Ришелье

Все это не выдерживает никакой критики хотя бы потому, что Ришелье сам назначал Марильяка на те должности, которые он занимал под Ла-Рошелью и в Италии. Что касается более раннего периода, когда Марильяк служил королеве-матери, то кардинал начинает сам себе противоречить. Он сообщает нам на той же странице, где он намекает на предательство Марильяка по отношению к Марии Медичи, что она помогала ему продвинуться по службе и даже нашла ему жену среди своих фрейлин. Правда, кардинал утверждает, что девушка никак не могла выйти замуж и пошла за него потому, что боялась остаться старой девой.
Если у читателя есть хоть капля здравого смысла, то, прочитав все это, он должен спросить себя: какое отношение имеет все вышесказанное к тому обвинению, которое ему было предъявлено? Как связаны его низкое происхождение, его бездарность как военачальника и его трусость с тем фактом, что ему было предъявлено обвинение в злоупотреблении своим служебным положением во время командования гарнизоном пограничной крепости Верден и действующей армией в Италии?
Ришелье пишет, что Марильяк, покупая провиант по низким ценам, указывал в отчетах более высокие цены и клал разницу себе в карман, что он отбирал у крестьян их имущество и затем распродавал его и т. д., и т. п.
Здесь Ришелье попал в самую точку, и его обвинение тем более бесспорно, что оно тривиально. Такое обвинение могло быть предъявлено любому командующему армией не только в XVII веке, но и гораздо позже. Спустя восемьдесят лет подобное обвинение — правда, не в суде — было предъявлено знаменитому английскому полководцу Мальборо. При том общественном строе, при котором жили и Ришелье и Марильяк, не было ничего более естественного и само собой разумеющегося, чем то, что каждая государственная должность должна была приносить ее обладателю какой-то доход. От вербовщика, набирающего солдат в армию, до главнокомандующего — все имели тот или иной доход в зависимости от тех сумм, которые оказывались в их руках. Вполне возможно, что Марильяк хапнул из государственной казны больше, чем его коллеги, но ни до него, ни после это не считалось преступлением, да еще таким, которое заслуживает смертной казни.
Но самое интересное во всех тех многословных объяснениях, которые приводит Ришелье, это то, что он почему-то умалчивает об элементарном нарушении закона при проведении суда над Марильяком. Согласно с законом он подлежал суду того округа, к которому относилась крепость Верден. Однако трибунал, судивший его, заседал в пригороде Парижа, в Рюэле. Ришелье делает вскользь замечание, что так было сделано «ради удобства председателя суда». Нам многое становится ясно, когда мы узнаем, что председателем трибунала был Шатонеф, а трибунал заседал в загородном доме Ришелье. Далее кардинал умалчивает о том, что приговор был вынесен большинством всего в один голос, причем в течение двух дней судьи никак не могли прийти к решению. Правда, он не забывает сказать, что на судей было оказано давление. Говорили, будто Гастон обещал пристрелить как собаку каждого, кто вынесет Марильяку смертный приговор.
Маршала Франции мог судить только Парижский парламент — и это было другим нарушением процессуального порядка. Зная, что судьи либо оправдают Марильяка, либо вынесут ему приговор о тюремном заключении — он уже просидел в тюрьме полтора года, — Ришелье создал специальный трибунал. Он пишет, что это было необходимо, так как такова была воля короля. Вне всякого сомнения, это была и его воля: ведь трибунал заседал в его собственном доме.
Предоставляю читателю судить, сумел ли оправдать себя Ришелье. Ясно одно: перед судом истории для него лично нет оправдания.
Нам осталось ответить на третий поставленный нами вопрос. Если как человек Ришелье не может быть оправдан, то как государственный деятель он действовал на благо нации и государства. Королева-мать и ее младший сын Гастон вновь подняли мятеж, и казнь Марильяка была суровым предупреждением каждому изменнику. С этой точки зрения совершенное по отношению к Марильяку беззаконие было беззаконием, без которого не существует ни одно государство.
 
