Последний день войны

Побледневшие
листья
окна
Зарастают
Прозрачной водой.
У воды
Нет ни смерти,
ни дна…
Около окна — наискось, чтобы свет по вечерам падал правильно — стоял на подрамнике большой лист пластика, на которых я предпочитал рисовать. Картина, когда-то подаренная мной Олегу, тоже была нарисована на таком. С этого листа через плечо улыбалась мне одна девчонка из нашего класса. Она стояла на фоне стены — голая, как позировала мне в этой комнате. Получилось здорово. Как живая. Мать видела эту картину и восхищалась тем, как хорошо рисует её мальчик, какой он настоящий художник, как позируют ему раздетые натурщицы…
Нет, правда, здорово нарисовано.
Не сводя с картины глаз, я нашарил на углу стола открытую коробку с красками. Не глядя, свинтил с тюбика, который попался в руку, колпачок. И, выбросив руку вперёд, словно в ней был пистолет, выстрелил в рисунок.
Жжёная кость. Очень удачно.
Подойдя, я размазал краску тряпкой для кистей — так, что лист пластика превратился в нечто непонятное. А, вот. Можно назвать: "Осьминог спасается от опасности." Чем плохо?
Выкинув вперёд кулак, я пробил лист насквозь.
— Вадик, что там у тебя?
— Ничего, мама, — ровным голосом отозвался я. И зажмурил глаза — перед ними встала подаренная Олегу картина. Она висела у него в спальне. И на новом месте он её повесит тоже.
Наверное.
Кулак я себе расцарапал — в нескольких местах бисерными строчками выступила кровь.
И не плачь.
Если можешь —
прости.
Жизнь не сахар,
А смерть нам —
не чай.
Мне свою дорогу нести.
До свидания, друг.
Прощай.
На секунду мне захотелось разбить центр. Желание было таким сильным, что я почти представил себе, как его остатки валяются около столика. А потом, когда я справился с собой, неожиданно накатила дурнотная усталость. Всё вокруг заколебалось, стало зыбким и неправильным. Я дотянулся до самодельного пульта, лежащего там же, на столике, щёлкнул кнопкой, зная, что сейчас над моей дверью зажглась снаружи надпись: "НЕ БЕСПОКОИТЬ!" Подтащился к своей кровати и свалился ничком, успев подумать с ясным изумлением, что, похоже, заболел.
Дальше ничего не помню…
…Не нужно было мне смотреть на часы, чтобы понять — ночь. В комнате царила темнота, только разорванная тенью дерева полоска света от уличного фонаря лежала наискось от стола до подоконника — и ломано взбиралась на пластик с чёрной дырой в центре.
В доме было тихо. Дурнота прошла, я был голоден и кроме того понял, что полностью выспался. От того, что спал в одежде, чувствовал себя помятым и грязным.
Ну что же, нет худа без добра. Я любил не спать по ночам, когда была такая возможность. Ночью никто не мешает думать, читать, слушать музыку. Мечтать, наконец. Это здорово получалось вдвоём с Олегом, особенно летом на даче у него или у меня.
Я потёр лоб и решил, что начать ночь надо с того, чтобы спуститься на кухню и поесть. Потом… может быть, позвонить Олегу? Такая простая мысль мне в голову не приходила. Попросить извинения за то, что не пришёл проводить и толком даже не попрощался. И договориться о встрече. Вряд ли он пригласит меня к себе сейчас — там полно хлопот, на новом-то месте… но, пока лето, можно увидеться и просто так, где-нибудь.
Точно. Надо позвонить. А то я что-то уже несколько дней умираю раньше времени.
Я бросил взгляд на часы. Первый час! Я проспал полсуток! Нет, точно на меня напал какой-то вирус… Но звонить Олегу, пожалуй, опрометчиво, он скорее всего спит.
Ладно, позвоню утром. А сейчас — на кухню, подумал я, чувствуя, что моё настроение сейчас — лучшее за всю последнюю неделю, не меньше. Может, Лидка — энергетическая вампирша, парализовавшая мою волю и мыслительные способности?
Все девчонки в каком-то смысле — вампирши.
Я не успел развить эту мысль — телефон на стене у двери зазвенел. Это оказалось до такой степени неожиданным, что я вскинулся, не понимая в первую секунду, что произошло. Потом, всё ещё недоумевая, но уже поспешно, подошёл к телефону. Мог позвонить отец — предполагая, что я не сплю, а вот мать можно и разбудить. Правда, непонятно, что ему нужно, ну так…
 
