Оборотень на щите (СИ)

Ульф замолчал. Из-под тонких губ на долю мгновенья блеснули клыки — но тут же спрятались.
— Пока оборотни растут, — резко добавил он, — звери внутри нас — те же щенки. Они не опасны, не способны подчинить себе человеческую половину. А в шесть лет мы надеваем свою первую гривну. И учимся не выпускать волка…
Не волка, а волчонка, подумала Света. Как, интересно, маленькие оборотни этому учатся? Обжигаясь на каждом шагу?
По спине у нее побежали мурашки.
— Мы не воюем, пока нам не исполнится пятнадцать лет, — глухо бросил Ульф. — Потому что для хорошего боя надо убрать гривну с кожи… до пятнадцатой весны этого делать нельзя. За девять лет с серебром на коже мы вырастаем людьми. А волк тем временем засыпает. Но если взрослый оборотень снимает гривну слишком часто, и не только в бою, зверь просыпается. Набирается ума и сил. И подминает под себя человека.
Ульф глянул на Свету оценивающе. Сказал отрывисто:
— Отправляясь к Торгейру, я оставил свою гривну у конунгова дома. В опочивальне я позвал волка. И сам ему все отдал — власть над телом и власть над мыслями. А когда вернулся за гривной, она прожгла мне пальцы. Я тогда решил, что дело в людях, бегавших по крепости. Завернул гривну в тряпку, выбрался из города… и уже здесь, в хижине, снова попытался ее надеть. Но серебро теперь жжет так, что шкура дымится постоянно.
Света коротко, звучно выдохнула. Подумала неуверенно — и что теперь? Ульф станет волком навсегда? Уже полностью? В мыслях, в поступках…
Ульф отвернулся. Буркнул, глядя на Локки:
— Теперь она знает. Но я не чувствую себя зверем. Все как прежде, только гривны на коже нет.
Локки молчал, не сводя глаз со Светы.
— Считайте, что я ни о чем не спрашивала, — пробормотала она на родном языке.
И шагнула к Ульфу. Обхватила мужа со спины, уткнулась в его плечо, не обращая внимания на Локки. Ощутила, как резко, почти мгновенно, исчезла прослойка шерсти под рубахой оборотня. Там, где она прижималась к нему щекой.
Ладонь Ульфа — уже не лапа — накрыла одну из ее рук.
— Пока вы тут обнимаетесь, — насмешливо сказал Локки, — я расскажу, что грозит Эрхейму. И начну издалека. То, что здешние люди зовут Неистинным Мидгардом, на самом деле просто Мидгард. Единственный и настоящий. Так его нарекли еще великие йотуны.
Он посмотрел Свете в глаза. Заявил неожиданно на чистом русском:
— Это я про твою Землю, куда ты так рвешься.
А следом Локки опять перешел на местное наречие:
— Здешний мир раньше звался Утгардом. Но в сагах говорится, что мир людей — это Мидгард. И никак иначе. Поэтому местные со временем стали называть свой Утгард Истинным Мидгардом. Однако это ложь. Запомните это, иначе не поймете то, что я скажу. Давным-давно кое-кто из настоящего Мидгарда разрушил мост Биврест, соединявший его с Асгардом. И разнес вдребезги колесницу Тора, так что боги из Асгарда перестали навещать Мидгард. Но перемирия не длятся вечно. Сейчас боги хотят заново отстроить мост Биврест. Хотят снова стать хозяевами настоящего Мидгарда, и получать оттуда жертвы. Без человеческих жизней им голодно.
Бред какой-то, подумала Света, прижимаясь к Ульфу. Язычество с его кровавыми обрядами на Земле давно в прошлом. Даже здесь, в этом мире, она не слышала о жертвах…
А может, Ульф о них умолчал, неожиданно мелькнуло у Светы.
— Чтобы восстановить Биврест, умереть придется многим, — провозгласил Локки. — В самом Асгарде живых мало, и боги используют народ Эрхейма. Самый первый Биврест когда-то сковали йотуны — инеистые и огненные. Лед и пламя, слитые в одной горсти… мои йотуны отдали для Бивреста силу, которая к ним уже не вернется. Но боги очень хотят восстановить Великий мост. Если тысячи людей сгорят, а тысячи замерзнут, зовя богов — это заменит лед и пламя йотунов. Из душ умирающих, приложив кое-какое колдовство, можно выковать новый Биврест. Огонь и лед, Ульф. Руна Фе и руна Исс. Много смертей. Много силы, которая вскинется над этим миром, оборачиваясь мостом в Мидгард.
— Это и есть то дело, в котором хотели поучаствовать Хильдегард с Торгейром? — угрюмо спросил оборотень.
 
