Магфиг

– К работе? – Хозяин кабинета на мгновение задумался. – Ну если хотите, то прямо с завтрашнего дня.
– Но ведь еще каникулы, – заметил я.
– Это у вас там, – махнул рукой старик. – У нас до конца учебного года еще три месяца.
– Вот как.
Я обреченно вздохнул: если честно, была у меня подленькая мысль попросить аванс и сделать ноги домой, а там пусть Серега со своей конторой этими странными работодателями занимается, – не прокатило.
– Ну хорошо, Ярослав Сергеевич. – Хозяин кабинета поднялся со своего места, так что пришлось вставать и мне. – Генрих вас сейчас проводит к нашему завучу, а уж он введет вас в дальнейший курс дела. Кстати, – старик хлопнул себя ладонью по лбу, – извините меня, Ярослав Сергеевич, но я ведь совершенно забыл представиться…
Я только мысленно ухмыльнулся – не знал, что у пришельцев маразм тоже в ходу. Хозяин кабинета тем временем протянул мне руку и произнес:
– Христофор Архипович Манглов.
– Мангалов? – не расслышал я, мысленно развивая теорию об иноземных маразматиках.
– Манглов, – поправил меня старик. – Я бессменный ректор академии Штабурга вот уже на протяжении пятидесяти лет.
Кабинет завуча оказался на следующем этаже, куда меня и отвел молчаливый секретарь ректора. Хотя Христофор Архипович и сказал, что до каникул еще три месяца, школьные – точнее, академические – коридоры были пусты, лишь из пары классов доносились какие-то голоса да один раз навстречу попалась девушка, одетая в какое-то подобие школьной формы необычно ярких расцветок. Зеленая юбочка до колен с блестящими вставками, ярко-синяя блузка и зелененький пиджачок сверху, опять же с разноцветными вставочками. Девушка приветливо поздоровалась с Генрихом, который, надо сказать, не обратил на нее ни малейшего внимания, затем бросила на меня внимательный взгляд, что-то буркнула себе под курносый носик и, гордо выпрямившись, прошествовала мимо.
– Что это с ней? – спросил я у Генриха, но тот лишь равнодушно пожал плечами.
Кабинет завуча больше всего походил на химическую лабораторию – по крайней мере, это было мое первое впечатление при виде комнаты, заполненной различными баночками, колбочками и прочей химической галиматьей, к тому же на стене красовалась таблица, напоминающая Менделеевскую, правда, размер ее был несколько побольше. Хотя это, конечно, если мне не изменяет память, ибо все мои познания по данной тематике кончились сразу после окончания институтского курса химии. Ну вот испарились – и все тут, уж сколько ночей я вдалбливал в свою голову очередную формулу какой-нибудь пептидной – или как ее там – цепочки, а в результате в голове полный ноль. Видно, моим мозгам химия была строго противопоказана, и поэтому сработал некий защитный механизм организма, полностью очистив их от этого научного яда.
Внутри кабинета вдруг что-то вспыхнуло, громыхнуло, откуда-то повалил густой едкий дым, заставивший мои глаза разразиться потоками слез, а самого меня зайтись в кашле и быстренько выскочить обратно в коридор.
– У меня получилось!
Раздавшийся из задымленного кабинета восторженный вопль намекнул мне вопросительно поднять брови, а затем саркастически усмехнуться. Подобную дымовуху мы с ребятами устраивали еще в восьмом классе средней школы.
– Господин Краснов… – Из клубящегося в дверях дыма, точно призрак, вынырнул секретарь ректора, на которого едкий дым, похоже, не оказывал никакого влияния. – Завуч вас ждет.
Я кивнул и, кашлянув напоследок, набрал полную грудь воздуха, готовясь нырнуть в едкие облака. Неожиданно Генрих жестом остановил меня и, развернувшись к двери, махнул в ее сторону правой рукой, тут же откуда-то налетел резкий порыв ветра, и задымление точно корова языком слизнула.
– Прошу.
– Спасибо. – Я театрально поклонился, вызвав легкую улыбку на лице секретаря, и вошел внутрь.
Посредине комнаты ко мне спиной стоял невысокий человек, одетый в белый халат, и, наклонившись над столом, что-то записывал в раскрытой тетрадке.
– Кхе, кхе, – деликатно прокашлял Генрих.
 
