Кока

Кока устроился удобнее на скупом кусочке солнца под стенкой и снова стал слушать, о чём говорят Лудо и Ёп.
Теперь речь от оплодотворения логическим образом перешла к сотворению мира. Ёп думал, что тут поработал Бог, а Лудо был уверен, что природа сама себя создала, на что Ёп хитро щурился, ерошил свой нимб, возражал:
– А почему у жирафа выросла шея, а у буйвола, скажем, нет?
– Жирафы к деревьям тянулись, к свежей листве, – не очень уверенно отвечал Лудо, а Ёп саркастически смеялся:
– А буйволу или антилопе, что, не нравилось бы отведать свежей листвы? Ещё как! Но шея почему-то вытянулась только у жирафа! Почему?
Действительно, почему только у него?.. Почему у слона ни с того ни с сего нос сросся с верхней губой и вытянулся до земли, а у тапира, к слову, отпал?.. Куда делись крылья у страуса?.. Кто насадил иголок в ежа и дикобраза?.. Кто вставил ящерицам и крабам глаза-перископы?.. Кто и зачем сделал кротов гермафродитами, а пингвинов – педерастами?.. Кто раздавил и сплющил камбалу и ската?.. Кому понадобилось создавать сто видов медуз или оттягивать у пеликанов метровые мешки под челюстью?.. Кем налиты краски в осьминога и хамелеона, притом что сам осьминог страдает монохромазией и цветов не различает? Кто создал инстинкты – для каждого жука и слона свои, разные, подходящие и необходимые только ему и его виду?.. Или окрас шкур – откуда ферменты знают, как им надо сложиться в песочный цвет, чтобы лев не отличался от саванны?.. Или полосы у зебры?.. Пятна у ягуара?.. Для красоты в природе места нет – всё для дела, для чего-то, это уже люди со своими понятиями любуются каким-то зверем или испытывают омерзение от вида гиен, мокриц или стервятников с плешивой башкой и морщинистой голой противной шеей, или умиляются оленёнку-бэмби, который для льва – только кусок живого белка́, который надо задушить и сожрать…
Ёп, накопав ещё пару-тройку червяков, деликатно и заботливо уложил их в баночку, спросил:
– А кто счастливее – зверь или человек?
И сам же ответил: зверь счастливее, ибо не знает, зачем родился. Живёт как живётся, его не гложут мысли о смерти, морали, этике, философии… Зверь живёт здесь и сейчас, не ведая прошлого, не думая о будущем. Зверь проснулся, нашёл себе пищу, поел и лёг отдыхать – других забот у него нет. Нет вопросов “почему?”, “зачем?”, а только “как?”: как убить дичь, как найти сочную траву, как обрюхатить самку, как избежать клыков и когтей. Звери принимают жизнь такой, какова она есть, а не какой её придумывают себе вечно сомневающиеся люди. Это ли не счастье – принимать жизнь как данность и не пытаться её перекраивать, чем занят неугомонный хомо сапиенс, ведущий планету прямиком к смерти?
Потом заспорили, есть ли у животных душа? Лудо думал, что звери живут на инстинктах, Ёп был уверен, что душа есть у всего живого, а Кока подал голос: не у всех людей есть душа, есть такие бездушные твари и сволочи вроде Чикатило, которые делают с другими людьми такое, что никакому льву в его гривастую косматую башку не придёт!
Вечные вопросы! Ни на один из них за шесть тысячелетий не даны внятные и правдоподобные ответы, а только типа “Вселенная возникла четырнадцать с половиной миллиардов лет назад”. Откуда вам, микробной пыли на затерянном в безбрежном космосе малом шарике, известно о том, что непознаваемо? Особенно поражают эти полмиллиарда: с какого рожна горе-учёные посчитали – не четырнадцать или пятнадцать миллиардов, а именно четырнадцать с половиной?.. И что было за секунду до этого?.. И где и когда это произошло, если ещё нет ни Вселенной, ни времени, ни пространства?.. Откуда взялся материал для звёзд?.. Кто вскипятил триллионы триллионов тонн магмы для разномастных солнц?.. Как человек – ничтожная пылинка в бескрайней Вселенной – вообще может иметь хоть отдалённое понятие о космосе?.. Эта песчинка мыслит своими микро-категориями, а космос живёт по своим законам!.. Никто не знает и знать не может начал и концов!..
Кока задумчиво, как тот жираф, до которого всё поздно доходит, вспомнив детские беседы с бабушкой, решил зайти с туза:
 
