Пусть тебе вечно снится космос (СИ)

========== Пусть тебе вечно снится космос ==========
Леонард просыпается от собственного крика. Опять. Сейчас, в общем-то, его смена, но капитан строго приказал отоспаться и не шататься тенью по кораблю. Мол, рука дрогнет, отрежет что-нибудь не то и все «хана твоей карьере, друг». Спорить с ним бесполезно. Отдых нужен всем, даже машинам, тем более старым корабельным докторам. Леонард отправляется в свою каюту и забывается неспокойным сном, после которого не то, что выспавшимся, отдохнувшим себя не чувствуешь. МакКой ощущает смутное чувство вины за очередной невыполненный приказ.
В каюте темно и холодно. Контраст температур заставляет вздрогнуть, неуютно поежиться под тонким одеялом. Влажная простыня неприятно липнет к коже. По спине бегут мурашки. Он привык к кошмарам и собственным крикам. Привык к багровой крови, покрывающей канареечно-желтую форменку и его рукава по самые локти. Привык, что, сколько не мыль и не три руки, эту кровь не сотрешь никогда, не простишь, не забудешь. Привык к чувству беспомощности и животного ужаса. Привык к одиночеству и боли. Доктор выпутывается из одеяла, одевается и плетется на мостик. Сейчас ему совершенно не хочется быть одному.
Корабль словно опустел. Затих, как затихает оживленный муравейник во время бури. Особенно это ощущение усиливается на мостике. Там как никогда уныло, серо и тоскливо, будто стоишь посреди кладбища. Чувство надвигающейся беды и черного беспросветного отчаяния не покидает ни на секунду. Доктор смотрит на осунувшееся лицо капитана Кирка. Вот кому должно быть тяжелее всех. МакКой только назвал время смерти и выкинул в открытый космос собственное сердце вместе с бездыханным телом, а капитану пришлось сообщать главнокомандующему Звездного Флота, говорить с родителями и… собственной командой, раз за разом заново переживая весь этот кошмар.
Леонард трет пальцами виски. Джим кивает другу в знак приветствия. Спок за его спиной поджимает губы, видимо рассчитывая, что никто не заметит столь эмоциональной реакции. Доктор снова окидывает мостик печальным взглядом. Он втайне надеется, что сейчас створки лифта раскроются, и оттуда покажется улыбающееся лицо кучерявого русского мальчишки. Но Павел Андреевич Чехов мертв. А вместе с ним, кажется, умерло что-то еще, что-то теплое и родное, что-то очень важное. Что-то, что заставляло всех смириться с пятилетним скитанием по открытому космосу. Всех, даже самого главного аэрофоба Федерации. Вместе с Пашей умерло что-то, чего не видно, но отсутствие этого ощущается отчетливо, заставляя неловко мяться у капитанского кресла в попытке спрятать за спиной дрожащие руки.
Одинокий Сулу за навигационной панелью смотрится странно, как-то неправильно. Сердце пропускает удар, и приходится прижать руки к груди, чтобы заглушить неприятное ноющее чувство внутри. Прошло много времени, но старпом так и не нашел замену гениальному мальчику со смешным русским акцентом и солнечной улыбкой. Наверное, капитан не отдал распоряжение, а Спок… просто не хочет видеть на этом месте кого-то другого. Да никто б и не смог заменить всеми любимого энсина.
Разве можно заменить того, кто одной своей улыбкой мог заставить ворчливого главу медслужбы, скептически относящегося к жизни, улыбнуться в ответ? Разве можно заменить того, кто мог поднять настроение, просто стоя рядом? Разве можно заменить того, кто знал все звезды во всех галактиках и мог на ходу придумать план спасения целой колонии, не хуже капитана? Разве можно заменить Пашу? Нельзя. Никто никогда не сможет заменить его. Доктор вздыхает, снова смотрит на пустующее место пилота-навигатора и возвращается в медотсек. Подальше от никому ненужных эмоций.
Кристина грустно улыбается, будто чувствует, что мысли ее босса сейчас не здесь. Не чувствует, а точно знает. МакКой кивает девушке и уходит к себе. Там, за закрытыми дверями кабинета, спокойнее. Он уже смирился. Точнее он каждое утро говорит себе это и свято верит, пока не приходит на мостик и не натыкается взглядом на сиротливо стоящее, пустое кресло. Глупо отрицать и на что-то надеяться, когда ты сам констатировал смерть. Когда сам закрывал остекленевшие, навечно распахнутые в немом ужасе, глаза. Глупо надеяться на чудо, когда каждую ночь просыпаешься в холодном поту от одного и того же кошмара. Потому что не справился. Не смог. Не спас.