– Минутку… – Хозяин кабинета закончил писать и обернулся к нам.
Я замер, а затем, медленно повернув голову к Генриху, констатировал:
– Энштеин.
– Вы ошибаетесь, – спокойно ответил мне Генрих, с тревогой в глазах смотря на идиотскую улыбку, что счастливо растекалась по моему лицу.
А как ей не растекаться, если передо мной стояла копия знаменитого ученого, чью не менее знаменитую фотографию я помню с детских лет? Да-да, ту самую, где, по предположению моего школьного друга Васи Лопаткина, он был заснят после того, как на трезвую голову попытался понять свою теорию. Судя по виду – не получилось.
– Антиох Гоймерович, – представился Энштеин, подходя ближе. – А вы, насколько я понимаю, наш новый учитель. Э-э-э…
– Краснов Ярослав Сергеевич, – представился за меня Генрих. – Учитель труда.
– Труда? – Завуч вопросительно посмотрел на секретаря, а затем резко хлопнул себя ладонью по лбу: – Точно, совсем забыл. Ну-с, молодой человек, и как вам у нас?
– Ну… – Я неопределенно повел плечами.
– Понятно, – улыбнулся Антиох Гоймерович. – Кстати, молодой человек, я тут одну интересную вещичку приготовил. – Он повернулся к столу и, взяв с него небольшую реторту, протянул ее мне: – Вот, понюхайте.
Я покосился на спокойного в стиле «а я удав, и мне все по фигу» Генриха и осторожно поднес реторту к носу. Удар по моим обонятельным рецепторам был такой, что у меня уши зашевелились и зверски захотелось найти ближайшего белого друга – ага, того самого, что всегда ночует в отдельной комнатке и которого многие из нас любят приобнять с перепою. Видимо, это желание столь явственно отразилось на моей физиономии, что этот химик-экспериментатор быстро сунул мне под нос какую-то колбочку, отчего желание обниматься исчезло, но зато появилось желание взлететь к потолку и, зависнув где-нибудь в уголку, прикинуться тучкой. Я вроде даже песенку тучки стал напевать.
– Совершенно нет реакции, – как сквозь вату донеслись до меня слова завуча. – Поразительно, Генрих, вы не находите?
– Нахожу. – Генрих подошел ко мне и, взяв меня за руку, довел до ближайшего стула и насильно приземлил на него.
«Ну нет», – возмутилось все мое тучкино достоинство, и я, громыхнув громом, стал прикидывать, как получше их облить своим дождиком, тем более что его приближение остро чувствовалось.
– Чем это вы его? – спросил секретарь.
– Да так, вытяжка из одного коралла, сейчас пройдет, – махнул рукой Энштеин.
Чего там должно было пройти? Я попытался собрать все свои «тучковые» мозги в кучку, как вдруг в них что-то щелкнуло – и ко мне вернулась ясность мыслей.
– Блин… – невольно вырвалось у меня, и я, поспешно отвернувшись, принялся застегивать ширинку с самым независимым видом – мол, со всеми бывает, а вон тот плакатик очень интересный.
– Ну-с-с-с, молодой человек, – начал опять завуч, прерывая мое изучение плаката, на котором был изображен какой-то мужик, запрещающий томной красавице сунуть руку в какой-то ящик. Мужик был маленький и плюгавенький, в больших роговых очках и колпаке со звездами, а девица была вполне ничего… кхе, даже очень. Она жадно тянула руки к небольшому ящичку, а тот тип буквально закрыл его своей тощей грудью – видать, деньги там тырил или мужские журнальчики.
– Ярослав Сергеевич. – Я вздрогнул. – Задумались?
– Да так, – почему-то смутился я.
– Ну ладно. – Завуч с подозрением покосился на плакатик. – Вы меня извините за этот маленький экспериментик, но я вынужден был убедиться. Дело в том, что подобные вам встречаются очень редко.
 
– Подобные мне? – удивился я.
– Да, да. – Гоймерович утвердительно кивнул. – Ладно, сейчас объясню.
И объяснил, блин.
Оказалось, что я попал не куда-нибудь, а в элитную академию, причем не просто в академию, а в элитную академию магии и прочих там прикладных наук, с нею связанных.
А учились в ней соответственно… да-да, да, вы правильно угадали – всякие отморозки. Э-э-э… точнее, детишки различных супер-пупер-магов, гениальные самоучки, всякие левши магического толка и прочий помешанный на этих вещах народ.