Солнечная ртуть (СИ)
В детстве Ада носила мальчишескую одежду, пытаясь казаться кем-то другим. Она жалела о своём поле, тем более, что и характер, как ей казалось, у неё мужской. Раньше это выглядело забавно, потом стало грустно. Со временем она подкорректировала свой стиль, но так и не приучилась к платьям и красивым причёскам. Стригла волосы, носила кеды. Частенько посещала бары и другие «злачные места». Пока что это было нормально, но девушка подозревала, что уже никогда не сможет выйти из образа трудного подростка.
И папа часто этим попрекал. Никогда не повышая голоса, как настоящий интеллигент. А когда дочь уже готова была раскаяться и пообещать бросить сигареты и алкоголь, серьёзно заняться учёбой или карьерой — ему вдруг становилось всё равно. Он уходил писать свои книги. «Да делай ты что хочешь. Взрослый человек, в конце концов».
Она и делала, да ещё с самых пелёнок. Это мама была инициатором воспитательной системы, при которой ребёнку позволялось всё. Отец не возражал. Когда Ада подросла, он непрестанно критиковал её и относился как-то брезгливо. Однако запретов по-прежнему избегал. Но таким было бы отношение сыну?
В кабинете Ада часто ловила его взгляд на старой фотографии. Оттуда улыбались двое детей — он и его брат, без вести пропавший много лет назад. Ребёнку шёл всего седьмой год, и вряд ли он сейчас жив.
Детство, кажется, единственное время, когда папа был счастлив. После той трагедии оно успешно закончилось.
Ада отродясь не проявляла способностей к психологии, но тут не сомневалась: он хотел сына, чтобы отчасти вернуть себе брата. Она была готова ненавидеть, завидовать мёртвому мальчишке, на которого не смогла стать похожей. Но не могла: снимок был прекрасен, хотя даже лица там получились нечёткими. Счастье, юность, мутные черты и потускневшая рамка. В углу фотографии бурые пятна, будто её подожгли или залили йодом.
Не переодеваясь, девушка опустилась в кресло, размотала наушники. Музыка действовала на душу как целебный ликёр.
Древнее фото, чем не повод для поехавшей крыши? Мать как раз работала фотографом. Ну как работала — прекрасно проводила время. Она охотилась за потаёнными уголками природы, иногда — за перспективами красивых городов. Её интересовало настоящее, в то время как Ада не могла перестать думать о прошлом. За каждой фотографией она угадывала историю. На лицах давно умерших людей отпечаталась тень событий, которые до сих пор являли последствия. Когда она смотрела на прабабушек и прадедушек, сердце замирало при мысли о том, что они оставили частичку своей души на этих картинках. Чем больше девушка знала об этих людях, тем тяжелее становилось выносить это чувство. Те, с кем она знакома лично, сейчас дряхлые старики или унылые люди средних лет, а когда-то они были юны и полны надежд. Как непостижим переход от одного состояния человеческой души к другому! Так отчётливо это видно в старом фотоальбоме.
Разумеется, та детская фотография имела над ней особую силу, как и над отцом. В своём роде это был предмет поклонения для них обоих.
Ада мечтала протянуть руку и схватить воспоминания, увидеть чужими глазами малознакомые, но такие близкие жизни. Мучительно хотелось понять, почему судьба сложилась так, а не иначе. Что из прошедшего заставляло этих чёрно-белых или сотканных сепией призраков страдать и быть счастливыми? В их глазах отразилось то, чего они и сами не подозревали. Иногда Аду мучило желание не просто узнать прошлое, а проникнуть в их черепа. Распутать чувства и порывы, которые создавали реакцию, формировали уникальный характер. Девушка почему-то была уверена, что пусть и отчасти, но такое возможно.
Хотя это так же неуловимо как музыка, которая отзвучала и стихла. Казалось, вот оно, рядом, надо только как следует изловчиться и схватить! Но звук поймать невозможно, как шлейф духов или время.
