Яд (СИ)
Мы лежим, обнявшись, и довольно-рассеянно молчим, думая каждый о своем, но, я уверен, в итоге об одном и том же — о нас. И это молчание говорит куда больше слов, изъясняться которыми мы оба мастера.
— Умеешь ты… людей до безумия доводить, — наконец расслабленно хохмишь ты, не зная, что этой конкретной шуткой попадаешь туда, куда попадать не следовало.
— Я много чего умею, — отвечаю я, немедленно соскальзывая с кровати.
Тьма в душе скалит зубы, напоминает о прошлом, вгоняет иголки под ногти. Счастья захотел? Любви до гроба? Ну-ну. Не про тебя это все, парень. Впрочем, про безумие и гроб можно подумать — один счастливчик на твоем счету уже есть.
— Да пошла ты на хуй! — невнятно матерюсь я, подхожу к панорамной двери на веранду и утыкаюсь в нее лбом и руками.
Смотрю за окно в парк: сугробы, столетние ели и березы, узкая тропинка к деревянному домику уютно дымящей трубой бани, застывший пруд с островом посередине. Красиво, основательно и масштабно — как и все в твоем Подмосковном доме. Боярин, что с тебя взять?
— Эй, ты чего сбежал?
Ты обнимаешь меня, тесно прижимаешься к моей спине и заднице телом, кладешь подбородок на мое плечо и сопишь мне в ухо то ли виновато, то ли любопытно, но весьма решительно.
— Не хочу, чтобы мои проблемы становились твоими, — отвечаю я, опуская руку на твою. — У тебя своих по горло.
— Я тоже не хочу, — ерзаешь ты и задумчиво целуешь меня в шею: — Но знаешь что?
— Ммм?
— Твои проблемы — часть тебя, а с некоторых пор я хочу, чтобы ты принадлежал мне целиком, что в свою очередь означает, что…
— Пора сменить тему, — обрываю тебя я, разворачиваюсь и смотрю тебе в лицо с хитрющей улыбкой, в которой нет и следа той тьмы, что ждет своего часа, чтобы взять бразды правления в свои руки. Не дождется. Наша жизнь в наших руках, черт возьми! И я не собираюсь сдаваться. — В баню?
— В баню, — соглашаешься ты, с заметным усилием переключаясь. — Там давно уже все готово.
— Вот и славно, — потираю руки я.
— Одевайся и пойдем, в прихожую по дороге заглянем за куртками.
Ты подхватываешь с пола нехитрую одежду, я любуюсь на твою задницу, а потом открываю дверь на веранду и в два счета сигаю за перила. В снег по самые яйца.
— Ебать! Блять!
— Сдурел?! — орешь ты с веранды едва ли не громче меня.
— Так быстрее, — матюкаюсь я.
Выскакиваю на тропинку и несусь по ней в баню со всех своих босых ног, оставляя охуевшую от моего выкрутаса тьму в сугробе. Туда ей и дорога.
27.03.20
ответ https://ficbook.net/readfic/9098474/23567086#part_content
Комментарий к Часть 3 27.03.20
Ответ на эту часть и продолжение истории от Алекса Воротилова здесь:
https://ficbook.net/readfic/9098474/23567086#part_content
========== Часть 4 28.03.20 ответ на часть 3 “Если” ==========
Саунд: Борис Гребенщиков “Не было такой и не будет”
Я захожу в квартиру спокойным как слон. А чего волноваться? Ушел я вовремя. Красиво. Я вообще все делаю красиво — даже ключи от машины и от квартиры на крючки вешаю. Я скидываю кроссы, куртку и иду на кухню к холодильнику — искусителю-спасителю всех тех, кто с детства приучен заедать вкусняшками все свои проблемы и неприятности. Впрочем, у меня проблем и неприятностей нет. Если, конечно, я их себе сегодня не создам. А я создам.
Я достаю томатный сок, открываю и выпиваю почти половину пакета. Ставлю его на столешницу, облокачиваюсь на нее руками, упираюсь задницей. Тупо смотрю вперед — на фотографии, развешанные на стене напротив. Я делал их сам в разных странах мира, по разному поводу и с разным настроением. На одной из них тот, кого на этом свете больше нет. Он смотрит на меня с едва заметной насмешкой, одной рукой придерживая черный шлем на затянутом в черную кожу колене, а другой поправляя руль своего черного Харлея.
