Любовь на руинах (СИ)

Вот кто её так? Неужели дед этот? Ничему не удивлялась уже в этой жизни, да только все равно как-то неприятно, мерзко на душе было. Он же знает, что она ненормальная! Зачем?
… Вышла на улицу. Старик сидел возле входа на деревянном чурбаке, повесив голову и опустив плечи. Не смогла уйти сразу, остановилась возле него, хоть и хотелось сразу показать мое к нему отношение. И он заговорил:
— Полгода назад они приехали. Не помню уже, сколько их и было, человек шесть-семь. Машина, тоже военная — видно, такие служат дольше, чем гражданские. И она с ними. Один из этих подонков с собой для удовольствия, как котёнка ручного, возил… А ей плохо — тошнит, блюет без конца. Они уехали. Ее оставили возле дома. Я не хотел в дом к себе звать — зачем мне лишний рот, сам себя-то с трудом кормлю? Да, гляну в окно — сидит на траве, на земле голой. И день сидит. И ночь сидит. Жалко стало. Забрал. А она-то от горя, от тоски по твари этой, отцу ребенка своего, с ума сошла. Твердит одно и то же: "Лина, Лина..". А кто Лина эта, я и не знаю. Может, ее саму так зовут? Сидит и в игрушки играет, как ребенок. А я их принес для малыша будущего… Вот и живем с тех пор. Как думаешь, доктор, сможет она сама родить?
Слушала его, молча, сжав зубы. Поражаясь одновременно и человеческой жестокости одних людей, и доброте душевной другого человека. Видела, что он любит… Может, по-своему, неумело и неловко, но любит несчастную девушку.
— Многоплодная беременность у нее. Сама при таком раскладе вряд ли сможет родить.
Я не слышала, как он приблизился к нам в темноте. Смотрела на мужчину перед собой и думала, как же помочь ему. Только вдруг над ухом раздался злой холодный голос:
— Я же просил никуда без меня не уходить.
Испуганно повернулась к нему. Он продолжил:
— Что вы здесь делаете?
Я неуверенно посмотрела на старика — можно ли о девушке говорить Яру. Но он молчал, а в темноте по глазам не поймешь. Поэтому решила дать им возможность разобраться самим. Я тут, собственно говоря, не при чем. Повернулась, чтобы идти назад и, не встретив никакого сопротивления со стороны мужчин, спокойно пошла уже знакомым путем. Слышала, что они о чем-то говорят за моей спиной, но старалась не вслушиваться, да и с каждым шагом прочь от них, становилось слышно все меньше. Спешила, чтобы не догнал, чтобы не пришлось оставаться наедине, только уже во дворе того дома, где я удаляла зуб, это все-таки случилось. Схватил за руку и резко дернул:
— Ненормальная, совсем чувство самосохранения отсутствует? Куда поперлась? Просил же тебя, как человека!
Попыталась выдернуть свою руку, чувствуя, как закипает где-то внутри злость на этого самоуверенного мужлана.
— Почему, ну вот почему, ты считаешь, что можешь мной командовать? Я взрослый человек и сама буду решать, куда и когда мне идти! — снова дернула руку, но он захват не ослабил. — А ты, а ты… достал ты меня уже!
  
14
 
Вот что за каша у этой дуры в голове? Разве неясно сказано, чтобы одна никуда не совалась? Так нет же, стоило мне на полчаса отлучиться, как ее уже и след простыл. Отправил Степку, как проштрафившегося, в одну сторону деревни, сам же пошел в другую. А увидев ее рядом с Иваном, так звали хозяина дома, в котором мы остановились на ночлег, испытал ничем не оправданное чувство радости и облегчения.
Как только ей объяснить, чтобы поняла, чтобы прочувствовала наконец, насколько опасно одной уходить далеко от тех, кто может (и должен) защитить?
Всю бессмысленность разговоров с этой невыносимой женщиной я понял, когда догнал и попытался втолковать в ее глупую голову прописные истины.
— Почему, ну вот почему, ты считаешь, что можешь мной командовать? Я — взрослый человек и сама буду решать, куда и когда мне идти! А ты, а ты… достал ты меня уже!
— Достал? Я тебя достал? — говорил спокойно, стараясь окончательно не потерять над собой контроль, но чувствовал, что закипаю.
— Ты, Славочка, ты. Ты кого хочешь достанешь. Что ты мне морали читаешь? Папочкой себя вообразил? И вообще, все вы мужики — скоты, только и думаете, как бы бабу трахнуть. Может, поэтому ты меня и преследуешь? А потом своего добьетесь и…
 
