Потерянные ноты (СИ)

— Знаешь, это Бастиан сказал, что я должен придти сюда. Даже букетом озаботился. Я не хотел. Честно, мам. Слишком гордый, наверное. Прости, — отставляя кружку в сторону, говорит Брок.
— Себастиан должно быть хороший человек, раз усмиряет твою гордость.
Любимое имя звучит из ее уст, будто проклятие. Не хватает только змеиного шипения. Брок улавливает ее интонации, привык к этому с детства. И руки под столом непроизвольно сжимаются в кулаки. Отстаивать честь Себастиана — его личная обязанность на всю жизнь с того самого дня, как он влетел в тощую спину на крыльце дома, но как защитить его от родной матери, он не знает.
— Ты когда-нибудь примешь нас?
— Впереди война, Брок, — она тяжело вздыхает, — Может все еще встанет на место. Эта дурь из головы уйдет. Он хороший парень, правда. Но он парень, Брок. Это неправильно. Сын, ты должен…
Ее речь прерывает стакан, вдребезги разбившийся о стену. Чай желтым пятном расползается на обоях. Брок сжимает кулаки. Стискивает зубы до боли так, что жевалки проступают. Мать напугана внезапной вспышкой гнева. Он видит это по ее лицу. Ему стоит невиданных усилий выдохнуть, отодвинуть стул, подняться на ноги и, повернувшись к ней лицом, чуть приподнять уголки губ.
— Если я погибну там, а он вернется… Позаботься о нем. Он мерзнет ночами, поэтому спит в шерстяных носках. Любит холодный сладкий чай. И он слишком справедливый. Чересчур честный.Упертый до глупости. И добрый, раз все еще не научился ненавидеть тебя. Вот только помни, я — не он.
Он оборачивается уже в коридоре. Смотрит на растерянную женщину и добавляет, будто добивает раненого:
— Еще одно. Мне больше не нравится чай с мятой. Я предпочитаю молоко. До свидания, мама.
Брок уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь, потому что хотелось хлопнуть так, чтобы окна задрожали. Но он мужчина, настоящий солдат. Выдержки и терпения ему не занимать. Брок приходит в себя только в тишине квартиры Гринов.
Он курит, почти на половину свесившись из открытого окна. Пепельница ломится от окурков. Аманда опять будет ругаться за испачканный подоконник. Он не знает, сколько часов наблюдает, как жмутся на карнизе замерзшие мокрые голуби. Вдруг последнюю сигарету бесцеремонно выхватывают из его пальцев. Тушат. Потом обнимают со спины, целуют в лопатку, с которой сполз растянутый свитер. Втягивают в тепло квартиры.
— Она твоя мать. И она любит тебя в любом случае. Просто не понимает. Когда-нибудь поймет. Наберись терпения, — Себастиан поправляет на нем свитер.
— Пока она не примет нас обоих, я не хочу иметь с ней ничего общего.
— Не говори глупостей, милый. Пожалуйста. Она у тебя одна осталась.
— И ты. И миссис Грин.
— Она — твоя кровь.
— А ты — моя жизнь.
На это Себастиану нечего ответить. Он не хочет пререкаться. Проводить последние дни в ссорах не лучшая идея. Он шлепает по полу босыми ногами, садится в излюбленное кресло. Опять сгибается в три погибели над старым пожелтевшим блокнотом. Ему нравятся их диалоги. Ничего лишнего. Все понятно. Четко. По-мужски просто. И иногда после очередного перебрасывания фразами находит вдохновение. Кружит голову, как когда-то в школе. И он с радостью уходит в свой мир. Отрешаясь от всего внешнего.
Брок долго переваривает брошенное невзначай нежное «милый». Произносит шепотом, словно пробует на вкус. У него все равно не получается сказать так, чтобы трепетало сердце, чтобы кожа на спине покрывалась мурашками. Он оборачивается. Парнишка пишет, ожесточенно зачеркивает что-то в блокноте, грызет кончик карандаша. Создает очередное произведение искусства. Брок пододвигает большой торшер ближе к креслу, чтобы тот не испортил зрение, и выскальзывает на кухню.
Кухня — это почти кабинет психолога, в качестве которого выступает миссис Грин. Она улыбается, хлопая по стулу рядом с собой, приглашая сесть. Потом достает из холодильника молоко и ставит на стол перед ними.
— Только не бей, хорошо? У нас не так много посуды, — она пододвигает к нему стакан.
