Пока Париж спал
Тьерри понизил голос:
– Не беспокойся. Он вернется. Ты слышал про американцев?
– Что?
Он наклонился еще ниже и понизил голос до шепота несмотря на то, что в кафе больше никого не было:
– Они собираются высадиться во Франции! Ага! Они собирают войска, а потом они на самом деле высадятся здесь и прогонят нацистов.
Жан-Люк уставился на него, гадая, где он мог такое услышать.
– Ну, будем надеяться, что это правда.
Он допил свой пастис одним глотком.
– Повторить? – Тьерри уже снимал крышку с бутылки. – И тогда все бедные семьи, которых они выслали, смогут вернуться, и твой отец тоже.
– Будем надеяться. – Жан-Люк покрутил пастис на дне стакана.
– Может, и Коэны скоро вернутся. Их сын, Александр, был маленьким непоседой, настоящим возмутителем спокойствия. Я бы хотел снова его увидеть.
В этот момент в кафе показались два боша, и Жан-Люк ушел, не допив напиток. Когда он покинул кафе, его охватило одиночество. Внезапно он почувствовал острую тоску по своей бывшей девушке. Они встречались почти год, и у него были серьезные намерения, он даже собирался сделать ей предложение. Ему нравилось, что она хотела наслаждаться жизнью в полной мере, несмотря на войну. Она любила танцевать и, кажется, всегда знала, когда будет следующий bal clandestin. Ему тоже нравились эти подпольные танцы, казалось, что они были чем-то вроде небольших побед над бошами. Она говорила, чтобы он не волновался, когда отца увезли, ведь это была всего лишь Германия, им нужны рабочие руки, поэтому они позаботятся о нем как следует. Жан-Люк внимал ее словам и позволял себе поверить им, но шло время, и он начал в них сомневаться. Начал сомневаться, что увидит отца вновь. А потом и вовсе впал в уныние и замкнулся в себе. Как он мог наслаждаться жизнью, зная, что его отец голодал и замерзал где-то в чужой стране. Он не мог.
Когда он начал отказываться ходить танцевать, его возлюбленная все равно шла, с друзьями. Он должен был знать, что это вопрос времени, как скоро она встретит кого-то другого, но успокаивал себя тем, что вокруг не было достойных мужчин. Он надеялся, что она нашла себе не вонючего коллаборациониста или, и того хуже, боша. Она не говорила, кто он, но, естественно, не могла бы поступить настолько глупо. Горизонтальное сотрудничество – так презрительно называли это люди, как будто они были морально выше этого. Мы все в той или иной мере виновны в коллаборационизме, он бы назвал это коллаборационизмом во имя жизни. Каждый обязан был выжить за тех, кто не смог.
Пастис пробудил в нем чувство голода, и он с нетерпением ждал обеда. Мама всегда откладывала свой недельный паек, чтобы приготовить ему настоящий обед с овощами и, если особенно везло, с голубем. По воскресеньям после службы они ели у кого-нибудь из соседей или у себя дома. Все приносили что могли: овощи с огорода, маринованные огурцы, заготовленные в прошлом году, а иногда кто-то приходил и с восторгом доставал мясо из бумажного пакета; добычу, которую поймал кто-то из друзей или они сами. Момент, когда мясо доставалось из упаковки, был священным, и все замолкали в предвкушении. Всегда казалось, что разделенного с другими обеда хватало на дольше.
Но теперь эти трапезы стали для него тяжелой ношей. Он чувствовал, что ему нечего сказать, а соседские сплетни отталкивали его своей мелочностью. Казалось, что их больше волнует, кто добыл масло на черном рынке или кто поймал кролика, чем кто был убит. Их болтовня не имела никакого смысла, а если они и поднимали тему обысков, то она никогда ни к чему не приводила. Он чувствовал, что теряется сам в себе, будто он не мог вспомнить, кем он был или кем должен быть.
В это воскресенье все обедали у Франклинов. Брат месье Франклина был на охоте за городом и вернулся с двумя кроликами. Рагу из кролика вышло отличным, и в кое-то веки они, набив животы мясом, вели более оживленные беседы.
Его мать начала разговор:
– Когда эта чертова война закончится, как вы думаете, останется ли хоть немного вина?