— Да? — спросил я в трубку.
— Вадим, ты?! — резануло ухо незнакомым хриплым воплем. Чей-то идиотский прикол — может даже, из лагеря звонят, чтобы в очередной раз живописать мне, чего я лишился. Я разозлился, но ответил спокойно:
— Да, кто это? — чтобы сразу дать понять, что не настроен стебаться. Но уже в следующую секунду едва сдержал радостное восклицание — голос Олега (теперь хорошо узнаваемый!) почему-то зашептал:
— Вадим, это я, я, Олег…
Что-то там было ещё. На заднем плане. За фоном голоса моего друга, угадавшего мои мысли. Словно кто-то стучит в дверь… Они там что — ремонтом занялись, в первом-то часу ночи, мимолётом подумал я, ответив:
— Олег? Ты с Эльдорадо звонишь, что ли?
Я хотел сказать, что сперва не узнал его и спросить, с чего у него такой бешеный голос был — но Олег снова заорал:
— Да! — и дальше последовало такое, что я окаменел, пытаясь разобраться, а уж не продолжение ли это непонятного то ли сна, то ли обморока?! — Вадим, я тут один! Двое ломятся в дом, слышишь?! Звони в ментовку! Скорее!
Столько ужаса было в его голоса, что я поверил мгновенно. И так же мгновенно спало оцепенение:
— Сейчас! — крикнул я. Олег дышал в трубку — и там, за этим дыханием, я услышал звон и хруст посыпавшегося стекла. — Олег! — завопил я. — Убегай из дома! Или запрись, я звоню!
Продержись, слышишь?!
Снова звон, треск — только где-то подальше, глуше. Дыхание Олега. И его очень спокойный голос:
— Поздно. Они уже в доме.
Он повесил трубку.
Секунду — не больше! — я стоял, сжимая в руке нагревшийся пластик. Ещё секунда ушла, чтобы вспомнить и набрать 02. Ответили сразу, и я, постаравшись справиться с собой, быстро заговорил:
— На Эльдорадо, в дачном посёлке, ломятся в дом. Там…
— На первый раз прощаю, — прервал меня голос дежурного. — Потом засечём твой телефон, пацан — и тогда держись.
Трубку повесили и здесь. Онемев от злости и растерянности, я стоял с ней в руке, думая, что делать. Точнее, пытаясь думать — мысли были отрывистые, похожие на вскрики. Позвонить ещё раз, а когда засекут и приедут — всё объяснить? Время! Да и станут ли слушать?.. Думай, думай…
Олег говорил — он один?! Значит, родители в городе?! Я набрал номер его старой квартиры. Никто не подошёл — и я поймал себя на том, что приплясываю от волнения на месте, как маленький ребёнок. Нет, никто не подходит. Господи, да куда же звонить?!
Отец! Конечно! Скорее…
— Сыскное агентство "Бульдог" слушает, — раздался в трубке голос Кольки, отцовского секретаря.
— Коль! — крикнул я. — Отец там?! Только быстро!
— Вад? — удивился он. — Что не спишь, в загуле?.. Нет, шефа нет, сказал — через пару часов будет. А что…
Застонав от ярости и досады, я швырнул трубку на рычаг. Куда ещё?!
Нет, стоп. Так я только теряю время. Надо действовать самому.
Помню, что я действовал так, словно спасение попавших в беду друзей было моим постоянным занятием. Метнулся к столу, на ходу накинув куртку — на всякий случай — выгреб из верхнего ящика деньги — рублей сто, около того, ссыпал их в нагрудный карман. В другом кармане у меня среди разной мелочи всегда лежал армейский складник "оборотень" — настоящее оружие, не подделка, у которой лезвие сразу разбалтывается и стопор рукояти слетает. Но… нужно что-то серьёзное. Быстро. Думать, Вадим, думать…
У отца — два пистолета. Тяжёлую итальянскую "берету", дорогущую и точную, как хронометр, он всегда носит с собой. Второй пистолет — наш, русский ИЖ70-400 — отец держит в сейфе своего кабинета, и кода я не знаю. Но есть ещё один пистолет — газобалонник "Аникс" А111, с ним отец тренируется, и лежит этот пистолет в ящике его стола!
 
Всё это я додумывал уже на бегу. Никогда и ничего я не брал у отца без разрешения, но… но сейчас форс-мажор. Он поймёт.