Не самая удачная шутка. Хотя это действительно забавно. Но фраза заставляет покрыться щеки густым румянцем. Брок опускает глаза, пьет предложенное молоко маленькими глотками. Оно холодное, он не хочет простудиться перед армией.
Он любит Аманду, как родную. И искренне не понимает, почему его мать не может быть такой… солнечной. Он помнит историю, которую ему рассказывали много лет назад о Шоне, брате миссис Грин. Быть может, из-за него она так понимающе относится к выбору внука. Надо бы рассказать об этом матери. Тогда она поймет. Должна понять. Себастиан прав — она у него одна осталась. И Броку просто необходимо время, как и ей, чтобы принять решения друг друга.
Когда тишина начинает давить, он благодарит женщину и возвращается в комнату. Там на деревянных вешалках висят два новеньких комплекта формы: военно-морского флота и пехотных войск. Начищенные ботинки снизу. Ни пылинки. Себастиан отрывается от блокнота. У него растерянный вид, будто он только проснулся, не заметил его отсутствия.
— Я опять отвлекся? — спрашивает он.
— Да. Ты был не здесь, — мягко целует подставленную щеку, — Закончил?
Себ пожимает плечами. Брок усаживается у его ног, откидывая голову на колени. Расслабляется. Себастиан улыбается. Нежно прикасается к волосам. Гладит. И только почувствовав это осторожно прикосновение, Брок понимает — устал. Чертовски устал за этот бесконечный день. Кажется, он так и засыпает, прислонившись спиной к ногам любимого человека, как верный пес.
Утром его будит встревоженный Себастиан. Брок сидит на кровати, свесив ноги на пол. Сладко зевает. Себ сбивчиво объясняет, что сегодня его пригласили в театр, по старой памяти так сказать. Он будет играть для мэра и полсотни неизвестных политических деятелей разного калибра. Без подготовки. Директор театра слезно умолял приехать. Обещал хорошо заплатить за выступление.
Влезть в костюм с первого раза не выходит. Брок не надевал его с похорон брата. Месяцы, проведенные в армии, давали о себе знать наращенной мышечной массой. Себастиан мечется по комнате, как ужаленный. Собирает вещи, разбросанные по комнате листы с нотами, на ходу завязывает другу галстук, сам выбирает бабочку. Он похож на слишком заботливую жену. О чем Брок упоминает вслух и смеется, наблюдая за реакцией.
Волнующийся Себастиан — это в сто раз хуже, чем злой Себастиан. Он сметает все на своем пути, ворчит безостановочно, сверкает страшными глазищами, скажешь хоть слово. Это забавно, но если он продолжит в том же духе, то не сможет соединить и пары нот в одну мелодию. Брок хватает его за рукав концертного фрака. Притягивает к себе. Встряхивает. Заставляет сфокусироваться на себе.
— Успокойся! Ты давно не играл, но ты справишься. Это всего лишь мэр. Ты играл перед президентом на втором курсе. Так что соберись!
Себастиан неожиданно сосредоточенно кивает. Получает поощрительный поцелуй в лоб и уже спокойнее покидает комнату. Внизу их ждет специально присланная машина. Они добираются до театра за тридцать минут до начала концерта. Внутри их встречают, как давно не приезжавших родственников. А еще с ковровой дорожкой и фанфарами.
Брок ревнует. Понимает, что ведет себя, как глупый школьник, но ничего не может сделать. Просто встает между Себастианом и тянущимся его обнять мужиком из оркестра. На что Грин лишь снисходительно улыбается, отступая в сторону, не хочет провоцировать. А трубач спешит покинуть их компанию, чувствуя агрессию в свой адрес.
— Прекрати, — просит Себастиан, когда они остаются наедине за кулисами, — Иди в зал. Мой выход через пять минут. Пропустишь еще.
— Не могу. Почему им всем так важно тебя потрогать? — щурясь, зло спрашивает Брок.
— Потому что мы не виделись больше полугода. У нас так принято здороваться. У всех людей так принято.
Брок обиженно поджимает губы. Вести себя глупо для него не в новинку. Но признавать это он не любит. Себастиан улыбается, явно сдерживая шуточки на тему пунктика собственничества своего друга. По старой привычке Брок поправляет ему бабочку, целует в макушку, радуясь, что в этот раз волосы не склеены гелем, не липнут к коже.Он уходит. В темном закулисье Себастиан чувствует себя одиноко. У него дрожат руки.