Эффект бабочки

– Мне там очень нравится. Осталось только несколько полок повесить, а так все уже обставлено. Надо будет кого-нибудь попросить помочь мне прикрутить их. Эти проклятые каменные стены.
Ничего из сказанного ко мне не относилось. И все равно вызвало мое раздражение, на каком-то физическом уровне. Что-то обожгло меня внутри.
Каролина закричала через весь кабинет:
– Данне, ты не заедешь ко мне, чтобы помочь просверлить дырки в стене? Мне нужно повесить полку.
Ручка выпала у меня из руки. Не в состоянии остановиться, я повернулся к Каролине со словами:
– А почему ты сама этого не сделаешь? Надо всего-навсего дрель купить.
– У меня есть дрель.
– Так в чем проблема? Надо просто просверлить.
Я понимал ее замешательство. Каролина не понимала, шучу ли я. Внутри у меня нарастал гнев, а голос стал грубым и резким.
– Ну и что это за равенство? Почему ты сама не можешь повесить свою полку?
Всякое движение в комнате прекратилось, все замерли. Все внимание было приковано ко мне, и я вскочил со стула.
– Нет, меня это бесит! Все мужики – козлы, говорите? Ни постирать, ни убрать, ни обеда приготовить не могут. А сами-то что? Уж равенство, так равенство – и женщины тогда должны меняться, чтобы освоить то, что раньше делали только мужчины. А как иначе? А если бы я тебя попросил прийти ко мне домой и помочь мне погладить рубашки? Как бы ты к этому отнеслась?
Вокруг все затихло. Я слышал лишь удары своего пульса. Кто-то поставил кофейную кружку на мойку, я вздрогнул и весь передернулся: – Как тут вообще можно работать, ни фига не сосредоточишься!
Собрав в охапку чертежи, я засунул их в сумку.
– Как меня достало все это занудство!
С этими словами я покинул офис. И с тех пор не возвращался. Но время идет. Каролина шлет мне по несколько сообщений в день, а Òса скоро потребует, чтобы я пошел в поликлинику.
Никто, кроме меня, не знает, что произошло.
Никто никогда меня не поймет.
Эти глаза. От них словно ожог остался на сетчатке.
Его лицо скрыто.
Мое – обнажено.
Он всегда узнает меня при встрече, я его – никогда.
 
Будиль
 
Я начала грезить. Не мечтать о будущем, конечно, – я и раньше-то этого не делала, а сейчас уже поздно – нет, ночью я устремляюсь в незнакомые края и получаю необычные впечатления. Меня удивляет насыщенность этих снов. Здесь и пейзажи, которых я не видела наяву, и люди, которых никогда не встречала; как, спрашивается, они оказались в моем мозгу? Откуда все это?
Во сне я часто стою у воды. Вижу, как под водной гладью движутся крупные рыбы – иногда это просто огромные тени, а иногда в прозрачной воде можно различить каждую блестящую чешуйку. Иногда рыбы пугают меня, хотя я стою на суше, и им меня не достать.
Пробуждаясь по утрам, я некоторое время лежу в постели, пытаясь подвести итог ночным приключениям, и воображаю, будто они чего-то хотят от меня. По крайней мере, помогают отсеять все мелкое, отсечь ненужное, обтесав значимое.
На этой неделе я осознала нечто важное для себя. И помогли мне в этом не сны, а Интернет. Я ввела слово «смерть» в строке поиска и получила 5 670 000 результатов. Вероятно, этому не стоит удивляться, ведь рано или поздно она коснется всех. Ничто так не объединяет людей, как смерть, хотя немногие готовы это признать. Для меня это способ познакомиться с понятием, но прочитанное вызывает у меня растерянность. Я не смогла узнать себя в текстах, где тревога и страх смерти считаются бесспорными, и это подтолкнуло меня к самоанализу. Может быть, со мной что-то не так? Потому что я не боюсь. Я не верю ни в рай, ни в ад, а пустота, которую я ожидаю ощутить, когда все закончится, представляется мне скорее освобождением. В определенные периоды жизни такая перспектива меня даже радовала. Стремление к покою. Или, быть может, к свободе?
Я отношусь к типу людей, которые крайне редко думают о том, что ждет их после смерти. Этот вопрос никогда не интересовал меня, потому что ответа на него все равно не найти. Я думала: «будь что будет», – и сейчас вдруг понимаю, что многое в моей жизни было точно так же пущено на самотек. Будто необходимость активного участия в собственной жизни страшила меня больше, чем то, что ожидает впереди.
 
