Солдаты
Сергей сел поближе к одному из столов и стал прислушиваться, всех ли спрашивают об этом, вдруг ему повезет и вопрос будет пропущен. Остальные пацаны ожидали своей очереди в кинотеатровских, сделанных из прессованной фанеры, звонко гремящих при вставании, потертых и поцарапанных, с обязательной надписью «Здесь был Вася» креслах. Молодые люди шумели, задирали друг друга, рассказывали курьезные случаи о том, как один зубного врача боялся, другой стеснялся уролога, третий решительно не хотел признавать себя лунатиком, и ржали, по словам опекающего их майора, аки кони.
Сергею было не до смеха. «Ну, что ж вы так расшумелись-то?» – думал он, слушая ответы товарищей, и убеждался, что злополучный вопрос задают всем без исключения – он попросту есть в анкете. «Надо постараться ответить так, чтобы никто не услышал. Может, и неплохо, что шумно в зале. Господи, ну, почему же здесь так душно?!» – подросток то краснел, то становился, как стена, бледным…
– Следующий, подходите! – оторвал от раздумий Сергея парень, сидевший за ближайшим столом. Восьмиклассник поднял взгляд и увидел, что, приготовив чистую анкету, парень смотрит прямо на него. «Ну все, теперь только вперед!» – сказал сам себе Сергей и рванул с места. Откидная сидушка возмущенно звякнула, ударилась о спинку кресла и заскрипела, качаясь, на прослабленной пружине.
Фамилия, имя, дата рождения – сухие привычные вопросы. Есть ли родственники за границей? – нет, – судимые? – тоже нет, в каких войсках желал бы служить? почему именно в них? старшие братья служили? хорошо… Сергей отвечал четко и без запинки, хотя в его голосе и чувствовалось напряжение.
– В Бога веришь? – вот оно наконец.
Хм… Да что же это с голосом-то случилось? Хотел так же четко и уверенно ответить «Да!», но вместо этого… дал петуха – осечка.
– Не понял, – все еще не поднимая головы, сказал интервьюер. – Я спрашиваю, в Бога веришь?!
– Д-д-да, – и тут голос, наконец, прорвало, – д-да, да, верю!
Студент поднял голову так резко, что, казалось, его обдали кипятком:
– Ты это серьезно?!
– Вполне. Я – верующий! – уже совершенно спокойно ответил Сергей, чувствуя при этом, как горят от волнения уши.
– Ну ты даешь! А с виду вроде нормальный!
– Я и есть нормальный!
– А вот в армии и проверят, нормальный ты или нет…
Смешанные чувства переполняли Сергея, когда он возвращался домой. С одной стороны, была одержана как бы победа. Молодой человек хоть и не в полной мере, но все же чувствовал свободу. С другой стороны, Сережа был недоволен собой – победа была одержана именно «как бы». Не понравилось ему то, как он это сделал, сетовал на себя, на то, что поддался минутной слабости, злился за то, что на время потерял голос и по большому счету все же струсил.
Означает ли это, что по-настоящему свободным может быть только тот, кто свободен от чувства страха, кто имеет некое несокрушимое основание внутри себя, уж не в душе ли? А разве я уверен, что есть душа? Так вот, несокрушимое основание…
Вздор! Как можно быть свободным от чувства страха? Ведь это вполне естественное, природное, врожденное, как угодно, чувство, заложенное самим Богом. Сережа всегда был уверен в том, что ничего не боятся только дураки, всякому же нормальному человеку свойственна осторожность, страх – вполне нормальная реакция на опасность. Вопрос в другом: как победить страх в тех случаях, когда это необходимо? Например, ради чего-то высшего, большего, ради идеала какого-то. Зависит ли победа над чувством страха от возраста, опыта, характера человека, усилия его воли? От чего она вообще зависит?
Я вот осекся, подумал Сережа, спросили только, верю ли в Бога. Не смог спокойно ответить – значит, несвободен, загнан в страх. Что же мне нужно? Прикоснуться бы к Нему, поверить, почувствовать полную свободу и уже не бояться больше заявить всем и вся: «Я верю в Бога!»
Непростая это штука – свобода!..
* * *Это непременно обращает на себя внимание, притягивает взор. Не обязательно даже масштабом своим, вовсе нет, и не какой-нибудь выспренностью – исключительно внутренним наполнением. Каждое воскресенье, в одно и то же время, неизменно в одних и тех же местах, на одних и тех же улицах городов и деревень страны, напоминающей на карте спину огромного кита, появляются людские ручейки, образующиеся всякий раз из одних и тех же пешеходов.