– Это всё ерунда! Главное – как из неживого получается живое? Что заставляет живое жить, двигаться? Кто создал гены, хромосомы, геномы, годные через тысячи лет? Кто торил извилины в мозгу? Кто клеил цепи ДНК?
– А молекулы, атомы, электроны, нейроны? – поддержал Лудо. – Это надо же – для каждого спермоиспускания готовить сорок миллионов сперматозоидов, чтобы только один добежал до цели! Кит за раз три литра эякулята выпускает – это сколько же сперматозоидов? Миллиарды! Кто их штампует?!
Они посмеялись, представив себе, как Бог кропотливо готовит сперму для каждого самца. Да и сам этот Бог… Откуда он взялся?.. Из чего состоит?.. В любом случае – он щедрый хозяин.
– Неисповедимы пути твои, Господи! – вздохнул Ёп и заметил, что и с человеком не всё чисто: может, он и развился из обезьяны, но почему тогда одни обезьяны превратились в людей, а остальные остались куковать в приматах?.. И где черепа переходного периода от обезьяны к человеку?.. А то человеческих черепков навалом, обезьяньих – полно, а вот от миллионов лет эволюции почему-то ничего не осталось, а их должны были быть тоже миллионы! И кто вообще решил оторвать обезьянам хвост, вытянуть череп, заменить когти и клыки на зубы и ногти?.. Нет ответа, аллилуйя!..
А Кока опять вспомнил проклятия поэта Тициана в адрес обезьян, так опрометчиво ставших людьми. Мало того! Бабушка говорила, что за смертью Тициана последовала вторая смерть: НКВД распустил по Тбилиси слухи, что Тициана сдал органам его друг, поэт Паоло Яшвили, после чего тот, в полном охотничьем костюме, с ружьём наперевес, явился в Дом писателей, что в Сололаки, родном районе Коки, на улице Мачабели, и застрелился на трибуне.
Время от времени Кока пил горячий чай, после чего вчерашнее просыпалось с новой силой, заставляя любить всё вокруг: двор, кошку, старый пень, людей. И Кока сейчас был благодушно уверен, что Ёп, наконец, напишет свой роман про всё на свете, а Лудо когда-нибудь отольёт в бронзе головы именитых голландцев и станет известным скульптором.
Постепенно в нём проснулся голод: он ведь толком не ел уже пару дней. Стал представлять себе разные аппетитные блюда. Мысли метнулись домой, в Грузию, которую Лясик почтительно называл “изящной страной красивых людей”.
– О, Тбилиси, обитель сладости! Где ещё в мире есть город, половина жителей которого с утра размышляют, куда пойти вечером: на свадьбу, именины, крестины, смотрины, мальчишник-девишник, день рождения бабушки или день смерти дедушки, а другая половина города с утра в хлопотах, чтобы достойно принять гостей? Где ещё есть такой город? Такие великие хинкали? Венценосные хачапури? Где царское блюдо чахохбили из того первого фазана, что был убит Вахтангом Горгасали? Где ещё свадьбы так веселы, а похороны так торжественны и достойно-печальны? – вопрошал Лясик, и Коке нравилось, что Лясик хвалит его город.
“О да, чахохбили!.. Хинкали!.. Харчо!.. Хаши!.. Хашлама!.. Солянка острая!.. Чакапули!.. Сациви!.. Мцвади!.. Лобио с орехами!.. Чихиртма!.. Чанахи!.. Кучмачи с гранатом!.. Сом под уксусом!.. Бурваки!.. Мцхетские пирожки!..” – У Коки, несмотря на сушняк, потекли слюнки. Да, самое лучшее на свете – проснуться утром на каникулах: из кухни тянет кинзой и реганом, бабушка готовит аджапсандал из первых баклажанов, а со двора уже слышны крики детей, гулкие звоны мяча и цоканье пинг-понгового шарика. И весь этот день – твой! И солнце будет всегда! И жизнь впереди!.. Эх!..
 
Кока помнил всем телом и душой то ощущение безмятежного блаженства и покоя, какое накатывало на него только в детстве, в разные минуты: утром по дороге в школу, когда слабое, но ясное солнце расчерчивало на асфальте узоры, и Кока прыгал через них; или во дворе среди детей; или дома, возле зелёной лампы. В эти мгновения он, казалось, прозревал что-то важное, неуловимое, какое-то дуновение правильной жизни, когда ты делаешь то, что надо, отчего весь мир добр к тебе. И ты добр и ласков ко всем – от соседей до дворняжки Муры. И тянет тереться о людей, как кот Шошот, и преданно смотреть на них, как смотрит Мура, виляя хвостом и всем видом показывая, что не отказалась бы от хлеба с колбасой, уплетаемого детьми, которые часто сами вскладчину покупали горячий лаваш, утаскивали из домашних холодильников сыр, колбасу или варенье и с удовольствием уплетали всё это в укромном уголке двора, за деревьями, где были плохо видны родителям, запрещавшим им есть что попало. Но это-то и было самым вкусным! Тута с земли, инжир с дерева, бати-бути [38] из уродливого и порядком грязного хурджина разносчика Мито, лет двадцать носившего по Сололаки бати-бути, тыквенные солёные семечки и всякую другую вкусную разность…