Тайна Белой Розы (ЛП)

Алистер улыбнулся и что-то записал в блокнот.
— Мне лишь нужно еще раз проверить вашу историю, мистер…
— Хэйес. Роулин Хэйес.
Мужчина сжал грязными пальцами прутья решетки, отделявшей его от Алистера, и наклонился вперед.
— Спроси у любого в Файв-Поинтс4, и тебе скажут: я не совершал никакого покушения на убийство. Потому что я никогда не пытался никого убить. — Его губы растянулись в широкой улыбке, открывшей рот, почти полностью лишенный зубов. — Если бы я захотел кого-то убить, покушением он бы не отделался.
Неудивительно, что он, казалось, не ел уже несколько месяцев: тюремная еда была не такой уж плохой, но у него просто-напросто не было, чем её жевать. Я не удивлюсь, если из-за плохого здоровья этот мужчина не доживёт до следующего разговора с Алистером.
Зловонный воздух и леденящая кровь сырость создавали плачевные условия жизни — такие, в которых даже здоровым людям было бы трудно выжить. А я подозревал, что Роулин Хэйес с самого начала не был воплощением здоровья.
Алистер, заметив мое присутствие, взглянул на меня и слегка кивнул, а затем снова повернулся к заключённому.
— Благодарю Вас, мистер Хэйес; обещаю, что взгляну на ваше дело.
Алистер повернулся ко мне, и даже в тусклом свете я заметила, что его щеки раскраснелись, несмотря на холод. Он был в своей стихии, почти не замечая нашего мрачного окружения — включая Дженкинса, охранника, который нависал над нами, стремясь поскорее увести нас дальше.
— Готовы двигаться дальше, мальчики? — спросил Дженкинс. — Не стоит застревать в таком месте.
По моему кивку он повел нас по коридору, который становился все темнее по мере приближения к концу. Именно здесь содержались преступники, приговоренные к одиночному заключению; в камерах без окон, за толстыми деревянными, обитыми железом дверями не было ни проблеска света, кроме слабого свечения фонаря Дженкинса.
Когда мы подошли к последней двери, Дженкинс достал большую связку ключей и, держа в левой руке толстенную дубинку, приготовился нанести удар, если потребуется, а правой открыл двойные замки на двери.
Дверь распахнулась, и мы увидели хрупкого худощавого мужчину с темной бородой и очками в проволочной оправе, одетого в стандартную тюремную серую робу. Он сидел в кресле, которое больше напоминало средневековое орудие пыток — его руки и ноги были закованы в кандалы, а грудь пересекал кожаный ремень. Я не видел такого уже много лет, но знал, что это: «смирительное кресло», обычно приберегаемое в качестве сурового наказания за самые тяжкие преступления. Оно было настолько неудобно, что люди, прежде находившие в здравом уме, после слишком долгого пребывания в нём могли свихнуться.
На Эле Дрейсоне не было живого места. Вся левая сторона его лица и носа была покрыта коркой засохшей крови, глаз заплыл и уже не открывался. Даже при слабом освещении на его предплечьях и плечах виднелись синяки различной давности — и синие, и фиолетовые, и желтые.
Дрейсон никак не отреагировал на наше появление. Голова его склонилась вправо, но здоровый глаз оставался закрытым.
— Это неприемлемо, — резко произнёс Алистер и повернулся к Дженкинсу. Алистер всегда подвергал критике использование подобных устройств в любой тюрьме и для любого преступника — даже для такого детоубийцы, как Дрейсон. — Никакие грехи не оправдывают такое издевательство над человеком.
Глядя на Дрейсона, я должен был признать, что согласен с Алистером. Никогда не признавал тактику «око за око».
Дрейсон уже был заперт в этом зловонном месте, и его наверняка ждал электрический стул. Это само по себе уже было достаточно суровым наказанием.
Но Дженкинс только усмехнулся.
— Не надо винить нас; не мы избиваем его каждый день, а толпа снаружи. Они собираются у здания и поджидают, когда он вернется сюда из зала суда.
— И ваши люди не могут удержать их на безопасном расстоянии? — поинтересовался Алистер.
— Их не очень много. И все они ненавидят Дрейсона.
— А как же смирительное кресло? — спросил я.
Дженкинс пожал плечами:
 