Месье Франклин тут же ответил:
– Мари-Клэр, ты же знаешь, что мы припрятали немного.
– Ничего такого я не знаю.
– Ха! Отлично. Тогда и я не знаю. Но когда эта чертова война закончится, мы спустимся и достанем его, да?
– Я пью за это. – Его мать подняла стакан с водой.
– Ну, Жан-Люк, как дела на новой работе? – Месье Франклин перевел взгляд с матери на сына.
Жан-Люк почувствовал, как участился его пульс, так бывало всякий раз, когда кто-то упоминал его работу.
– Слишком близко к бошам, на мой взгляд.
– Mais qui, ты в самом эпицентре, не так ли?
– Что там на самом деле творится? – вмешалась мадам Франклин.
Жан-Люк с минуту смотрел на нее, разглядывая ее тонкие губы и птичьи глаза. От нее ничто не ускользало, и он знал – что бы он ни сказал, она повторит это завтра в очереди за едой.
– Не знаю. – Он посмотрел в окно, избегая испытывающего взгляда матери.
– Да ладно тебе, приятель. Хоть что-то ты должен знать. Что они делают со всеми этими заключенными? Куда они их увозят? – Месье Франклин, прищурившись, уставился на Жан-Люка.
– Я ничего не видел. Я никогда не вижу поезда или заключенных…
– Я слышала, что это вагоны для скота, а не настоящие пассажирские поезда, – перебила мадам Франклин. – И что заключенным приходится лежать на соломе, как животным.
Она всегда знала больше, чем кто-либо другой.
– Я слышала что-то подобное, – добавила мадам Кавалье. – И еще что там нет туалетов. И им приходится писать в ведро.
– Это омерзительно! Откуда вы знаете это? – Его мать впервые подала голос. – Это наверняка преувеличено.
Мадам Кавалье пожала плечами.
– Ты видела, на что они способны. Давайте не будем забывать: они арестовали тысячи людей, разве нет?
– Следовательно, они должны и высылать их тысячами. – Месье Франклин повернулся к Жан-Люку: – может, ты мог бы выяснить, что они с ними делают?
– Что? – Жан-Люк уставился на него.
– Ну, ты ведь прямо там, в самой гуще событий. Ты что, не можешь разведать, что происходит?
– Я уже сказал, что никогда не вижу, как поезда отходят. Я начинаю работать уже после этого.
– А ты не можешь прийти туда пораньше?
– Нет! – Он замолчал, пытаясь успокоиться и говорить спокойным голосом. – Нас отвозит на станцию военный грузовик ровно в семь тридцать утра.
– Но ты ведь живешь рядом со станцией, разве нет? Ты ведь может прогуляться туда? Посмотреть?
Жан-Люк нахмурился.
– Не знаю. – Он сделал паузу. – Это было бы опасно. Они следят за нами все время.
Он поднял взгляд и увидел разочарование на их лицах. Это заставило его почувствовать себя трусом.
– Может… может, если бы я встал очень рано и смог улизнуть, я смог бы увидеть, как отходит один из поездов.
Его мать ахнула и прикрыла рот рукой.
– Вот и молодец! – месье Франклин заулыбался. – Ты мог бы сделать фото. У меня есть камера.
Фото? Для чего оно? Он должен был рисковать жизнью ради чертового снимка? Должен быть какой-то другой способ.
Когда они вернулись домой, мать заварила отвратительный напиток из цикория и желудей. Он взял кружку из ее рук и притворился, что пьет.
– Мама, я тут подумал.
– О нет, – засмеялась она, – только не это.
– Нет, правда. Я должен сделать нечто больше, чем просто фото.
– Что ты имеешь в виду, сынок?
– Я должен что-то сделать. – Он закатил глаза. – Что-то действительно важное.
Она наклонилась вперед и прошептала:
– А что с Сопротивлением?
– Я там никого не знаю.
– Да, я тоже. – Она положила руку на его лоб. – Наверное, мы вертимся не в тех кругах.
Он поднял бровь.
– Об этом ведь так просто не спросишь кого-то, верно? Извините, а вы в Сопротивлении? А то я бы тоже хотел присоединиться. Я думаю, надо ждать, пока они с тобой свяжутся.
– С тобой никто не пытался связаться?
– Нет, мама. А с тобой?
Она покачала головой.