Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит

Какая разница?!
На широком каменном алтаре, воздвигнутом перед храмом, горел костер. В огонь положили жир, срезанный с заколотых и освежеванных барашков. Жир шипел, пузырился, горел. От костра пахло так вкусно, что я сглотнул слюну. В животе бурчало; к счастью, не очень громко. Это у меня негромко, а у Алкимена – так, что мы хихикали украдкой.
Скорей бы ужин!
Дородный жрец нараспев взывал к Гермию. Ветер трепал просторную белую хламиду. Голос у жреца был высокий, звонкий – небось, за десять стадий эхо неслось. Такого бог точно услышит, даже если спит!
– Прими эту жертву от славного мужа Главка, сына Сизифа, внука Эола! Тот, кто правит в Эфире, молит тебя о благоденствии стад!
Жрец плеснул в огонь из серебряного ритона. Я знал, что налито в священный кубок: смесь вина с медом и ячменной мукой. Пламя зашипело, но не погасло. Мгновение, другое, и оно, наоборот, вспыхнуло ярче. Выбросило сноп искр, потянулось ввысь, к быстро темнеющему небу.
– Носитель Ягнят слышит тебя, Главк, сын Сизифа. Вознеси богу свои мольбы.
Жрец подвинулся, уступая место. Папа шагнул к костру.
– Я, Главк из Эфиры, взываю к тебе, Криофор, стад покровитель! Услышь же меня, будь милостив к нам! Приношу тебе жертву с великим почтеньем. О малом молю тебя, бог! И о большом молю, вознося упования…
Голос у папы зычный, низкий. Совсем не такой, как у жреца. Он тоже говорил нараспев, да так складно, что я заслушался.
– Прошу тебя, Благодетельный [33], о приплоде обильном. Также умоляю, чтобы смягчил ты сердце Громовержца, твоего великого отца! Не одним же баранам с овцами плодиться? Дом мой, меня и супругу мою Эвримеду милостью той же не оставь!
Отец опустился на колени, склонил голову. Мы с братьями последовали его примеру. Жрец еще раз плеснул в огонь из ритона.
Молчание. Тишина. Треск пламени на алтаре.
Даже в животе у Алкимена бурчать перестало. А меня как молнией ударило: папа ведь не ягнят у Гермия просил! Верней, не только ягнят. Он его о детях просил, клянусь! Для себя и для мамы. Зачем? У папы с мамой уже есть дети. Им что, мало нас четверых?
Обидно, честное слово!
– Жертва принята! Моления о благоденствии стад услышаны! Прочие моления не услышаны. Воля Отца Богов остается неизменной.
Откуда жрец знает? Принята жертва, не принята? Что Гермий услышал, что нет? Наверное, жрецу какой-то знак был, который только ему видеть положено. Или слышать. Может, ему сам Гермий прямо в ухо шепнул? Только при чем тут Отец Богов? Его воля? Зевс что, не хочет, чтоб у папы с мамой были еще дети, кроме нас? Папа с мамой хотят, а Зевс ни в какую?!
Догорал костер на алтаре. Стих ветер. Тени в храме перестали метаться, улеглись на свои места, будто псы после выволочки. Статуя бога утратила всякое подобие жизни. Я покосился на братьев. Пирен, Делиад, Алкимен – они понуро уставились в землю, будто провинились в чем-то. Они что, и раньше знали?! О чем папа Гермия просить будет, да? На самом деле?
Знали, что бог откажет?!
Папа каждый год просит Гермия об этом, понял я. Заступись за меня! Перед Зевсом, твоим отцом! Папа просит, а Гермий заступаться не хочет. Или заступается, просто Зевс его не слушает. В прошлом году то же самое было, только я маленький был, глупый. Братья старшие, они раньше догадались. Поэтому у них лица кислые. Им папу жалко, а помочь ничем не могут.
Чем тут поможешь, если даже у бога не выходит?
Папа, должно быть, Зевса прогневил. Нет, если бы прогневил, Зевс его молнией шарахнул бы! Или у папы с мамой вообще детей бы не было. Я про такое сто раз слышал! Но у папы с мамой есть мы. Так чего же они хотят, о чем просят?!
Я стал про все это думать и еще больше запутался. Хорошо, что нас позвали ужинать. Баранина уже поджарилась, не для бога – для нас. Измазавшись мясным соком, я снова вспомнил про жертвы. Папа просил о ягнятах. О детях. И ни словом не обмолвился о дедушке Сизифе. Поминальные жертвы? О них Главк Эфирский забыл.
Ну и хорошо, что забыл. Значит, дедушка пока с нами останется!
  
