Один в бескрайнем небе
Я никогда не видел такого скопища механиков у одного самолета. Обычно они работают вдвоем или втроем, но у «Скайрокета» их было двенадцать. Чтобы получше рассмотреть самолет, я протискивался сквозь эту толпу механиков, которые, вероятно, недоумевали: какого черта я лезу туда, да и вообще имею ли я право приближаться к машине? И они попросту отталкивали меня в сторону. Мне показалось, что кабина маловата для моего высокого роста, зато приборная доска поразила своей простотой. Я представлял ее гораздо сложнее. В задней части четырнадцатиметровой машины находились ракетные камеры, опоясанные большой трубой, которая заканчивалась четырьмя соплами. Неприглядный вид ремонтируемого самолета как-то успокоил меня. Если раньше я побаивался его, то теперь этот страх почти исчез. «Скайрокет» был самым красивым из всех когда-либо виденных мною самолетов.
Теперь у меня было занятие. Дело не только в том, что мне хотелось летать на «Скайрокете», — я должен был летать на нем. Я был свободен выбирать. У меня был шанс продвинуться вперед, шанс, который я не мог отвергнуть, хотя с ним была связана и вероятность не дожить до того дня, когда можно будет узнать, какие же именно новые горизонты откроет этот самолет.
— Где можно найти Ала Кардера? — спросил я у одного из механиков. Он раздраженно посмотрел на меня и буркнул, что Кардер, очевидно, около кофейного автомата.
— Вон тот, в светло-коричневой рубашке, он разговаривает с инженерами.
Я тронул за плечо человека плотного сложения в выгоревшей на солнце светло-коричневой рубашке и представился ему.
— Билл Бриджмэн? О, да, да! Вы должны заняться этим самолетом. Подождите минутку, сейчас пойдем в мой кабинет.
Лицо у Кардера бледное и озабоченное, песочного цвета волосы чуть темнее лица. Он извинился перед собравшимися у кофейного автомата и повел меня в свой кабинет. Там он сдержанно спросил меня:
— Ну хорошо, расскажите, на чем вы летали?
Я коротко рассказал свою летную биографию. Ожидая продолжения рассказа, Кардер сидел с бесстрастным лицом. Наступила пауза. Он откашлялся:
— Да… Так вот: если вы хотите приступить к полетам на этой штуке месяца через два, то, как я полагаю, сначала вам следует полетать немного на реактивном самолете. В нашем распоряжении мало времени. — Вставая из-за стола, он добавил: — У нас будет много дел. Каждый день задержки испытаний обходится компании в тысячи долларов.
Видимо, я не произвел впечатления на Кардера, а ведь в его обязанности входит сохранить этот дорогостоящий экспериментальный самолет и так руководить исследовательской программой испытаний, чтобы она двигалась вперед как можно спокойнее и быстрее.
— Мне кажется, вам лучше побеседовать с Джином. Он должен быть где-то здесь. — Кардер открыл дверь и крикнул сержанту: — Гэс, ты не видел Джина Мея? Если найдешь, скажи, что я его жду.
Минут через пять в кабинет вошел Джин Мей, о котором так много говорили в летных комнатах завода фирмы Дуглас весь этот год. Ему было около пятидесяти лет, из которых он не меньше тридцати отдал летному делу. Этот видавший виды ветеран неба провел больше времени в кабине самолета, чем Джордж Янсен, Расс Toy и я, вместе взятые. У хозяина «Скайрокета», жилистого, смуглого человека невысокого роста, было выразительное, почти мальчишеское лицо. Обе руки Джин Мей засунул глубоко в карманы и, разговаривая, позванивал мелочью.
— Рад познакомиться с вами, Бриджмэн. — Он посмотрел на меня, затем обвел взглядом небольшой кабинет, все время позванивая монетами.
Я снова повторил свою небогатую летную биографию.
— О'кэй, — произнес Мей и наклонил голову. Кардер, погрузившись в чтение каких-то бумаг, не принимал участия в разговоре. — Вы не летали на реактивных самолетах, а? Первым делом нужно поправить это. Когда вы полетаете на F-80, у вас возникнет миллион вопросов.
