Осень в Шотландии

Мейзи кивнула.
– Подай ему ужин, – словно бы вспомнив, добавила Шарлотта. – Как бы мне того ни хотелось, я не могу морить голодом своего мужа.
Итак, она развернулась и ушла, оставив его на милость жадным взорам гостей, которые рассматривали Диксона с нескрываемым любопытством. На Пинанге он привык к подобным проявлениям человеческой слабости, но здесь, в Шотландии, в его родовом гнезде, они показались ему крайне неуместными.
Диксон повернулся и вышел из бальною зала, направляясь к лестнице.
– Вы объясните ей, господин? – негромко спросил Мэтью. – Она находится под ошибочным впечатлением, что вы тот, кем не являетесь. Вы же не Джордж.
– Разумеется, я не Джордж.
– Как могла жена не узнать своего мужа?
– Мальчишками мы были очень похожи, – начал объяснять Диксон. – Нас часто принимали за братьев, а иногда даже за близнецов. Но я выше Джорджа. – Что же, не все блага ему одному. – И глаза у меня темнее, чем у него.
– Жена должна знать такие вещи. – И Мэтью прищелкнул языком. Этот звук он издавал, когда был расстроен.
Диксон остановился на середине лестничного пролета.
– Значит, господин, мы уезжаем? Вашего кузена здесь нет, и никто из семьи вам не рад.
– Именно поэтому мы останемся, – отвечал Диксон.
– Может быть, господин, нам стоит вернуться в Эдинбург? Корабль ждет нас, – с надеждой проговорил Мэтью.
Диксон не успел ответить – в этот момент раздался тоненький голос:
– Сэр, ваше сиятельство… – Диксон поднял глаза на звук приближающихся сверху шагов.
Там стояла девушка в темно-синем платье с белым воротничком и белыми манжетами, ее темные волосы были собраны в узел, но несколько непослушных локонов выбились из прически и вились по спине и вискам. У девушки было бледное лицо, но на щеках горели пятна румянца, словно бы их обладательница испытывала в данный момент сильное смущение.
– Ваше сиятельство. – Девушка с трудом исполнила маленький книксен прямо на ступеньках, из осторожности положив руку на перила. – Ее сиятельство просила меня провести вас в парадные покои хозяина.
Диксон мог бы поклясться, что ее сиятельство ждет не дождется, чтобы он убрался из замка.
– Зачем?
Девушка удивленно заморгала:
– Зачем, сэр?
Диксон отступил в сторону, давая пройти поднимающейся паре, облокотился на перила и в упор посмотрел на девушку.
– Я должна проводить вас в покои хозяина, а потом принести ужин, если вы голодны. Или вы не хотите?
В эту минуту Диксон и сам не знал, чего хочет. Впрочем, нет, знал. Он хотел, чтобы его признали тем, кем он является на самом деле. Хотел, чтобы кто-нибудь его узнал, обрадовался ему так, как он того ждал. Хотел, чтобы его назвали по имени, расспросили о десяти годах жизни. А более всего Диксон хотел, чтобы исчезло это чувство разлада, чтобы Балфурин опять стал таким, каким он его помнит: обветшалым, полуразрушенным… Привычным.
Девушка повернулась к Мэтью и замерла, не успев присесть в книксене. Она словно окаменела.
Шотландцы всегда славились гостеприимством. Они не так скоры в суждениях, как англичане, и не настолько враждебны к чужакам, как французы. Но Диксон понимал, что здесь, в Балфурине, так же как в Эдинбурге и Инвернессе, едва ли многие встречали человека с Востока, особенно наряженного так, как Мэтью, который любил одеваться в шелковые вышитые халаты до пола поверх саронга или одеяния в виде юбки. Просить его одеться иначе было равносильно тому, чтобы просить по-другому вести себя, то есть изменить своей индивидуальности. Годы, проведенные в семье миссионеров, почти совершили эту перемену, и Диксон не желал умножать грехи своих соплеменников. В Эдинбурге Мэтью постоянно служил предметом обостренного любопытства. А в Инвернессе его останавливали на улицах для множества удивленных вопросов.
Диксону приходилось сталкиваться с предубеждениями, самому случалось быть их предметом, как едва ли не первому европейцу на Пинанге. Однако реакция Мейзи была вызвана не отвращением, а скорее изумлением. Какие-то мгновения она не поднимала взгляд от пола, а сейчас разглядывала Мэтью, словно зачарованная его миндалевидными глазами и плоской переносицей.