Отец что-то скрывал, она знала. А его родственники не любили ворошить прошлое. Хотя если сгруппировать их скудные рассказы, особо страшных картин не найти. Всё как у всех — трагедии в личной жизни и переломные исторические моменты. Кто-то умирал от болезни, кто-то на войне. Одни разводились, другие оказывались вдовцами, третьи разрывали отношения с родителями или детьми. Пьяницы, преступники, самоубийцы, одарённые врачи и инженеры. Парочка разорений и один пожар. Ну и, конечно же, пропавший мальчик, папин брат. Ничего такого, чем не мог похвастать чей-нибудь род за последние сто лет. Только две вещи особо привлекли внимание Ады: метеорит, упавший давным-давно в какой-то огород, и тот факт, что за весь двадцатый век, на который распространилась память её родственников, не произошло ни одного счастливого события. В других семьях хоть о чём-нибудь вспоминают с улыбкой, в отцовской — нет. В детстве Ада решила, что они прокляты, и с возрастом не отучилась верить в это.
А что до метеорита, то говорили о каком-то людском стоянии и массовом гипнозе. Большего девушка не добилась, и пришлось довольствоваться этой странной фразой.
Так что да, старинные фотографии очень много значили для Ады. Ещё при звуке часов её охватывало особое волнение, но уж это попросту нервозность.
Девушка закрыла ноутбук, прекращая парад музыкальных клипов и пошла перекурить.
Глава 7 Королевская кукла
В честь праздника Агату пустили на торжественный ужин. Раньше это называли пиром, теперь нарекли приёмом. А различия между тем и другим сводились к ужесточению правил поведения за столом. «Раньше было лучше» — думала принцесса.
Электрические светильники освещали обеденную залу, но ещё не до конца вытеснили приятные огоньки свечей. На длинном столе красовались произведения искусства, которые жалко было есть: от старинных блюд, вроде белоснежных лебедей и запечённых щук, до последних изысков придворного повара. Вроде мороженого с черносливом и устричным соусом. Больше прочего девочку занимали десерты — воздушные, украшенные не хуже парадной короны. Гости отдавали должное винам, в художественном беспорядке раскиданные фрукты оживляли общий натюрморт. Вдоль столов курсировали слуги-люди и слуги-автоматоны. Одни подбегали по первому требованию, другие машинально предлагали подносы с закусками, не вошедшими в основной состав меню. Глаза у человекоподобных машин были мертвы. До десяти лет принцесса боялась их, а потом как-то привыкла.
Придворные хмелели. Иноземные послы, которые никогда не переводились в королевской резиденции, брали с них пример, однако лучше следили за тем, что мололи их языки.
Девочка время от времени поглядывали на драконов. Они сидели за соседним столом, но на одном возвышении с августейшей семьёй. Два других стола находились несколько ниже, они тянулись чуть ли не на всю залу и стояли перпендикулярно.
Кому принадлежала идея устроить оборотней здесь, неизвестно. Не то сидеть с простыми смертными казалось оборотням ниже их достоинства, не то простые смертные не желали водиться с чудовищами. Они выглядели так, словно были здесь хозяевами. Конечно, никто не смог бы тягаться с Сиеной в том, что касается величественного вида, но постоянный контроль над собой сделал её статичной, похожей на идола.
Не то были драконы. Они абсолютно свободны и ничуть не беспокоились о впечатлении, которое производят. А было оно таково, что не прилагая никаких усилий, они и сами выглядели как короли. Непринуждённо развалившись на резных креслах, оборотни смеялись громко, но не развязно. Чёрные одежды казались одновременно строгими и вызывающими. Безупречно орудуя вилкой и ножом, каждый съедал огромные порции мяса и запивал его вином. Варга — драконша принца — особенно налегала на пьянящий напиток, то и дело гоняя слуг за новым кувшином. Кожаные штаны она заправила в сапоги с высокими голенищами, а смуглую кожу вокруг глаз обвела чем-то чёрным. Принц частенько смотрел в её сторону и, по сугубо личному мнению Агаты, выглядел при этом как идиот. Варга над его взглядами только смеялась. Сейчас девушка даже не смотрела на королевский стол, полностью поглощённая трапезой. Она игриво опрокинула пальцем опустевший кубок и в очередной раз поманила к себе слугу. Драконша скучала, её тянуло затеять скандал, наговорить кому-нибудь колкостей или вызвать вспышку тихой ярости у придворных дам. Женщины, надо сказать, терпеть её не могли, потому как сами были скованны чопорным этикетом и ограничениями по внешнему виду. Кроме того, не все вышли лицом. Красота Варги была томной, манеры изящно-дерзки, вырезы рубашек и фасон брюк возбуждали зависть и желание.