Ришелье

Ришелье никогда бы не решился изгнать ее из Франции, — Мария Медичи сама бежала за границу, убедившись, что попытка разорвать узы, связывающие короля и его первого советника, провалилась. Кардинал стал человеком, с которым начали считаться не только во Франции, но и во всей Европе. В этом она сама смогла потом убедиться.
Нам осталось ответить на один вопрос: когда неприязнь, которую Мария Медичи испытывала к кардиналу, переросла в ненависть? Вероятно, это произошло сразу после краха первого заговора. Спустя год Ришелье понял, что она его ненавидит. Летом 1630 года у Марии Медичи появилась реальная возможность навсегда избавиться от ненавистного ей человека.
Во время второго итальянского похода, когда Людовик XIII в июле 1630 года прибыл в действующую армию, которой командовал Ришелье, он внезапно заболел дизентерией и вынужден был вернуться в Лион.
Едва он оправился от болезни, как у него начались приступы жестокой лихорадки. 29 сентября король был так плох, что с минуты на минуту ожидали его смерти. Пригласили священника, который соборовал его. Однако 30 сентября король вдруг почувствовал себя лучше.
Во все время болезни королева-мать и жена нежно и самоотверженно ухаживали за ним, и, видя это, король, по-видимому, почувствовал угрызения совести и попросил прощения у жены и у матери.
Воспользовавшись этой минутой, Мария Медичи высказала сыну все свои обиды и просила его поскорее избавиться от человека, который поставил себя над всеми и диктует всем свои условия. Обдумав сказанное ему матерью, король, очевидно, согласился о ней.
Ришелье, также вернувшийся в Лион после итальянской кампании, понял, что король оказался под влиянием его врагов. Он пишет в своих мемуарах: «Настал момент, когда моя преданность, отвага и достоинства, которые я употреблял ко славе короля, уступили место зависти и злобе моих врагов, которые хотели, пользуясь поддержкой королевы, изгнать меня и уничтожить все плоды моих трудов».
В ноябре 1630 года двор вернулся в Париж. После болезни короля между ним и королевой-матерью установились близкие, теплые отношения. Король стал часто бывать у нее в Люксембургском дворце. В воскресенье, 10 ноября, он опять был у нее.
Они сидели в маленькой гостиной на первом этаже, в левом крыле дворца, и разговаривали. В гостиную, убранную, по флорентийскому обычаю, довольно пышно, вели три двери. Через первую дверь можно было попасть в картинную галерею, где среди других полотен кисти Рубенса были портреты королевы-матери и ее супруга, Генриха IV. Вторая дверь вела в огромную спальню королевы-матери, третья дверь выходила в длинный коридор, идущий вдоль задней стены дворца. Это был путь, по которому слуги попадали в покои королевы-матери. В правом крыле дворца была часовня, из которой можно было пройти в этот коридор.
Очевидно, главной темой разговора была предстоящая отставка кардинала. Королева-мать только что прогнала от себя любимую племянницу кардинала, при этом не сдержалась и сказала несколько бранных слов по адресу ее дяди. Сейчас королева-мать напомнила сыну о его обещании и предложила назначить вместо него первым министром Марильяка, занимавшего пост хранителя печати. Его младший брат был маршалом и находился в Италии вместе с армией.
Мы не знаем, согласился ли с ней король или, быть может, стал защищать человека, которому был столь многим обязан. Ришелье в своих мемуарах утверждает, что король воздержался от каких-либо обещаний. Но он появился в гостиной лишь на короткое время и не мог слышать, о чем они говорили до его прихода.
Его неожиданное появление в гостиной говорит о том, что у Ришелье был великолепный нюх. Вероятно, изгнание его племянницы из числа фрейлин королевы-матери было сигналом, что против него что-то затевается, и он решил действовать. Он прошел из часовни в коридор для слуг и, открыв дверь, вошел в гостиную. Поклонившись обоим величествам, он тихо сказал: «Вне всякого сомнения, ваши королевские величества говорили обо мне, не так ли?»