— Не смотри на меня так! — покачиваюсь на руках я. — Мне потребовалось почти восемь лет, чтобы научиться жить без тебя, так что давай без этого твоего фирменного прищура, Всадник. Да, я творю хуету, но… Впервые за много лет я чувствую себя по-настоящему живым. Это чего-то да стоит!
Солнце пробивает старые ели парка перед моим домом, ползет лучом по стене к фотографии, и Всадник усмехается еще шире, мол, скажи это тому, кто спит сейчас в твоей постели.
— И скажу! Я предупреждал его. Он знал, во что ввязывался! — огрызаюсь я, и слышу, как жалко это звучит. И как жалок я сам. Мне тошно, но этой ночью я принял решение, и не собираюсь его менять.
Всадник смотрит на меня в упор и перестает усмехаться, наливаясь той тьмой, что утащила его в могилу и едва не забрала меня следом. Я принадлежу им — ему и тьме — и буду жестоко наказан за побег. Не за попытку побега, которая ждет меня в спальне, а за побег к тому, кого я нашел в липкой паутине виртуальных сетей. Я не уверен в том, что нужен ему, но я уверен в том, что он нужен мне.
Всадник перестает буравить мне мозг и снова ухмыляется: насмешливо и похабно, мол, давно тебя не трахали, да? Соскучился по члену в заднице? Адреналина не хватает? Ревности и страсти? Ну-ну. Давай, ныряй в омут. Тот, кому ты собираешься подставиться, тот еще мудак — такой же, каким был я. Но я любил тебя, а он с тобой всего лишь играет. Выебет тебя, получит, что хотел, и свалит к херам, прикрываясь фальшью лощеных слов про обязательства.
— Да пошел ты! Я делаю все это не ради него, а ради себя, ясно?! Я хочу жить и чувствовать на всю катушку! Как раньше! — рычу я и запускаю в стену пакет с недопитым томатным соком. — И я добьюсь своего!
Пакет влетает в стену — и красные капли веером рассыпаются по бежевой стене кухни, погружая меня в тот день, когда Всадник умер на моих руках: покалеченный Харлей в глубокой яме обочины, раздавленный шлем, его голова на моих коленях и теплая, вязкая дрянь на моей руке под его затылком. Суета водил, шум трассы, чьи-то голоса, вызывающие скорую. Мне на все это плевать, потому что я знаю, что все кончено. Мы слишком далеко от города.
Всадник умирает, а я остаюсь один на один с ночными кошмарами, пустой постелью и бездонной дырой вместо сердца. Я заполняю ее делами, путешествиями, мимолетным сексом, книгами и томатным соком. Литрами томатного сока. Тоннами! Под которые пишу истории, в которых свет побеждает тьму, а любовь вечна. Я верю в то, о чем пишу, осколками того, что не собрать руками. Я склеиваю душу словами и виртами, чтобы однажды кто-то, неважно кто, смог зажечь в ней огонь, который отогрел бы меня и сделал прежним.
— Что это было?
Я смотрю на входящего в кухню сонно-недовольного Мелкого и чувствую себя подонком. Впрочем, я — он и есть. Жестокая двуличная тварь. До того, как в моем сердце поселилась тьма, я был другим: веселым, добрым, верным и благородным.
— Томатный сок.
— По поводу?
— Ты только что бросил меня.
Мелкий подходит ко мне и облокачивается о столешницу локтями. Молчит многозначительно, вынуждая пояснять.
— Формально я тебе не изменил, но фактически… Ты меня за это не простишь.
— Не прощу? — косится на меня Мелкий.
— Нет.
— Даже если очень захочу?
— Да.
— Могу я узнать, кто мой противник? — отрывается от столешницы Мелкий и встает передо мной в свои тридцать стройный, как мальчишка, умный, как команда физиков-теоретиков, и упрямый, как стадо узбекских ослов.
— У тебя нет противников, — говорю я, глядя ему в глаза. Правду говорить легко. — Друг мой.
— Только друг?
— И любовник.
— А тот, из-за которого я тебя бросил, — твой любимый? — спрашивает Мелкий.
— Пока нет, но если сможет победить его, — тыкаю в фотографию за его спиной я, — то им станет.
Мелкий оборачивается, смотрит на Всадника… Возвращается ко мне, кладет руку на мою щеку, а потом прижимается ко мне всем телом.