Поляне (Роман-легенда)

Всех прочих полян, которых взяли и повязали хмельными, вместе с землей и скотом, домами и домочадцами, всех раздать во владение воротившейся дружине. Ратникам же и воям оставить ту добычу, которую сумели добыть себе в походе, а еще раздать по ромейской серебряной монете из тех, которыми хвалился Желан, будто хотел поделиться с князем.
Воротившейся из похода дружине дать десять дней отдыха, после чего идти походом на древлян, примучить их и наложить вечную дань. Которые из ратников и воев пожелают тоже пойти в тот поход, пускай идут. Также разослать гонцов к росичам и северянам, дулебам и дреговичам, уличам и тиверцам: ежели пожелают их князья, пускай присылают свои дружины для похода на древлян — свою долю получат, в обиде не останутся.
Разыскать во что бы то ни стало тело Идара, погрести с честью и справить тризну. А тех полянских дружинников, кто не поддался хмельному искушению, кто честно и до конца защищал княжий двор, Горы и пал в неравной сече, всех их собрать отовсюду и погрести с честью здесь, у Майдана и капища, насыпав великую могилу. И тоже справить достойную тризну.
Дом и двор Желана на Подоле у Боричева тока — пожечь и с землей сровнять, собрав перед тем все добро и все богатство его. Серебро и золото Желана, кроме упомянутого для воев и ратников, раздать дружине, а прочее добро, скот и рабов — отдать старшим в роду у тех, кто не воротился из похода и кто пал здесь, обороняя Горы.
И нынешней же ночью, после суда, здесь же, не медля принести щедрые жертвы богам: быков, овец и птицу; хлебá и сосуды с медом. А кроме того, принести богам в жертву Желана и весь род его, пожечь их всех у капища. Самого Желана — живьем, а родичей его — перед тем заколов.
В наступившей ночной темноте высоко в черное небо летели искры от великого жертвенного костра на Лысой горе, где Майдан, где на каменном капище высятся озаренные огнем деревянные антские боги.
— Не бывало еще у нас такого князя, — тихо говорили меж собой протрезвленные поляне.
  
7. На корсте [31] над Ужом
 
Течет лесами речка Уж, извивается, будто и впрямь уж-змея. И где-то на восходе втекает в реку Припять. А та — в Днепр, повыше Полянских Гор…
От Гор, обратным путем — вверх по Днепру, через Припять и в Уж, тянутся нескончаемой цепью челны с полянскими кметами. С полянами вместе идут северяне и росичи. Все прочие анты не пошли, не захотели в поход на древлян идти под Киевым стягом. Уличи отговорились тем, что слишком далеко им ходить, а дреговичи сказали, что слишком близко от них древляне — не хотят дразнить. Когда нет желания, отговорка всегда отыщется.
Во глубине темных лесов, за сырыми топями, за неведомо кем и когда насыпанными вдоль всей той земли Долгими Валами, стоят на речке Уже две горы из крепкого корста, светло-червонного, как копченое мясо вепря [32].
На одной горе — капище, здесь приносят жертвы Дажбогу — величайшему из всех, породившему всех прочих богов, порождающему все живое на земле. Без воли Дажбога нет дерева и травы, без дерева и травы нет скота и зверя. А без скота и зверя, без травы и дерева нет жизни и человеку.
На другой горе — за высоким дубовым частоколом на каменном валу — двор Горислава, князя древлянского. Наряден на том дворе терем княжий, с островерхими кровлями, с замысловатыми резными по дереву узорами, выкрашенными белым вперемежку с багряным. Перед теремом высится старый ясень, его чуть наклоненный ствол, дотянувшись выше кровли, раздваивается, и уже не один, а два ствола, расходясь друг от друга все далее, тянутся под самое небо, будто воткнули здесь в землю великую рогатку, а концы ее обросли многими ветвями да листьями, и каждый лист остер, как наконечник копья, только не жестко-железный, а нежно-зеленый и лишь кое-где золотисто-желтый.
Перед частоколом, у дубовых ворот своего двора, топча мягкими сапогами жесткий корст, ходит туда-сюда, как сторожевой пес на цепи, сам Горислав — крутолобый, с крепкими скулами и челюстями, заросшими черной бородкой. На широких прямых плечах — долгий, до пят, малиновый плащ с золотой каймой по низу, прихваченный золотой застежкой, украшенной многими каменьями, темно-червонными, как загустевшая кровь. Ходит и ходит, туда-сюда. Глядит вокруг себя угольными, как у грека, глазами. С высоты далеко видно.
 
