Молиться за Рэйн (ЛП)

Он выглядит точно так же, как и вчера вечером, за исключением того, что теперь в центре окна на входной двери есть дыра размером с бейсбольный мяч.
«Сумасшедшая сука», — ухмыляюсь я.
Когда мы проезжаем мимо, я размышляю о том, что же, черт возьми, произошло там прошлой ночью. Рэйн выглядела такой расстроенной, когда вернулась из дома с вещами, но пока я спал, она туда вернулась. Может быть, она ждала, пока ее отец, наконец, окажется в отключке? А может, ее мать действительно вернулась домой? Или она просто…
БАМ!
Взрыв под колесами байка снова привлекает мое внимание к дороге, и внезапно мне кажется, что мы едем сквозь зыбучие пески. Зад мотоцикла тянет в сторону, и мне приходится крепче сжимать руль, чтобы эта чертова штука не сбилась с пути.
— Вот дерьмо!
Я съезжаю на обочину и хочу врезать кулаком себе в лицо. Именно этого я и боялся! Я знал, что рано или поздно это произойдет. Я позволил себе отвлечься на одну гребаную секунду, и теперь у меня спустило колесо. Даже не знаю, на что я наехал; вот как я был сосредоточен не на том, что важно.
Я ставлю байк на подножку, снимаю шлем и разворачиваюсь, чтобы сказать Рэйн о том, чтобы она убиралась к чертовой матери. Нет, мне хочется накричать на нее! Я хочу ткнуть пальцем в ее прекрасное маленькое личико и заставить ее плакать, чтобы слезы смыли весь этот гребаный макияж. Может быть тогда она перестанет таскаться за мной, как потерявшийся щенок, и наконец я смогу снова сосредоточиться.
Но когда я резко поднимаюсь, Рэйн теряет свою хватку на моем теле. Ее глаза широко распахиваются, а руки описывают огромные круги, в то время как она падает с сиденья моего мотоцикла, приземляясь на свой гигантский рюкзак, как перевернутая черепаха.
— Какого хрена, Уэс? — кричит она, перекатываясь с боку на бок в жалкой попытке встать.
Смех из недр моей потускневшей черной души вырывается наружу, когда я наблюдаю за тем, как она корячится на земле. Она бросает на меня «да пошел ты» взгляд, который длится всего секунду, затем тоже начинает смеяться. Когда она случайно хрюкает, как поросенок, ее покрытые толстовкой руки взлетают ко рту от унижения.
— Просто сними рюкзак! — я плачу сквозь смех, наблюдая, как она попеременно пытается встать с каждой стороны и снова поддается собственному приступу смеха.
Рэйн вынимает руки из ремней, и я наклоняюсь, чтобы поднять ее дрожащее тело с земли. Как только она встает, то прижимается к моей груди, фыркая и икая, и прячет свое свекольно-красное лицо в мою недавно постиранную рубашку.
И, как в том кошмаре, ее прикосновение — это все, что мне требуется, чтобы полностью потерять контроль над ситуацией, над моей силой воли, над моим собственным телом. Вместо того чтобы дать ей подзатыльник и отправить домой, как я должен поступить, я смотрю, запертый в своем собственном сознании, как мои руки обнимают ее крошечные плечи и притягивают ближе.
Нет! Какого хрена ты делаешь, придурок? Отпусти ее!
Я кричу на себя, обзываю всеми возможными ругательствами, но голос в моей голове заглушается эйфорией, которую я испытываю, держа эту девушку в своих руках. Она сжимает мою рубашку в своих кулаках. Утыкается лицом мне в шею. Ее дыхание учащается и становится горячим, когда она снова хихикает, прижимаясь к моей коже. У нее холодный нос. И все, что я могу сделать, это наблюдать, испытывая унижение, как мясной сосуд, в котором я живу, наклоняется вниз и вдыхает аромат ее гребаных волос.
О Боже, как же ты жалок.
Сахарное печенье. Она смеется, как дикое животное. Она похожа на выброшенную фарфоровую куклу, одетую как мальчик-подросток. И от нее пахнет чертовым сахарным печеньем.
Отпусти ее, придурок! Припасы! Укрытие! Самозащита! Вот, что тебе нужно!
Но это сообщение остается без внимания, потому что теперь мой тупой гребаный член тоже вышел из-под контроля. А почему бы и нет? Больше меня никто не слушает. Он оживает и вонзается в молнию моих джинсов, тоже ища внимания Рэйн. Я делаю маленький шаг назад, ровно настолько, чтобы удержаться от того, чтобы не пихнуть свой стояк ей в живот, как настоящий извращенец, но она отвечает мне тем же, делая свой собственный шаг назад.
 