Мей рассматривал меня с сомнением — точно так же, как Кардер. Мне показалось, что оба они смирились с моим неизбежным назначением и решили, что сначала я должен полетать на одном из военных самолетов F-80. Мне дали руководство по этому реактивному самолету и отвели комнату в офицерском доме в нескольких кварталах от ангара Дугласа. На этом первое знакомство с Кардером и Меем закончилось. В ангаре недалеко от кабинета Кардера стоял покинутый всеми «Скайрокет». В другом конце здания через охраняемые сержантом двери один за другим проходили механики, начинавшие работу с четырех часов.
Самолет одиноко стоял в большом мрачном ангаре. На нем не было ни ручек, ни ступеней, по которым можно было бы легко забраться в кабину. Правда, рядом с белым полированным фюзеляжем стояла передвижная стремянка. Я влез в кабину самолета, протянул ноги вперед по обеим сторонам ручки управления. В кабине тесно, как в гробу. Я сидел на плоской подушке, опираясь на спинку сиденья. Оно находилось в самом носу машины, сразу же за мечеобразным острием, стремительно пронзающим сумрак ангара. По обе стороны от меня находились боковые панели приборной доски. Да, в такой тесной кабине мне еще не приходилось сидеть. На глубоко установленной приборной доске аккуратными рядами разместились неизвестные мне приборы. Из знакомых приборов я не нашел почти ни одного. Среди блестящих круглых шкал были указатели температуры в реактивной трубе и манометры жидкостно-реактивного двигателя. Из центра приборной доски на меня глядел глаз, привлекавший к себе больше внимания, чем все другие. Это был маметр. Шкала маметра показывает, какова скорость по сравнению со скоростью звука. Примерно через месяц я уже буду видеть, как стрелка двинется от нуля, где она стоит сейчас, к цифрам 0,7; 0,8; 0,9; 0,95 и, наконец, к 1,0. Шкала маметра на этом честолюбивом самолете доходила до М = 2, то есть до удвоенной скорости звука. Слева от меня находился господствовавший над всем в кабине внушительный рычаг с холодной металлической головкой, которая легко уместилась в моей ладони. Это рычаг управления жидкостно-реактивным двигателем. Я потрогал его, но все равно он казался мне нереальным, даже его название звучало таинственно — рычаг управления ракетным двигателем! Под ним были аккуратно расположены в один ряд четыре маленьких безобидных тумблера, включающих камеры ЖРД: номер один, номер два, номер три и номер четыре. Четыре маленьких штифта, вызывающих четыре громоподобных взрыва. Кнопок, рычагов и выключателей было достаточно, чтобы бросить спокойную машину в сверхзвуковой полет. И эта чудо-машина создана колоссальным трудом инженеров и конструкторов.
Возле самолета появился один из механиков, начавших работу с четырех часов дня. Он был поражен, что застал в кабине постороннего. Правда, ангар слишком хорошо охранялся, чтобы задавать вопросы. Я сам задал ему вопрос:
— А как побыстрее выброситься из этой штуки? Он посмотрел вверх и, состроив гримасу, объяснил:
— Нет ничего проще. Видите ручку под стеклом справа у ноги? Надо открыть дверцу и потянуть за эту ручку.
— Так… А что дальше — тебя катапультирует из кабины?
— Не совсем так. На этой машине отделяется вся носовая часть. Летчик падает в капсуле, пока не достигнет безопасной скорости и высоты, затем — видите вон тот рычаг, рядом с правым локтем? — тянет за него, перегородка отделяется, летчик выпадает из капсулы, и над ним раскрывается парашют. Пока этого еще никто не пробовал!
* * *Мне было грустно оттого, что я снова на военной базе, но не вхожу в ее гарнизон, не должен расписываться в списке офицерских дежурств, вывешенном в вестибюле офицерского дома, что я расхаживаю в спортивной рубашке. Жара, ангары, песок, занесенный сюда из пустыни, аэродром, загроможденный самолетами, — все как в южной части Тихого океана. Снова служба! По базе быстро пробегали одетые в выцветшие, цвета хаки рубашки молодые летчики, спеша укрыться от жары внутри служебных помещений с кондиционированным воздухом. Эти молодые люди жили здесь безвыездно. Когда-то через это прошел и я. Молодое поколение воспитывалось под бдительным надзором военных властей.