Перейдем теперь к делу Монморанси. Что вынесенный ему смертный приговор был справедлив, не вызывает никаких сомнений. Другой вопрос: как осмелился Ришелье казнить человека, занимающего столь высокое положение в обществе? Неужели он не видел той страшной опасности, которая грозила и ему и королю после этой казни?
В начале XVII века старая родовая аристократия уступила место у кормила государства — в течение веков она олицетворяла власть в государстве — таким людям, как Ришелье. Именно с него начинается новая эпоха. Однако знатные люди того времени так не думали. Недаром многие из них считали Ришелье выскочкой. Казнь Монморанси потрясла их, они вдруг поняли, что произошло что-то чудовищное, с чем они никогда не смогут примириться.
Если для кардинала Монморанси был изменником, поднявшим мятеж против короля и потому безусловно заслуживающим смертной казни, то для знати он был, во-первых, одним из своих, а во-вторых, союзником Гастона, брата короля, который не сегодня, так завтра будет королем, потому что его старший брат бездетен и слаб здоровьем.
Ришелье знал об этом. В своих мемуарах он очень подробно рассказывает о деле Монморанси, и всякий, кто прочтет эти страницы, согласится со мной, что в них изложена вся суть происходящего, то есть сама история. Эти страницы написаны неторопливо и веско, и кажется, что их писал другой человек, когда вспоминаешь строки, написанные им о Марильяке.
Ришелье пишет, что 4 октября 1632 года брат короля Гастон приехал в Тур, чтобы просить короля о помиловании Монморанси, и что король был очень резок, отказав ему. Спустя неделю между королем и Ришелье состоялась долгая беседа с глазу на глаз, в которой кардинал изложил те доводы, которые говорили о необходимости смертной казни, и привел контраргументы в пользу помилования.
Восстание было поддержано населением целой провинции, губернатор которой был почти наследственным правителем. Эта провинция была пограничной с Испанией, и Монморанси получил от испанцев деньги, чтобы набирать наемников в свою армию, — все это были такие акты неповиновения, которые нельзя было оставить безнаказанными, так как они могли послужить дурным примером для других.
По мнению Ришелье, Монморанси можно было бы сохранить жизнь, оставив его заложником на тот случай, если бы королева-мать или Гастон вновь подняли мятеж. Этот акт милосердия оставил бы хорошее впечатление в обществе, хотя, конечно, нет никакой гарантии, что мятежи не начнутся вновь.
Далее он пишет, что королем не было принято окончательное решение, когда беседа была окончена.
Совершенно очевидно, что аргументы в пользу того, чтобы Монморанси был казнен, оказались более сильными, чем доводы в его защиту. Здесь мне хочется обратить внимание читателя на один момент. Представим себе, что Ришелье, как и мы все, учитывал бы вероятности событий: король часто и тяжело болеет, у него нет наследника, весьма возможно, что трон по наследству, перейдет к Гастону. Что ждет того, кто убедил короля казнить Монморанси, если королем станет Гастон? В лучшем случае ссылка, вернее всего смерть.
Но кардинал настоял на своем, точно он знал, что его власть станет очень скоро непререкаемой, а власть и влияние знати будут сведены к нулю.
Спустя восемь с половиной лет после казни Монморанси в Англии был казнен по обвинению в государственной измене граф Страффорд, ближайший советник Карла I, очень много сделавший для укрепления королевской власти. По требованию парламента он был предан суду. Карл I сначала отказался утвердить приговор, вынесенный парламентом, но в конце концов подписал его. Так новая знать и купцы дали понять Карлу I, кому в стране принадлежит реальная власть.
 
Спустя четыре года после победы под Ла-Рошелью, казнив одного из самых знатных людей королевства, Ришелье раз и навсегда покончил с попытками знати диктовать свою волю королевской власти.