Вот и все.
Момент исчез.
Смех испарился.
Мы опускаем руки и начинаем идти.
Я несу рюкзак и толкаю свой байк, чья передняя шина почти полностью спущена, когда Рэйн догоняет меня. Я все еще тверд, и, наверное, это продлится вечность, благодаря тому, как она все еще краснеет и накручивает прядь волос на палец. Я решаю сделать то, что должен был сделать в первую очередь: сосредоточиться на дороге, объезжая обломки.
— Итак… сколько нам еще идти до хозяйственного магазина? — спрашиваю я, не поднимая глаз с тротуара перед собой.
— Эмм, — Рейн смотрит вдаль, как будто отсюда может его увидеть.
В этой части города есть только старые фермерские дома, вроде ее, с неухоженными полями и дерьмовой тучей деревьев между ними. Никто ничего не выращивает. На этой земле даже нет лошадей. Только куча старых машин и ржавых сараев.
— Думаю, минут пятнадцать-двадцать. Он находится на другой стороне этого холма, сразу за катком.
Я смеюсь и качаю головой.
— Что?
— Ты говоришь, как настоящая жительница деревни.
Рэйн фыркает.
— Если ты думаешь, что я говорю, как деревенщина, то ты не слышал…
— Нет, это не из-за акцента, — перебиваю ее я. — Просто здешние жители измеряют расстояние в минутах, а не в милях, и используют ориентиры вместо названий улиц.
— О, Боже мой! — у Рэйн отвисает челюсть. — Мы действительно так делаем!
Я улыбаюсь, хотя мое пулевое ранение дает о себе знать от того, что я толкаю мотоцикл вверх по этому бесконечному холму.
Она наклоняет голову набок, наблюдая за мной.
— А где ты жил до того, как вернуться? Где-то на севере?
— Можно и так сказать. — Я ухмыляюсь, смотря ей в глаза не больше секунды, прежде чем снова бросить свой смертельный взгляд на замусоренный тротуар. — Какое-то время я жил в Южной Каролине, а до этого в Риме.
— О, кажется, я была в Риме. Это ведь недалеко от Алабамы, верно?
Я фыркаю.
— Рим не в штате Джорджия. Рим, который в Италии.
— Не может быть!
Рэйн шлепает своей ладошкой по моей руке, едва не задев пулевое ранение. Я вздрагиваю и делаю глубокий вдох, но она даже не замечает этого.
— О Боже, Уэс, это просто потрясающе! А что ты делал в Италии?
— В основном я был обычным отбросом европейского общества.
Рэйн наклоняется ближе, пожирая мои слова одно за другим, как ядра попкорна. Поэтому я просто продолжаю их извергать.
— После того как я уехал из Франклин Спрингс, дольше года нигде не задерживался, обычно это было несколько месяцев, а потом меня отправляли в следующий дерьмовый дом в следующем дерьмовом городе. Как только я вышел из системы, я понял, что хочу убраться как можно дальше. Черт возьми, меня тошнило от маленьких городков. Тошнило от школы. Я устал от того, что у меня не было никакого гребаного контроля над тем, куда я попадаю и как долго там остаюсь. Поэтому в свой восемнадцатый день рождения я выбрал самое выгодное предложение из всех, предлагаемых разными авиакомпаниями, купил билет в Рим, и уже на следующее утро я проснулся в Европе.
— Из системы? — темные брови Рэйн сходятся вместе. — Системы опеки?
— Ну, да. В любом случае, — я мысленно пинаю себя за то, что проговорился. И дело не в том, что я стыжусь этого, просто сейчас я не хочу говорить о худших девяти годах моей жизни. Или вообще никогда. — Рим чертовски невероятный город. Он древний и современный, деловой и тихий, красивый и трагичный — все это одновременно. Я понятия не имел, чем займусь по приезде, но как только сошел с трапа, понял, что все будет хорошо.
 
— Почему? — Рэйн так увлечена моим рассказом, что спотыкается об валяющийся на дороге глушитель и чуть не приземляется на задницу.
Я стараюсь не засмеяться.