Кока

– Вот и укололись! А ты говорил – шприцов нету! Герыч будет – а шприцы найдутся! Не так ли гласит народная мудрость? – с кривой ухмылкой шутил Лясик всё ещё синими губами.
Кока в порыве радости хотел обнять его, но медсестра не пустила:
– Баста! – и начала обсуждать что-то с санитаром, гремевшим носилками.
Но Лясик не желал никуда ехать и даже попросил закурить. Врач, покрутив пальцем в перчатке у седого виска, строго сказал что-то в том роде, что Лясик был в состоянии клинической смерти и его надо срочно везти в больницу на обследование.
– Это вы их вызвали, чтоб меня пытать? – недовольно спросил Лясик, трогая на груди следы от утюгов.
– Ляс, ты в своём уме? – удивился Кока. – Ты умер! Мы не ментов, мы скорую вызвали, а менты раньше врачей приехали… А ты… А ты где был?.. Там?.. – по-детски вырвалось у него.
– Да, там был! И видел трёх презренных ненасытных свиней, жрущих всякую паскудную падаль… – Лясик начал оглядываться. – Сколько времени я был вырублен?
Кока указал ему на стенные часы:
– Семь уже… Кстати, тебе курьер сказал в это время явиться куда-то…
– Вот и явился не запылился! – нервно стащив со стола пачку Marlboro, попытался закурить Лясик, но медсестра отняла сигареты.
Санитар подтащил носилки. Начали напяливать на Лясика халат. Воротившийся сосед Билли, в ажиотаже не зная, чем помочь, тоже стал одной рукой способствовать одеванию, хотя только мешал своей суетливостью, но никто деликатно его не останавливал – наоборот, “спасибо, вы очень помогли”, – и он продолжал активно орудовать целой рукой, казавшейся вследствие своей одиночности непомерно длинной и слишком ухватистой.
Тут в квартире возникла жена Лясика, Лита, баба-бита. Встревоженно осмотревшись, она кинулась к дивану:
– В чём дело? Что с ним? Что вы с ним сделали?
– Ничего, всё в порядке. Сердце прихватило, перестраховка… – начал было Кока, но Лита, поняв, в чём дело, набросилась с кулаками на Лясика. Её оттащили. Тогда она переключилась на Барана и Коку:
– Фашисты! Садисты! Мерзавцы! Сволочи! Вы его угробили! Ему ничего нельзя – у него больное сердце!
– Лита! Хватит! Они при чём? Я пирожками отравился! Давление, рвота, обморок… – стал защищать их Лясик, но жена не унималась и начала пихать Барана зонтом, спрашивая у врача, что́ с Лясиком и куда его везут.
Делать нечего, Лясик жив, надо уходить подобру-поздорову – разъярённая баба-бита пострашнее полицейских.
Стали помогать Лясику встать. Краем глаза Кока заметил, как Баран в суматохе незаметным движением смахнул со стола в карман Лясикины часы. На Кокин вопросительный взгляд буркнул:
– Чтобы не стерялись, – но часы отдал Лите, которая теперь о чём-то препиралась с врачом.
Начали помогать спускаться Лясику, не пожелавшему, чтобы его несли на носилках, что было очень кстати для санитара: в узких проёмах лестниц негде развернуться.
Лясик обнял Коку и Барана за шеи и, пока они втроём с трудом шаркали по ступеням, он то вздрёмывал на ходу, то вскидывал голову, бормоча что-то невразумительное:
– Курьер из Петербурга… Баба в валенках… Кока, хочешь коку?.. А кока хочет Коку?.. Сучьи морды, дождётесь у меня… Как бы не так!.. Хороших людей люблю, а плохих – обожаю… Скрестим ужа и ежа… Бубонный ОМОН… Томное мохито… Шутки пьяного Мишутки… Такое мурыжево… В пещеристах телах живут белочки и ласки, а в губчатых – еноты и кроты… Не будем печаловаться… Опять прыг-скок из героя – в изгои…
Рот у него высох, он едва мог дышать, и попросил воды – “снять отличный сушняк”, тут же полученную от медсестры – та вместе с одноруким соседом Билли, который в меру своих возможностей поддерживал Лясика, тащила пациента вниз.
– Чего он мелет?.. – тихо заметил Баран, которого Лясик ласково шлёпал по затылку и хвалил: “Этот верный, преданный, самый человечный черепок”. – В натуре, того, шизанулся!
Похоже. Час на том свете никому даром не даётся. Пройдёт, наверно. Притом разговоры Лясика всегда такие тягучие, плющеобразные, с заусенцами и прорехами. Мелет что попало, как обычно.
 
