Бутылки радостно позванивали у Штирлица за спиной, навевая самые приятные мысли. Штирлиц любил путь домой, когда за спиной громыхает рюкзак с пивом, а в голове царит предвкушение приятного времяпровождения. В такие минуты ностальгия по Родине отступала. Штирлиц вспомнил, как четырнадцать лет назад, в Урюпинске, он купил, отстояв полтора часа в очереди, пять литров пива в целлофановый пакет и, когда нес его домой, выпил все по дороге, так как в пакете обнаружились дырки.
Невероятно, но этот полиэтиленовый пакет буквально преследовал Штирлица в первые месяцы его пребывания в Германии. Что-то еще он оставил в те далекие годы в славном городе Урюпинске, но что, Штирлиц вспомнить не мог, потому что друзья-чекисты избили его до потери сознания, и так замутненного после пяти литров пива.
– Если бы я послал Айсмана за пивом, – подумал Штирлиц вслух, – и он бы его не принес, я бы его убил.
С некоторых пор Штирлиц для конспирации думал вслух. Чего только не узнавали его соратники по партии о себе в такие минуты.
Привычно открыв ногой дверь в подъезд, Штирлиц начал подниматься по лестнице.
– Папаша! Закурить не найдется?
Штирлиц поднял взгляд. Три подростка с нашивками «Гитлерюгенда» сидели на подоконнике со смазливой девчонкой. Один из них бренчал на гитаре. Опорожненная бутылка дешевого вина валялась на полу.
"Тоже мне, пионеры!" – подумал Штирлиц, протягивая папиросу.
– А теперь спичку!
"Нарываются", – подумал Штирлиц, протягивая коробок.
– А что у тебя в рюкзаке?
– Пиво.
– Снимай рюкзак!
Штирлиц вздохнул и снял рюкзак, достал кастет, но подумав "Все-таки дети", положил обратно. Штирлиц любил детей.
– Долго еще ждать? – спросил обнаглевший юнец.
Звонкой оплеухой Штирлиц сшиб его с подоконника, ловко подхватил за шкирку и мощным пинком запустил его по лестнице.
Оторопевшие подростки хотели ускользнуть на верхний этаж, но ни один из них не покинул место инцидента без помощи Штирлица.
– Сколько лет? – спросил Штирлиц, взяв испуганную девчонку за подбородок.
– Семнадцать…
– Пиво будешь? Пошли.
В прихожей было накурено. Здесь же стояли черные лакированные сапоги с надетой на них фуражкой.
"Не иначе как Айсман, – подумал Штирлиц. – Больше трех бутылок не дам. Старая халява!"
Он пнул фуражку ногой, сдернул с вешалки грязные портянки Айсмана, и, прислушиваясь к доносившейся матерщине, прошел в комнату.
Айсман, упираясь пятками в свежую скатерть, развалился в кресле, обнимал двух красоток и рассказывал похабные анекдоты. В этом он был большой дока и порой смешил даже Штирлица, который, как чекист, стремился быть невозмутимым.