Демидовы

— Я думал, ты не решишься, — оправдываясь, сказал Крот.
По горнице сизыми струями тянул дым. Акинфий достал из кармана флягу, отхлебнул, гадливо поморщился и рукавом отер рот.
— Думал, не решишься, — снова, как эхо, повторил Крот, стянул с головы лисий малахай и, отвернувшись от убитого, перекрестился.
Акинфий неожиданно метнулся к нему, вырвал у него из ножен кривую саблю и занес над его головой. Приказчик в ужасе присел, вскинул руки:
— Пощади, Акинфий Никитич! Не губи-и!
— А не ты ли, — с внезапным прозрением спросил Акинфий, — не ты ли змеюка у меня под боком? Пантелея воеводе… не ты ли?
— Не я, не я… — трясясь, бормотал Крот.
— Чего ж боишься?
— Так страшно ж, Акинфий Никитич.
Акинфий хрипло рассмеялся, смаху вонзил клинок в стену, нажал на рукоять и сломал его. Отшвырнул обломок.
— У ворот шапку азиятскую бросьте, кушак… Приметка, ежли что, будет.
— Рухлядишку-то воеводину пограбить можно? — спросил Крот.
— Грабь, коли бога не боишься. — Акинфий еще раз отхлебнул из фляги и пошел из дома.
— Людей бояться надо, — бормотал Крот, сдирая со стола скатерть. — Бог — он терпеливый, с им жить-ладить можно.
В скатерть летела всякая всячина: оловянные и серебряные чарки, серебряные и деревянные ложки.
Встречала его на крыльце старуха Самсоновна. Сухой, сморщенной ладонью скрывала от разбойника-ветра огонек свечи.
— Хорош делательник!.. — укоризненно вздохнула она, глядя, как Акинфий, путаясь, стаскивал восточный халат. — Ряженым, что ль, по дворам ходил?
Акинфий молча сунул ей халат и лисий малахай. Самсоновна недоуменно помяла в руках непривычную одежду, нюхнула для чего-то, швырнула в угол.
— Тьфу, поганство какое! Откуда ты пьянушшай такой, а? — Она мелко закрестилась. — Пойдем-ка, батюшка, на постелю тебя отведу.
Акинфий вырвал руку, повернулся и ступил на ступеньку лестницы. Она снова подхватила его под локоть, свела со ступеньки на пол, но Акинфий вновь вырвался и, тяжело опираясь о перила, стал подыматься по лестнице.
— Да что с тобой, Акинфушка, опомнись! — . Старуха старалась ухватить его снизу за сапоги. — Ты ж к ей никогда не ходишь… не ночуешь…
— А теперь пойду. Она душегубица… ну и я окаянный душегуб. Два сапога пара!
— Как же я тебя ненавижу, мучитель проклятый… — шептала сквозь слёзы Евдокия. Перед ней на растерзанной, измятой постели храпел голый Акинфий. — Пошто ты жизнь мою загубил? Любовь истоптал? — Ненавидяще блестя глазами, она всё ниже склонялась к нему, придерживая разорванную рубаху. — Гос-споди, всех вас ненавижу! Всю породу вашу демидовскую!
Руки Евдокии дрогнули и медленно, как бы против воли, потянулись к горлу Акинфия…
— Я хорошая была, тихая. Хотела, чтоб любовь кругом меж людьми была. А вы… Всю душу мне спалили, до черна сожгли.
Пальцы ее коснулись горла Акинфня, поползли дрожа, и тут она рухнула ему на грудь, жадно целуя закрытые глаза, надолго приникая к губам.
— Акишенька… Прости меня, любый мой… Нетто мы не муж и жена венчаные, Акиша? Я тебя так люблю, до гроба. Мне дите от тебя хочется, Акиша. Стану денно и нощно господа молить…
ЧЕРЕЗ ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ НАЧАЛА СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ КОРОЛЬ ШВЕЦИИ КАРЛ XII ПОГИБ НА ПОЛЕ БРАНИ. В ТОМ ЖЕ ГОДУ ЦАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ БЫЛ ПРИГОВОРЕН К СМЕРТНОЙ КАЗНИ. СЕВЕРНАЯ ВОЙНА ПРОДОЛЖАЛАСЬ ЕЩЕ ДОЛГИЕ ТРИ ГОДА, И УРАЛЬСКИЕ ПУШКИ ГРОМИЛИ НЕПРИЯТЕЛЯ…
Акинфий проверял новые пушки. Слепяще играло солнце на стволах. Мишени были далеко отодвинуты в поле.
На руках Акинфия маленький сын — первенец Прокопий. Крот с поклоном поднес Акинфию горящий фитиль, и сын потянулся к дымящему огоньку. Акинфий улыбнулся гордо и радостно, передал ему фитиль. Тот крепко сжал ручонками, деловито ткнул в пушку, сразу попав куда следует, — пушка отскочила, изрыгнув пламя и дым. Черный мячик понесся к мишени. Взлетели щепки, комья земли.
Акинфий, смеясь, подхватил Прокопия.
Санкт-Петербург. В гулком, сколоченном наспех сарае гулял ветер. Никита Демидов, пыхтя от усердия, выводил в толстой кожаной тетради под диктовку.
 