И куда ни глянь — всюду леса, леса, леса, зелено-синие, до туманного окоема и далее за ним, отсюда невидимые. Необъятна земля древлянская. И не счесть самих древлян на той лесной земле. Давным-давно собрались все здешние и пришлые племена, говорящие единой речью, стали вместе жить и приносить жертвы Дажбогу, валить лес и добывать мед, ловить зверя и рыбу, вместе набегать на соседей-полян и вместе обороняться за Долгими Валами от полянских и любых прочих набегов. И все они, звавшиеся прежде различно, прозвали себя древлянами. Как прозвали себя, скажем, полянами тоже собравшиеся когда-то вместе полуденные соседние племена или дреговичами — полуночные ближайшие соседи. Есть вокруг и другие антские племена, помельче, которые до сей поры никак не решатся, к кому примкнуть, все надеются остаться сами по себе. А зря ведь! Разве удержится малое племя в здешних краях среди великих соседей? Ну не примкнут ни к древлянам, ни к полянам, — рано или поздно придется либо тем, либо другим дань платить.
А сейчас — как Дажбог решит: древляне полянам станут платить дань или же поляне древлянам. И чей стяг поднимется над чьим двором: Киев бело-синий с конской мордой над корстом на Уже или Гориславов с золотым Дажбогом на малиновом шелку над Горами на Днепре. Кто кого одолеет? Не миновать сечи великой!
Только надо ли непременно быть той сече? Горислав перестает ходить туда-сюда, подзывает бояр своих — Житовия, Млада и Стрелюка. Совещается.
Млад предлагает идти челнами по Ужу и Припяти навстречу челнам полянским, а вдоль берегов направить через леса поболее метких стрелков. И побить полян, не дав им даже из челнов высадиться. Кметов у древлян хватит, одолеют.
— И у полян кметов не так мало, — отвечает Стрелюк. — Лучше здесь на корсте дружину собрать, воев и ратников вдоль Долгих Валов посадить да новые валы поборзее насыпать, частоколов поболе наставить и отбиться с Дажбожьей подмогой. Корста на Уже никому не взять!
— И Полянских Гор не возьмешь, — вздыхает Житовий.
— Ой ли? — Черные княжьи глаза колют боярина, будто два копья. — Давно ли наши гуляли на Полянских Горах? А ты…
Житовий не смущается, не страшится колючих глаз своего князя, возражает:
— Наши гуляли там, когда Кия с дружиной не было. А что после сталось, то тебе ведомо.
— Ведомо, ведомо! — вскипает Горислав, гневается и опять начинает ходить туда-сюда, яко пес цепной, так стиснув свои крепкие челюсти, что черная бородка — торчком. Думает…
И кажется, придумал.
Нет, сеча в чистом поле никак не годится: поляне и росичи конными дружинами сильны. А в лесу на конях не развернешься. В лесу, за извилистыми линиями Долгих Валов, древляне — хозяева. И если станут их оттуда в поле выманивать — не поддаваться, оставаться в своей земле, где каждый камень и каждый пень — подмога.
Кий тоже должен разуметь, что в лесу да на Валах его кони далеко не ускачут. Потому и пошел челнами. Как в осеннее полюдье. А вверх против течения ходить нелегко. Стало быть, измотается Киева дружина, идучи вверх по Припяти да по Ужу. И древляне помогут ей еще пуще измотаться — меткими стрелами из-за прибрежных деревьев. Пускай займется этим Млад, возьмя для такого дела достаточно стрелков.
 
Стрелюку — здесь, на корсте, оставаться с немногим числом кметов — отобьются в случае чего.
Сам же Горислав совместно с Житовием поведет всех прочих к Ирпеню, перейдет его и привычным путем нагрянет на Полянские Горы — как раз, когда Кий со своими дружинами в лесах увязнет. Верно ведь напомнил Житовий: гуляли древляне на Горах Полянских, когда Кия с дружиной там не было. Стало быть, теперь — ни дня не терять!