Очень сложно представить себе состояние небытия. Мозг отказывается осознавать его, но на самом деле это всего лишь логическая проблема, которая будет решена сразу, как только отпадет необходимость думать.
Может быть, к смерти привыкаешь, когда она неоднократно проходит мимо, совсем рядом. Когда уносит самых близких тебе людей. Конечно, были моменты, когда смерть заставляла меня опуститься на колени, но я вновь поднималась, и жизнь шла своим чередом. Так почему моя собственная смерть должна восприниматься иначе? Считать себя незаменимой было бы верхом высокомерия. Утверждать, что именно мое присутствие на этом свете необходимо. Если я никогда не тосковала по временам, предшествовавшим моему появлению на свет, почему я должна испытывать тоску по времени, которое наступит после моей смерти?
Нет.
Боль утраты ложится бременем на оставшихся в живых. Тех, кто должен восполнить пустоту. И как бы плохо Виктория ко мне ни относилась, из собственного опыта я знаю, что самое трудное – закрыть зияющую дыру за тем, чьей душевной близости тебе, положа руку на сердце, никогда не хватало. Поэтому я чувствую себя в долгу и беспрестанно ощущаю, как уходит время, но не знаю, что мне с этим делать.
С нашей последней встречи прошло две недели. Сколько раз я держала в руках телефон, а потом откладывала его в сторону, так и не позвонив. Я просто не могу подобрать слова.
Нет. Смерть сама по себе не пугает меня. Но при мысли о том, как я буду умирать, я начинаю задыхаться от бессилия. Все мои мускулы постепенно ослабевают.
Они перестанут действовать, один за другим, и наступит день, когда я окажусь на полном попечении других. И это страшит меня больше всего. Всю волю приходится собирать в кулак, чтобы не думать об этом.
Попросить о помощи – значит остаться в долгу.
А долгов у меня и так предостаточно.
Поэтому я приняла решение. Расспросив лечащего врача о возможных вариантах, я поняла, что имею право отказаться от терапии, поддерживающей жизнеобеспечение, но назначить лечение, которое ускорит мой конец, врач не может. Я не совсем понимаю, что она имеет в виду. Как я смогу отказаться, не имея возможности говорить? Язык и губы перестанут мне подчиняться задолго до моей смерти. Когда я не смогу больше глотать, меня будут кормить через зонд. Когда возникнут проблемы с дыханием, меня подключат к аппарату искусственной вентиляции легких. Когда я буду страдать от пролежней, запоров и сильных болей, мне будут давать болеутоляющие средства. И еще лекарства от тревожных состояний.
Но они не помогут мне умереть.
Я помню соседскую собаку. Которую выгуливала, притворяясь, будто она – моя. Когда собака заболела и жизнь стала для нее мучением, никто не сомневался, что ей надо помочь, усыпив. Такое решение рассматривалось как проявление любви. Я изнывала от тоски, а хозяева объясняли мне, что не прервать страдания собаки ради собственного утешения – эгоистично.
А с человеческой жизнью все по-другому. Когда тело отказывается бороться, его функции берут на себя различные аппараты, и каждая секунда продления жизни считается чрезвычайно важной, даже если она невыносима. Считается, что это вопрос принципа. Здоровые, мы имеем право распоряжаться своей жизнью, а за умирающих решение принимает общество. Мне это кажется странным. Каждый день я читаю новости об оптимизации здравоохранения и сокращении ресурсов. О том, как тяжелые больные месяцами ожидают лечения. Как на пределе возможностей трудятся медицинские работники, и как их угнетают недостаток времени и переполненные отделения, где пациентам приходится лежать в коридорах.
 
Так почему им непременно нужно поддерживать жизнь во мне?