Заговор в Насцензе (ЛП)
— И я не как с лягушками и маслом инсулы. Помнишь, что случилось?
Адрио чуть покраснел, но уже не мог остановиться.
— Хорошо, ты не споришь. Но ради своего блага пообещай мне кое-что. Давай договоримся, что на празднике Середины лета ты снимешь свою маску-череп. Пообещай, что ты не будешь прятаться в тенях. Давай повеселимся как популярные подростки, а не будем стоять у стены. Пользуйся своим положением. Будь самым заметным из Семи!
— Я хочу, чтобы мы веселились, — Петро шагал в сторону замка. Праздник Середины лета был одним из нескольких, когда учеников отпускали в город после последнего рожка ритуала верности, чтобы они побывали на ярмарке на площади Храма. Ученики могли и оставаться на всю ночь, если хотели, хотя Петро не мог так долго не засыпать. — Но если отец услышит, что я был наглым, он придет в инсулу, схватит меня за шиворот и бросит в канал.
Адрио пожал плечами, словно это были пустяки.
— Я тебя вытащу.
— Кстати, я не прячусь в тенях. И не держу маску на лице всю ночь, — по традиции на фестивале Середины лета празднующие носили маски-черепа. Самые простые были из холщовых мешков, покрашенных мелом с одной стороны, а у богатых они бывали замысловатыми, покрытыми лаком. Они бросали амулеты в форме луны в костры, а потом маски часто снимали. Петро редко ее снимал, чтобы его не замечали.
— Тебе нужно жить! — Адрио снова попытался остановить его, но Петро не дался. Он уже опаздывал на встречу с Рисой. — Поднимать стены и надеяться, что все пройдет, хорошо, когда твой замок в осаде, — продолжил Адрио. — У тебя нет замка.
Выбор метафоры друга был метким, Петро ощущал себя запертым со всех сторон. Особенно сейчас.
— Я хочу, чтобы ты прекратил.
Но Адрио не умолк.
— Мне показать тебе, как жить в Семи Кассафорте? Я предлагаю так: на празднике Середины лета ты спрячешься под мою дешевую маску, а я притворюсь тобой. Никто вне инсулы толком не знает, как выглядит Петро Диветри. Когда я буду тобой, я смогу получить столько жареного ягненка и мясных пирогов, что и не унести. И всех милых девушек, каких мы захотим.
— Но я не хочу быть тобой, — ответил Петро.
Тон Адрио резко изменился.
— Почему? Потому что я не из Семи, как Диветри? Я из Тридцати, сноб. Может, из низших, но все же Тридцати.
— Все про низших из Тридцати — миф, — Петро задумался, заметит ли кто-нибудь, если он столкнет Адрио в канал. Но они добрались до торгового входа в замок, и страж в алом, тихо поприветствовавший их у моста, мог доложить о таком Рисе. А Петро не хотел злить Рису Диветри. — Талия Сеттекорди говорит о низших Тридцати, а не я, — добавил он, а потом понял. — Это из-за Талии? Тебе она так сильно нравится?
— Нет, — Адрио ответил слишком быстро. Но он больше ничего не сказал, другой страж кивнул им на входе.
— Петро, — сказал страж.
— Мафео, — улыбнулся Петро мужчине, который стал знакомым лицом за последние четыре года. Он тихо прорычал Адрио. — Не злись на меня из-за Талии. Я не сноб.
Хоть он был тише при страже, Адрио все равно шепнул на ухо Петро:
— Ты не понимаешь. Обычные люди любят угождать Семи, Петро. Им это нравится. Они будут говорить, как встретили меня — тебя, то есть — месяцами. Если кто-то расстроится о том, что ты сделаешь на празднике, чего не будет, и твоя семья об этом услышит… это ведь будешь не ты?
— Ты не понимаешь, и мой ответ «нет». Жди тут и не устраивай бед, — Петро не посмотрел на реакцию Адрио, оставляя его. Он знал, что друг дулся.
Мафео шел за Петро, пока они не добрались до другого поста у лестницы, где страж ушел. Два других стража поприветствовали Петро по имени и указали идти за ними по мрачной лестнице, увешенной гобеленами и знаменами. Лестница вела к самому высокому северо-восточному углу замка. Еще два стража присоединились к ним наверху, отвели Петро к нужной комнате. Петро шел к покоям сестры в окружении стражей, которые по одному возвращались на свои места. Он уже привык к такому.