Не понимая еще, что делая это, подтверждаю ее слова. Не раздумывая, зачем и почему, дернул за руку, так чтобы, без вариантов, ко мне шагнула. Она, не ожидавшая, просто упала в мои руки. Не думая о последствиях, обхватил ее лицо ладонями и прижался к губам.
Ничего больше… Просто прикоснулся. Просто почувствовал ее горячие губы, ее влажное дыхание, вдохнул, вобрал в себя ее испуг и ощутил, как вздрогнула, обмякла, неожиданно задрожала. Должен был остановиться, отодвинуться, оттолкнуться, и не смог. Языком ворвался в ее рот, коснулся ее языка и…. ну и сволочь же ты, Дорофеев! Она же именно о таком отношении и говорила, о том, что мужики вот так вот, потребительски к женщинам относятся.
Протрезвел, очнулся, с ужасом понимая, что руки мои уже на ее ягодицах, что плотно прижимают их к болезненно напрягшимуся члену.
— Зоя, прости. Я не знаю, что на меня нашло.
Хотел отодвинуться, чтобы позволить ей сбежать, уйти. Знал, что именно она сейчас скажет. То, что я ничем не лучше подонка Странника, еще утром пытавшегося сделать с ней то же самое. Но она вместо того, чтобы бежать в дом, придвинулась ко мне снова. Так же, как я несколько минут назад, ладошками обвила мое лицо и поцеловала… сама!
Тонкие длинные холодные пальчики нежно поглаживали лицо, так ласково, так близко… как будто не было ничего более естественного, чем этот поцелуй. Всем телом своим ощущал ее нерешительность и одновременно желание, как если бы она боролась с собой и проигрывала. Она кружила своим язычком по моим губам, боялась проникнуть внутрь и тем самым делала мое состояние невыносимым. В мыслях только одно — глупая фраза: "Ну, давай же!" И нет… придется помочь ей, обнять снова, только теперь уже еще крепче, еще ближе, еще отчаяннее.
Я потом подумаю о том, что поступаю плохо. О том, что неправильно, нельзя, недостойно… Я потом попрошу ее простить и забыть. А сейчас…
— Сумасшествие какое-то… безумие… Слава… у меня голова кружится, — шепчет куда-то в шею и по голосу слышно — улыбается. — Ещё хочу…
Не могу отказать. Целую шею, целую мочку ушка — нежную сладкую кожу. Стаскиваю уродливую шапку, скрывающую ее солнечные волосы. Вдыхаю их запах и чувствую в точности то же самое, что только что озвучила она…
И только неприятная отрезвляющая мысль о том, что прошлой ночью она скорее всего точно также как со мной сейчас, целовалась со Слепым, приводит меня наконец-то в чувство. Выдыхаю через сжатые зубы, отстраняюсь и со странным удовольствием вижу, как она тянется следом. С огромным трудом удерживаю себя от того, чтобы не шагнуть к ней снова. Что за наваждение? Это. Чужая. Женщина. Ничем не лучше Наташки — она готова спать с каждым, кто что-либо может ей дать!
Хотя, ведь, говорит она совсем обратное. И ведет себя так… независимо, именно так, как считает нужным. Женщины, подобные Наталье, предпочитают соглашаться и подчиняться мужчине. И разве ее вина в том, что злость на поступки и слова, ярость из-за ее непослушания заставили меня буквально накинуться на Рыжую, как голодного зверя на желанную добычу?
Как бы в подтверждение моих мыслей, где-то совсем рядом, за воротами раздался пронзительный вой, а за моей спиной голос Ивана:
— Вы бы шли в дом. Ночью здесь опасно. А с машиной ничего не случится — у нас, как темнеет, так все воры в норы забиваются.
 
Рыжая обошла меня и спросила хозяина:
— А это у вас баня, да? И вода там есть?
— Баня. Топил сегодня. Думал, зуб свой прогреть, чтобы болеть перестал. Только остыла она уже. А вода… ну есть, конечно. В баке.
Она нерешительно обернулась на меня, но все же сказала:
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — А можно мне… можно я воспользуюсь?