Локки, сделав пару шагов, уселся на корявом пне возле очага. И только после этого ответил:
— Да. Провозглашая кого-то конунгом, его поднимают на щитах. Потом щиты приколачивают над воротами каждого города, признавшего власть конунга. Обряд древний, все о нем знают.
Света слушала молча. Но в памяти у нее вдруг всплыла фраза, застрявшая там еще со школьных времен — "мой щит на вратах Царьграда"…
— Однако щиты, приготовленные для конунга Торгейра, были с секретом, — продолжал Локки. — На каждом из них Хильдегард начертила две руны. Исс и Фе, лед и пламя. Она нарисовала их своей кровью на всех щитах, кроме одного. Щит Нордмарка пока чист.
Локки снова посмотрел на Свету.
— Есть несколько способов пробудить силу рун. Ты уже знаешь, на что способна твоя кровь. Она вернула волка из ледяной могилы. Она — и Гьиоф.
Света сразу припомнила, как чертила окровавленными пальцами руны. Прямо на сугробе, в который превратился Ульф…
Она кивнула. Щека скользнула по плечу мужа, и Ульф в ответ прижал ее ладонь еще сильней.
— Щиты собирались прибить над воротами всех городов, — объявил Локки. — После этого Хильдегард должна была начертить руны на щите Нордмарка — и коснуться их. В тот же миг все руны Исс и Фе, нанесенные кровью Хильдегард, сработали бы, наслав на города огонь со льдом. В один день могли погибнуть тысячи, сгорая заживо и замерзая. Зато боги построили бы свой Биврест. И добрались бы до настоящего Мидгарда, чтобы взять там великую жертву. Асы собирались убить столько тысяч душ, сколько нет во всем Утгарде. Чтобы восполнить утерянные силы владык Асгарда, изголодавшихся по чужим смертям.
— А щиты зачем? — буркнул Ульф. — Просто доски по стенам развесить нельзя?
— Не будь проще, чем ты есть, Ульф, — насмешливо произнес Локки. — От доски с рунами загорится один дом, ну два. А щит конунга, прибитый над воротами города, зальет пламенем и льдом всю округу.
И тут Света спросила по-русски — потому что не знала нужных слов на местном языке:
— Это нога конунга на щите творит такие чудеса?
Ульф дернул ее вперед. Приобнял, когда Света, сделав шаг, очутилась рядом…
Лицо его опять было человеческим. Шерсть пропала.
Локки ответил быстро, но на языке Эрхейма:
— Не стоит сомневаться в древних обрядах. Особенно тех, истоки которых вы не знаете. Между прочим, жена Ульфа, в твоей стране тоже были конунги, встававшие на щиты. Рюрклинги… Рюриковичи. И правили они семьсот пятьдесят лет. А сохранили бы привычку шагать по щитам, так правили бы и дальше.
Потом Локки внимательно глянул на Ульфа.
— Здесь, в Утгарде, который близок к Асгарду, этот обряд имеет еще больше силы, чем в далеком Мидгарде. Щит конунга — власть над людьми. И каждый, кто проходит у ворот, где висит щит конунга, торит дорожку от него к своему дому. Тоже своего рода мост… вроде того, что привел в Утгард женщину из настоящего Мидгарда. Только этот мост открывает путь не людям, а рунам со щита. Спрашивай, Ульф. Я по твоему лицу вижу, что ты хочешь спросить о многом.
Но Ульф молчал. И Локки после заминки бросил:
— Тебе доводилось играть в хнефатафль, потомок? В нынешней игре главная фигура, хнефа — Один. Он хочет дойти до угла — до Мидгарда. На его стороне асы и кое-кто из людей. А у меня только ты и твоя жена. Все остальные пока играют на стороне Одина.
Ульф разжал руки, отпуская Свету. Велел:
— Сядь.
Она послушно шагнула к чурбаку, ощутив неприятную, предательскую слабость. Навалившуюся то ли из-за услышанного, то ли потому, что не удалось поесть.
 
— Откуда у моей жены дар? — спросил Ульф у нее за спиной. — И может ли она вернуться в свой мир, взявшись за одну из рун?
— Решил отправить ее домой, пока не встал на четыре лапы? — отозвался Локки. — Нет, руны не откроют твоей жене путь назад. Даже богам — богам, Ульф, — чтобы попасть в Мидгард, нужно построить Биврест. Я единственный, кто может ходить по мирам. Но даже я не смогу отвести эту женщину в Мидгард. И тебе придется держаться. А ей придется остаться. Что до рунного дара, то тут все просто. Кровь Одина.