Леонард не знает, как они пережили те первые дни без своего навигатора. Лично он не трезвел и практически не покидал медотсек. Пил. Отрубался. Приходил в себя и снова пил, пока не упадет. Джиму было сложнее. Он должен был ежедневно находиться на мостике, принимать осточертевшие уже соболезнования и смотреть в покрасневшие от слез глаза лейтенанта Ухуры. Собственно, это не мешало ему заливать образовавшуюся внутри пустоту алкоголем, но помогало держать себя в руках. Спок не вылезал из своей лаборатории, потому что такой эмоциональный дисбаланс команды он бы просто не смог вынести, и никакая медитация бы не помогла. Его никто не обвинял. Это было вполне… логично. Хикару перестал улыбаться и большую часть времени выглядел совершенно потерянным. Фотографию дочери на время заменило фото Паши, но в целом пилот-рулевой держался неплохо. Скотти пил, винил себя и продолжал облагораживать свою «железную леди». И если бы не Джейла и Кинсер он бы, наверное, сошел с ума в своем личном аду инженерной палубы.
Это была очередная миссия. Мирные переговоры, не предвещавшие ничего, но обернувшиеся адом для всех. МакКой встретил десант в транспортаторной. Кирк держал отключившегося Пашу на руках. К моменту их подъема на корабль он еще был жив. Леонард тут же рванул в медотсек, подготовил операционную, собрал вокруг весь свой персонал. Джим опустил Пашу на операционный стол и исчез. Когда Леонард понял, что крови слишком много и жизненные показатели стабильно падают, его накрыла паника. Он уже ничего не может сделать, только стоять и смотреть, как жизнь по капле покидает юного навигатора. Паша посмотрел ему в глаза и слабо улыбнулся. Мальчишка сжал горячую, липкую от его собственной крови ладонь доктора. Леонард прижал к себе бледное, обессиленное тело. «Только не плачь. Пожалуйста», — это последние слова, которые Паша успел сказать, нежно касаясь щеки Леонарда прохладными пальцами. Потом был судорожный последний вдох, упавшая вдоль тела рука и оглушающий крик.
В тот день доктор МакКой впервые понял, почему врачам запрещают оперировать близких, а потом узнал, что от боли сердце может разбиться совсем не гипотетически. Капитан же узнал, как громко можно кричать от отчаяния, и что молчаливый Боунс пугает его даже больше армии клингонов.
Без Паши корабль стал другим. Мертвым. Темным. Бездушным. И глупый страх доктора перед опасностями космоса только возрастал. Он не был уверен, что это вообще возможно. Однако, теперь, каждый раз, стоя перед обзорным иллюминатором, он чувствует, как легкие сковывает леденящий ужас, мешая сделать вдох, а ладони отвратительно влажнеют.
Когда слезы застилают глаза, МакКой прекращает пытать себя воспоминаниями. К черту! Этим он никому не поможет. Доктор растирает лицо. Боль, глухая и ноющая, так тщательно хранимая где-то внутри неделями, рвется наружу. Он воет раненым зверем, сидя на полу у собственного стола. Ударяется об стену головой, ругается сквозь зубы.По привычке на русском. Кажется, когда он срывается на крик, то пугает сам себя. Вот только остановиться он уже не может. Леонард сдирает руки в кровь, врезаясь кулаком в холодный металл стола. Он доктор, а не вулканец, который так легко контролирует свои эмоции. Он просто человек. Человек, которому не под силу это прощание, который потерял слишком много и слишком многих, и потеря юного энсина почти добило его очерствевшее сердце.
Кристина все слышит. В последние месяцы такое поведение и эмоциональное состояние экипажа не редкость. Она сама держится только потому, что в их смену должен быть хоть один трезвомыслящий доктор. Она не знает, сколько раз вкалывала капитану Кирку снотворное, не знает, сколько выданного ею успокоительного принимает Нийота, прежде чем по утрам отправляться на смену. Ей нужна секунда, чтобы решить, стоит ли нарушать уединение доктора. Медсестре кажется, что стоит, но только не ей.