— Вчера вечером он жаловался на свою камеру. Сказал, что ему надоело жить в собственных экскрементах, и пригрозил, что начнёт бросать в нас, тюремщиков, своё дерьмо.
Алистер выпрямился и сурово посмотрел на Дженкинса.
— Мы не можем разговаривать с ним в таком виде. Вам придется его развязать.
Дженкинс посмотрел на меня.
— Этот человек может обладать важной информацией, — сказал я. — Мы хотели бы поговорить с ним свободно, без оков. — Я закусил губу, надеясь, что поступаю правильно.
Дженкинс нахмурился, но снял висящий на стене ключ — а затем протянул его мне.
— Тогда делайте это сами. Я и пальцем не притронусь к такому подонку, как он.
Сжимая ключи в руке, я шагнул ближе к Дрейсону. Я старался дышать ртом, пытаясь избежать отвратительного запаха, исходящего от его тела. К нему не подходили уже несколько часов, и он помочился под себя — и, вероятно, не один раз. Он даже не пытался открыть глаза.
Прежде чем прикоснуться к нему, я заговорил, словно он мог меня понять.
— Меня зовут детектив Зиль, и я хочу задать вам несколько вопросов. Но сначала я собираюсь отстегнуть эти путы, начиная с того, что у вас на груди.
Я расстегнул кожаный ремень, который туго обтягивал верхнюю часть его туловища. В тот момент, как давление на грудную клетку ослабло, Дрейсон захрипел, а затем сделал несколько неровных вдохов, пытаясь наверстать то количество воздуха, которое он не мог вдохнуть раньше.
— А теперь ноги, — сказал я и наклонился, чтобы расстегнуть железные цепи у основания стула.
На какую-то долю секунды я испугался, что он ударит меня, но он просто распрямил затёкшие ноги.
— И руки. — Я обошёл вокруг кресла, наклонился и расстегнул замок на цепи, связывающей его руки.
Только я собрался встать и снова обойти его, как его жилистые пальцы сжали мою правую руку — так сильно, что я поморщился от боли. Она уже давно висела безвольно, почти бесполезная, и постоянно болела — особенно в сырости или холоде. Так было со дня катастрофы парохода «Генерал Слокам», когда я бросился спасти как можно больше жертв, и заработал травму, которая стала постоянным напоминанием о том дне. Но и без этого я не забывал о том крушении ни на секунду.
Я резко повернул голову в сторону двери. Дженкинс, похоже, оставил нас наедине с Дрейсоном, расплачиваться за нашу собственную глупость.
— Отпусти меня. — Мой голос прозвучал громко и угрожающе, и я резко ударил его левым кулаком в висок.
Дрейсон поморщился от боли, но его хватка на моей правой руке стала еще крепче. Я снова ударил его, на этот раз левым локтем.
— Кто ты такой, чтобы говорить мне, что делать? — прошипел Дрейсон.
— Я тот, кто имеет полномочия высвободить тебя из этого пыточного кресла. Но если ты сейчас же не отпустишь мою руку, я не стану за тебя заступаться.
При этих словах хватка, похожая на железные тиски, ослабла, и я высвободил свою ноющую руку и потёр её, подходя ближе к Алистеру.
Глаза Дрейсона следили за каждым моим движением, и в них я видел стальную решимость и холодный расчет.
— Ты сказал, что ты — детектив? Зачем ты здесь?
— У меня есть к тебе несколько вопросов по поводу убийства судьи Джексона.
— А он тоже детектив? — кивнул Дрейсон на Алистера.
— Он — профессор криминологии, и он помогает мне в этом деле, — ответил я.
Губы Дрейсона скривились в издевательской усмешке.
— Вот это да! Меня впервые допрашивает профессор. — Он побарабанил пальцами по колену. — А криминология интересуется моим делом — или лично мной? — обратился он к Алистеру.
 
— Меня интересует, что привлекает вас в вашем деле, — сказал Алистер, решив не обижаться. Он явно хотел заручиться поддержкой Дрейсона — как для сегодняшних целей, так и для будущих. Я знал, что вопрос «почему?» укоренился в Алистере и превращается в настоящую одержимость, если ответ ускользает.