— У купца Стеблова полторы тыщи пудов железного прута куплено. Да ишшо в крицах железо, — говорил сын Григорий.
— Знаю, — буркнул Никита, — две тыщи да три сотни с полпудиком.
— Сколь мы с тобой, батюшка, деньжищ-то переплатили. На каждом пуде небось алтына по три.
— Что деньги? — притворно вздохнул Никита. — Прах. Жисть — вот золото истинное… А что переплатили — обратно возьмем. Еще как возьмем-то! — Он бросил тетрадь на стол, посмотрел в окно.
Неподалеку, на острове, солдаты пилили сосны. Вот крайняя сосна пошатнулась и грохнулась о землю. На этом берегу, из-за черного скелета недостроенного корабля выехал возок и покатил к демидовскому сараю-складу.
— Ну, — повеселел Никита, — сейчас с аглицкими купцами торговаться будем, душа с них вон!
Английские купцы, сойдя с возка, ввалились в сарай. Самый главный и самый дородный, с седыми бакенбардами и трубкой в зубах, оглядел чугунные и железные болванки, сложенные штабелями вдоль стен, вздохнул и сказал:
— Мы думаем о ваше предложение, мистер Демидофф. Цена есть грабительский! Но мы решил платит вам этот цена.
Он крикнул что-то по-английски и через несколько мгновений двое слуг внесли объемистый кожаный мешок и плюхнули его на стол перед Никитой.
— Без обману? — осведомился Никита, спрятав ухмылку в бороду. — Ладно, ладно, верю.
— Пожалуйста, начните отгрузка нам железа. Сейчас. Нам слишком дорог отдых наших кораблей в Санкт-Петербург.
— Про то мне ведомо, — вздохнул Никита. — Да ведь в цене-то, господа хорошие, мы до сей поры не сошлись…
— Как? — англичанин обескураженно смотрел на Никиту.
— Так это же вчерашняя цена, — посуровел Никита, — ее и надо было вчерась платить, а не кобениться. Нонче цена будет другая.
Англичанин перевел товарищам слова Демидова, и те возмущенно загалдели.
— Какой же цена сегодня? — выставил вперед подбородок англичанин.
— Только вас жалеючи, — вновь вздохнул Никита, — и как нам торговать с вами долгие лета… — Он залихватски хлопнул себя по голенищу. — Эх, была не была! Прибавьте, господа хорошие, еще столько, и дело с концом.
Главный англичанин сделал знак, и слуги забрали мешок с деньгами, понесли к выходу.
— Мы едем к царю Петру! Надеюсь, на этот раз он тебя примерно накажет… А если нет, то английский флаг больше не увидят в Санкт-Петербурге!
— Надейся, надейся, — лучезарно улыбнулся Демидов. — Только запомни — завтрева цена-то опять другая будет…
Англичане, толкаясь в дверях, вывалились из сарая.
— Ссечет нам головы государь, — убежденно проговорил Григорий, — попомни мое слово, батюшка.
Рота ходко месила грязь по прибрежной дороге. Берег был низкий, невская вода длинными языками пересекала дорогу. Командиры покачивались в седлах, кутались в плащи от промозглого ветра.
Внезапно позади, где щетинилась седыми гребнями волн сизо-черная Нева, часто и гулко забухали пушки.
— Господи-и, — закрестились седоусые солдаты-преображенцы и среди них солдат Минаев, тот самый, что предложил когда-то Петру взять на абордаж шведские фрегаты. — Никак, швед налетел…
— Сто-о-ой! — раздался отчаянный крик впереди.
Минаев даже споткнулся от этого крика.
Из-за поворота дороги съезжал под уклон молоденький прапорщик Нефедов. Копыта коня скользили но глине, как но наледи. Прапорщик, весело хохоча, выхватил из кармана мундира штоф, из другого измятую бумагу. Попытался разгладить ее, да только порвал, уронил в грязь и рассмеялся пуще прежнего.
 
— Хрен с ей, так скажу. Господа офицеры, полнейшая виктория! Шведы в Пиштадте подписали мир!
— Ур-ра-а! — потрясая ружьями, закричали солдаты. Позади продолжали беспорядочно палить пушки.