Королевские покои занимали верхние этажи. Там были не только комнаты для самого короля, но и для тех, кто жил и работал в замке постоянно. Самые важные слуги, например, занимали комнатки в коридоре, по которому сейчас шагал Петро с четырьмя стражами. Телохранитель короля и ее семья занимали покои рядом с комнатой короля. В эти дни после смерти короля Алессандро комнаты на верхнем этаже, где когда-то жила большая семья правителя, были почти пустыми. Его оставили у открытой двери одной из жилых комнат там.
— Бородавка! — второй раз за день Петро сдавили в объятиях. Он вскрикнул, спина еще болела от того, как его протащили по стене. — Что такое? — Риса Диветри ослабила хватку тут же, но не отпустила его пояс. — Не говори, что ты вырос и стыдишься проявлений тепла от своей самой милой и верной сестры.
— О, Веста тут? — Петро заглянул в комнату с насмешливой невинностью. Риса возмущенно фыркнула, но не успела ударить его по больному месту, Петро осторожно отодвинулся. — Осторожно! — предупредил он, садясь на просто диван. Риса оставила в своей комнате минимум мебели, да и в остальном замке осталось мало кружев и украшений. — Я поранился.
— Поранился? — Риса тут же села рядом с ним, сцепила ладони на коленях и подогнула ноги под себя, хоть так было не принято. — Или тебя ранили?
— Не надо, — попросил он. — Ты не знаешь, как в инсулах. Тебе повезло, что ты пропустила все это.
Ее глаза вспыхнули с сухим юмором.
— Видимо, да.
— Я не хотел…
— Знаю, — порой было сложно помнить, как его сестре было больно четыре года назад, когда только ее из всех детей Семи и Тридцати не выбрали в инсулу Детей Муро или инсулу Кающихся Лены. Петро не хотел покидать казу Диветри. Он бы с радостью поменялся с Рисой местами в тот день и провел остаток жизни, поддерживая горящими печи казы Диветри или подметая пол в мастерских. В отличие от Рисы, он не хотел изменений в жизни.
Но Риса хотела начать новую жизнь в инсуле, а ее не захотели принять. Конечно, теперь Петро жил в инсуле, как хотела, но не смогла Риса, а она стала по воле богов чем-то диким и странным… волшебницей, сил у которой было больше, чем у кого-либо в Кассафорте веками.
— И потом, — продолжила ровным голосом Риса, — если бы ты не был таким раздражающим нюней, задиры бы не… — она завизжала и вскочила на ноги, когда Петро изобразил бросок на нее. Его спина слишком болела, чтобы напасть по-настоящему.
— Глупая, — сказал он.
— Балбес, — парировала она.
— Утиный нос, — он обрадовался, когда ее рот раскрылся, а ладонь взлетела к носу, хоть она только притворялась, что ее задело старое обзывательство. — А я думал, ты слишком великая, чтобы у тебя был обычный младший брат.
— О чем ты?
Петро чуть не рассмеялся от ее искренней растерянности.
— Ты не серьезно, — он махнул рукой на ее наряд, сияющий обруч в волосах, платье, сплетенное из пряжи Миллевиори и красивые туфли. — Ты выглядишь как принцесса-фейри в книге Катарре. Когда я видел тебя в прошлый раз — три месяца назад, да? — ты была с кружевами.
— То был священный праздник! — Риса прищурилась. — Чтоб ты знал, я одета скромно по меркам двора. У меня нет украшений, — она коснулась обруча с крохотными стеклянными бусинами Диветри. — Кольца и ожерелья, по крайней мере. И броши. Это я не ношу.
— Ты в платье! У тебя чистые волосы! — Петро рассмеялся. — Помнишь, как Фита рвала на себе волосы, пытаясь переодеть тебя из штанов в платье?
Губы Рисы дрогнули. Она и горничная Диветри никогда не ладили.
— Тебе повезло, — сказала она после неловкой паузы. — Ты не привлекаешь внимание как я. Вспомни, как Фита всегда говорила, что мы опозорим честь семьи Диветри, если выйдем из казы с грязью на лицах? Я теперь так живу. Все смотрят на меня, видят мои дела. И если я оступлюсь…
В комнату прошли двое слуг с подносами. Одна была миловидной девушкой, она тихо прошла к ним и опустила между ними поднос с квадратными тостами с маслом, оливками и побегами папоротника и миску инжира с начинкой. Другой слуга был худым хмурым мужчиной, опустившим графин ледяного имбирного пива перед ними, а потом отошедшим к двери.