– Мэтью родом с Пинанга, – пояснил Диксон.
– С Пулау-Пинанга, – поправил его Мэтью, используя историческое название острова.
Наконец Мейзи улыбнулась и обратилась к Диксону:
– Не пройдете ли вы со мной, сэр?
– Веди! – воскликнул Диксон, игнорируя взгляд Мэтью.
Мейзи повела их вверх по лестнице, время от времени оборачиваясь к Диксону, как будто желая убедиться, что тот идет следом.
– Как тебя зовут? – спросил он, следуя за молодой горничной в крыло, где располагались покои семьи. Наконец-то встретилось хоть что-то, похожее на прежний быт. В торце коридора находился стол с раздвижными ножками и откидной крышкой. На нем стояла маленькая медная лампа, тусклый свет которой едва достигал стен с высокими панелями красного дерева и красной узорчатой дорожкой по центру сияющего паркета.
– Мейзи, ваше сиятельство. Меня назвали в честь сестры моей матери. Ее имя было Мейзи Абигайль Лоуренс, но мама, конечно, взяла не все имя. Ей нравилась первая часть – Мейзи.
И она взглянула на Диксона так, как будто собиралась снова присесть в книксене.
– Мне жаль, что я отвлекаю тебя от праздника, Мейзи.
– Ничего страшного, сэр. Я все равно искала причину, чтобы уйти. Видите ли, сэр, я не умею танцевать, даже если бы у кого-нибудь хватило глупости меня пригласить. – Она помедлила у высокой двери с медной ручкой, опустила глаза, затем снова взглянула на Диксона. – И нечего притворяться, что когда-нибудь научусь. Я ведь хромая, сэр.
– Хромая?
Девушка повернулась к двери и смотрела в нее, не поворачивая головы.
– У мамы были тяжелые роды. У меня что-то с ногой.
Диксон взглянул на ее ноги и лишь теперь заметил, что один башмак у нее больше другого. Подметка на нем была в два раза толще.
– Я бы не назвал тебя хромой, Мейзи. На самом деле, если бы ты сама не сказала, я бы ничего не заметил.
Она улыбнулась счастливой улыбкой, и Диксон был поражен тем, как преобразилось ее лицо – оно вдруг сделалось очень хорошеньким.
– Благодарю вас, ваше сиятельство.
– Но ведь это правда, Мейзи, – странно смутившись, возразил Диксон.
– Даже сломанный цветок может быть красив, – подал голос Мэтью впервые с того момента, как они направились следом за Мейзи.
Мейзи сцова опустила глаза, открыла двери и отступила в сторону.
– Вам предназначены покои хозяина, вы же граф и все такое.
Диксон промолчал, намеренно игнорируя косой взгляд Мэтью, и переступил порог.
В этой комнате он был всего два раза в жизни. Первый раз мальчиком, в ночь, когда умер его дед, а второй – десять лет назад, когда от инфлюэнцы умер дядя. Тяжелая кровать из резного красного дерева по-прежнему стояла между двух огромных – от пола до потолка – окон.
Потолок щедро украшен лепниной с религиозными мотивами – ее выполнили в те времена, когда семья принадлежала к католической вере. Ребенком он думал, что одна из статуй представляет его деда. Позже Диксон узнал, что эти фигуры изображают святых. Их перенесли сюда из старого замка, который был снесен.
Кресла у камина, как и шкаф, стояли на прежних местах. Казалось, все готово для приема нового хозяина.
– Пять лет здесь никто не жил, сэр, но мы все равно следили за этими покоями. Служанки убирают здесь примерно раз в месяц. Мне кажется, у нас здесь нет мышей, но все же осторожность не помешает.
– А как насчет змей? – спросил Диксон, но Мейзи была слишком сосредоточена на своих обязанностях, чтобы оценить шутку.
– О нет, сэр. Змей я никогда не видела.
Диксон пожалел ее и больше не стал поддразнивать.
– Если вам больше ничего не нужно, ваше сиятельство, – продолжала она, не поднимая глаз, – я покажу вашему слуге его комнату.
– Мэтью не слуга, – заявил Диксон. – Он мой секретарь.