Сзади, с грохотом и проклятиями захлопнув дверь, застучала каблуками Лита, собравшая на скорую руку вещи для больницы. Она крыла последними словами Коку, Барана и всех подонков, что истязают её бедного мужа и делают её детей медленно, но верно безотцовщиной.
– Ну Литуся, ну хватит, – взмолился Лясик, когда его выводили из подъезда. – Пирожками объелся… Бывает… Последняя свежесть… Собачатина третьего сорта рубится вместе с будкой… Ты же знаешь, всё, теперь полная завязка!.. Гелиогабал сказал – Гелиогабал сделал!..
– Да, как же, завязка! На неделю! А потом – опять двадцать пять! Я попрошу врача, чтобы направил тебя на лечение!
– А тут елчение по согласия – не хо́чу и не буду! – вдруг ни к селу ни к городу задиристо вступил Баран, но на него шикнули, и он умолк.
Лясика уложили на носилки, впихнули в машину. С первого этажа глазели рахитичные албанские дети, со второго – пялилась пара по-сапожному чёрных негров. Выше кривлялись в окне цыганята. Лита, чертыхаясь и матерясь по-русски и по-голландски, полезла в кузов за носилками.
Кока с Бараном поглядели вслед огонькам, послушали сирену.
Баран вспомнил о героине:
– Где отрава? Давай!
– Отрава? Я же её под фикусом зарыл, забыл?
– А на хер херачего?.. Ктой тебя смонал?..
– А если бы?..
Баран с хрустом потёр череп:
– Ничо, потом возьмём… Дома есть маненько… Если чё – звони, заходь, – и, оторвав полоску картона от сигаретной пачки, накорябал свой телефон.
Обнявшись, разошлись в разные стороны: Баран попёр через газоны ломать кусты, Кока свернул на канал. Сунув руку в карман, к радости своей, обнаружил, что кусочек, даденный Хасаном, ещё существует – вот он, жёлтенький и пахучий!
Коку била дрожь, он спешил, спотыкался. Тошнота и тяжесть, притихшие от стресса, вновь закопошились. “Быстрее бы дойти до психов!” Ноги плелись кренделями, нестерпимо тянуло чесаться, глаза захлопывались сами собой.
Вдруг на другой стороне улицы, на автобусной остановке он заметил человека в длинном тёмном плаще и фуражке: тот сидел на скамейке и, опустив голову, ел из картонки что-то длинное, вроде лапши. Рядом лежала папка.
Кока оторопел. Потом стал спешно уходить. А курьер что-то крикнул на странном языке – будто птица каркнула, отчего Кокины ноги сами собой понеслись быстрее, а внутри ёкнуло бабушкиным голосом: “Странны дела твои, Господи!”
Во дворике у психов, по счастью, никого не было.
Кока прокрался в подвал, залёг на своём месте и вырубился.
 
4. Великий мастурбатор
 
Очнувшись в полдень от дикой жажды, Кока вылез из подвала и вдоволь напился из крана возле стены. Дворик был залит неверным северным солнцем: только выглянуло – тут же зарделось, встрепенулось, исчезло.
Кока пожелал всем доброго утра и получил в ответ приветливые кивки. Лудо выводил морилкой через трафарет на туалетной дощечке силуэт инвалида (тут одними квадратами и треугольниками не обойтись). Ёп, ероша свой нимб волос, при свете дня желтовато-пегий, ковырял детской лопаточкой землю под елью.
Они обсуждали новости: в Нигере разбился при посадке самолёт, сто семьдесят погибших. Боевики из ИРА взорвали бомбу в музыкальной школе. Голландский парламент опять провалил резолюцию по Судану, где полвека идёт жестокая резня.
– Что удивительного, что в Африке самолёт разбился? Они там на машинах без тормозов ездят. Дикари! – вступил в разговор Кока.
Хоть его и шатало от вчерашнего, а мысли горбились глыбой, он, по этикету, вытащил кусочек Хасановой дури, забил косяк. Никто не отказался, да и зачем? Мудрая пословица гласит: “Утром – косяк, и день – твой свояк!” Не следует нарушать режим и выпадать из ритма, хотя всю ночь Кока провалялся в полузабытьи, временами приходя в себя, хлебая воду из банки и тут же извергая её в ведро из-под краски. Кошка, недовольно урча и сверкая глазами, каждый раз устраивалась поудобнее в ногах.