3
 
Остров и радуга
 
На ночлег нас разместили в приюте для паломников, рядом с храмом. Там уже расположились какие-то люди, но жрец их оттуда выгнал. Жрец выгнал, а папины воины помогли. Когда Пирен об этом сказал вслух, папа его поправил:
– Надо говорить: попросил удалиться. Запомнил?
Удалиться – это уйти куда подальше, верно? А люди эти никуда не ушли. Улеглись тут же, под навесом, позади приюта.
Так что, наверное, мы их все-таки выгнали.
Ну и что с того? Папа – басилей! Тут все его. Как скажет, так и будет! Или вы хотели, чтобы правитель с сыновьями под навесом ночевал, а эти – в доме? Ха! Ничего, ночи сейчас теплые, а у них одеяла есть. Не замерзнут. Навес, опять же, если дождь.
На небе проступили первые звезды. Серебрился бледный лик луны. Богиня Селена сегодня выглядела печальной. Неужели из-за того, что папе не удалось вымолить новых детей? Вряд ли. Ей-то какое дело?
Приют был бедный: две комнаты с голыми стенами. Очаг в углу, деревянные лежанки на полу. Все. Это вам не дворец!
Ничего, нам только переночевать. И утром – обратно. Воины устроились у дверей: нас охранять. Я растянулся на жесткой лежанке, завернулся в одеяло, которое привез с собой – и сам не заметил, как провалился в сон.
Со мной так бывает. Раз – и я уже сплю.
Приснился мне великан. Огромный – до неба! В боевом доспехе. Я сперва решил, что это Арей, бог войны. Он тоже большой, в доспехе. Помню, как Делиад про него рассказывал. Только этот великан был совсем не страшный. Арей, знаю, всегда с мечом. У великана тоже был меч. Здоровенный меч из чистого золота, широкий как лопата. Меч был сумасшедший. Он все время превращался в лук, потом обратно в меч, а я сомневался: Арей, не Арей? Еще Делиад говорил, что Арей весь в крови. Ну, в сиянии, которое кровь.
А этот – нет.
Сначала великан просто стоял на берегу острова – я знал, знал, что это остров! – и вглядывался в туман. Туман двигался как живой, тек, клубился. Из него возникало всякое. Вот дракон объявился. Пасть разинул, гребень встопорщил, крылья растопырил – сейчас взлетит! Нет, не взлетел. Растекся грязной мглой. Вот вместо дракона – бык. Бык стал львом, лев – трехголовым чудищем, чудище – женщиной! Ужас какая красавица. На голове вместо волос – змеи. Шевелятся, шипят.
Медуза Горгона! Сейчас как глянет!..
Великан спокойно смотрел на туманную Медузу. Он совсем не боялся. Тогда я решил, что тоже буду храбрецом, пусть я и не великан. Настоящая Горгона кого угодно в камень превратила бы – большой ты или маленький, без разницы. Только настоящую Персей давно убил. А эта – из тумана. Чего ее бояться?
Издалека пришел звук. Из такого далека, что я и представить не мог. Стон? Скрежет? Зов? Не разобрать. Да и был ли он?
Великан насторожился. Приложил ко лбу исполинскую ладонь, вгляделся в мглистую даль. Туман задрожал, будто его бил озноб. От страха, что ли? В небе возник белый крылатый конь. Не из тумана – настоящий.
Пегас!
Но Пегас сразу исчез. Вместо него из-за горизонта к острову начала прорастать огненная радуга. Она росла быстро, спешила к нам с великаном, но мне казалось, что медленно. Не быстрее человека, идущего шагом.
Радуга полыхнула красным золотом…
 
4
 
Зато мы все увидим!
 
В приюте было темно. Только в щель у края неплотно прикрытой двери вонзился узкий серебряный кинжал: лунный свет. Все спали. Пирен сопел, папа храпел. У меня слипались глаза, я начал вновь проваливаться в сон – и услышал звук.
 
Он догнал меня, пришел с острова в приют.
Большое полотнище хлопнуло на ветру. Очень большое полотнище. Парус? Вряд ли. Гавань неподалеку, но паруса на ночь спускают, прячут. Это я точно знал.
Приплыл новый корабль? Из Афин? С Кипра?
Посреди ночи?!