Мария Медичи утверждала позднее, что если бы дверь для слуг была заперта, то все было бы иначе. Как бы там ни было, но после ухода короля — он отправился в Версаль, не в тот дворец, который еще не был построен, а в маленький охотничий домик, который он очень любил, — возле королевы-матери столпились придворные и стали поздравлять ее с победой. Наконец-то человек, которого все они так ненавидели, должен будет уйти в отставку. Да и сам Ришелье уже смирился с неизбежным: он решил, что уедет в Понтуаз, где он был губернатором.
 
Утром следующего дня, в понедельник, 11 ноября 1630 года, король вызывает к себе Сен-Симона, одного из своих фаворитов в тот период, отца будущего знаменитого мемуариста, и приказывает ему разыскать кардинала и тотчас же привезти его к нему. Весть об этом распространилась в Париже как лесной пожар во время засухи. Придворных и саму королеву-мать, которые еще вчера были на седьмом небе от радости, охватил столбняк. У историков этот день получил название «День Одураченных».  [20]
За «Днем Одураченных», естественно, последовали репрессии, которые обрушились на тех, кто рукоплескал королеве-матери. Прежде всего был арестован будущий премьер-министр Мишель де Марильяк. Должность хранителя печати, которую он занимал, была отдана стороннику кардинала Шатонефу. Были отправлены в ссылку духовник королевы-матери, ее личный врач и вдова Ледигьер, которой подчинялась вся женская прислуга. Герцог де Гиз, также один из сторонников Марии Медичи, отправился в ссылку добровольно, не дожидаясь приказа.
Ришелье в своих мемуарах не сообщает об этом дне никаких подробностей. Он даже умалчивает о своем появлении в гостиной королевы-матери. Он утверждает, что его примирение с королем произошло в тот же день вечером, то есть в воскресенье. Однако фактические данные, почерпнутые из воспоминаний современников, говорят об обратном. По-видимому, события развивались так, как они изложены выше.
Я хочу обратить внимание читателя на судьбы двух человек: Бассомпьера и маршала Марильяка, брата хранителя печати.
Бассомпьер был богат и из очень знатного рода. Красивый, вечно улыбающийся, очень маложавый, хотя ему уже перевалило за пятьдесят — он был другом юности Генриха IV, — Бассомпьер был хорошим дипломатом. Он ездил в Мадрид, чтобы заключить договор с испанской короной, и недавно вернулся из Лондона, куда был отправлен, чтобы помирить Карла I с его женой Генриеттой Марией. Он был одним из самых галантных кавалеров при дворе, он вступился за герцогиню де Шеврез, которой грозила опала.
Но он был также хорошим военным, — под Ла-Рошелью командовал батальоном и еще тогда предрекал, что после падения Ла-Рошели кардинал достигнет абсолютной власти.
В воскресенье, 10 ноября, он случайно встретил кардинала и просил его отужинать вместе с ним. Вероятно, Ришелье только что вернулся из Люксембургского дворца и был настолько расстроен, что сказал этому веселому стороннему наблюдателю: «Мне кусок не идет в горло. Я должен немедленно покинуть Париж. Отныне я всего лишь частное лицо, то есть никто».
Вместо кардинала Бассомпьер пригласил герцога де Креки и за ужином рассказал ему, разумеется, в соответствующих случаю выражениях об отставке кардинала и победе королевы-матери. Он был, как всегда, остроумен, и в его остроумии было несомненно много яда, поскольку он, как и все придворные, не любил кардинала.
На другой день он узнает, что кардинал по-прежнему в силе, а еще через неделю король приказывает арестовать его и поместить в Бастилию, где он провел целых двенадцать лет и был освобожден только после смерти кардинала. Нет, его не поместили в темнице, — некоторые и в Бастилии жили весьма комфортно. Но для весельчака и галантного кавалера здесь было очень скучно. Он коротал время за писанием своих мемуаров, довольно лживых, хотя и занимательных. Он вышел из Бастилии уже очень старым человеком и умер через четыре года после этого. Отметим одну очень интересную деталь. Сразу после заключения в Бастилию ему принесли подарок от кардинала. Это были четки великолепной работы.