И чем дальше, тем больше их становится: идут уже по двое, по трое, а ближе к цели превращаются и вовсе в настоящие потоки, которые, несмотря на всю очевидность свою, остаются настолько противоестественными, инородными и во всех отношениях необъяснимыми, нелогичными для этой страны, что возникает сомнение в их реальности.
Воскресенье – единственный день, когда советский человек может позволить себе выспаться, отдохнуть. Но эти люди – исключение, дважды в год, на праздники Рождества и Пасхи, пешеходов становится значительно больше. Что заставляет их в столь ранний час отправляться в путь?
Власть смотрит на все это как на злокачественную опухоль, как на явление, тормозящее неизбежное наступление коммунизма – конечной цели ее устремлений. Болезнь требуется как можно быстрее устранить, для этого не жалеют сил – печатаются брошюры, штампуются книги, множатся собрания сочинений, заполняются томами библиотеки, мелькают по всей стране стальные и каменные фетиши; полируются мозги лозунгами, лекциями, фильмами, митингами, демонстрациями; тотальный, никуда от него не деться, контроль изо всех сил старается сделать человека новым.
Борьба с религиозной заразой обходится государству в копеечку, стоит массу сил и времени, но на этом не экономят. С раннего детства всему многомиллионному населению страны внушается правильная вера, единственное и незыблемое восприятие мира. Каждый детсад, каждая школа, техникум, вуз – все под пристальным взором, все направлено на достижение единой, великой цели.
Водить в церковь детей запрещено – старики скоро вымрут, их заменит новое поколение с неповрежденным умом; молиться – запрещено, яйца красить на Пасху – архаизм, все это скоро уйдет в небытие. И вот она, кажется, цель, уже близко, рукой подать – почти не осталось в стране проклятых баптистов, сектантов и прочих трясунов. Нет их, нет и нет!.. Все вымерли, сгнили в тюрьмах, разбросаны, разметены на задворки передовой гегемонии. И спешат, успешные, рапортовать о достижениях своих, щедро рассыпают обещания, прочат светлое будущее…
Но откуда? Откуда этот несуществующий, противоестественный людской поток? Каждое воскресенье! Собираются и идут безо всякой команды, без пряников и кнутов, безо всякого, казалось бы, мало-мальски стоящего повода. Неизменно появляются в одно и то же время: в метель и мороз, жару и дождь, и ничто не может их остановить. Не трогают их будто ни насмешки, ни унижения, ни даже тюрьмы. Идут пешком иногда за десятки километров, добираются на перекладных, чтобы помолиться своему Богу, которого, наука доказала, не существует.
Поток бороздит, режет, жжет могучую спину Левиафана. Все в этом потоке: и бессилие стальных тисков, и сила высших, неподвластных никому идеалов, и непреклонная скромность слабовольных на вид людей, чистотой своей и верностью слепящих глаза любому, кто посмеет вступить с ними в борьбу…
Сергей понимал: если он примкнет к этому потоку, то окажется среди отшельников. Основная масса народа – кто притворно, кто всерьез – живет по другим принципам, любая, пусть самая незначительная карьера, получение образования, приличное рабочее место, без хождения в ногу, без пения в унисон немыслимы, исключены. Выбор в пользу веры означает движение против всех и, как следствие, безоговорочное, не имеющее никакого шанса на возврат, списание в третий сорт.
И все же он любил это зрелище, наслаждался им; удивляло таинственное, по его понятиям, шествие. Многих этих людей Сережа знал в лицо, приветствуя его, они улыбались, он не был здесь чужим. Его сюда тянуло. Тянуло так сильно, что не мог дождаться воскресенья. Воскресным утром нужно было встать очень рано, потому что ехать предстоит далеко, через весь город, чаще всего, с пересадкой. Ему нравился даже едкий выхлоп, проникающий в салон «Икаруса», а если повезет и попадется ЛиАЗ, то в нем всегда тепло и уютно, даже в морозные дни можно беззаботно проехать все четырнадцать выученных наизусть остановок и выйти на нужной, там, где ты вольешься в поток знакомых людей и, энергично вышагивая по скользкому тротуару, наслаждаясь праздничной, несмотря ни на что, атмосферой, пахнущей дымом из печных труб и забавно слепляющим крылышки носа морозом, устремишься к приземистому дому на самой окраине города.