Любовь на руинах (СИ)

Химик, тот самый в кожаных штанах, тут же вышел из помещения. Неопасен — это обо мне? Конечно, я неопасен, пока Рыжая в их руках. Краем глаза видел, как некоторые из бойцов, до этого маячивших за моей спиной, разбрелись по комнате — некоторые заваливались прямо на пол, глазея на танцующих девушек, а двое самых борзых подошли прямо к сцене. Один залез туда и стал извиваться рядом с танцовщицами, а второй, наоборот, стащил себе подружку, рухнул в кресло вместе с ней и, не обращая внимания на окружающих, начал ее целовать и лапать за оголенные прелести. Содом и Гоморра, блядь!
— Где она?
— Скоро, скоро. Сейчас мой друг приедет и начнем.
— Что начнем?
— Развлекаться! Или ты против? Если против, можешь сразу отказаться. Но учти, что Зоечка согласилась уже.
— А потом, после развлечения, ты нас отпустишь?
Он засмеялся, неприятно повизгивая, и закатывая глаза.
— После развлечения ты сам не захочешь отсюда уходить, — он вытолкнул из-под своей руки темнокожую красавицу. — Давай, лапочка, отведи этого жеребца в ванную, пусть переоденется и приведет себя в порядок.
Она зашагала куда-то к сцене, покачивая бедрами, так уверенно и расслабленно, как будто бы была не в гадюшнике, а на подиуме Дома моды. За сценой была дверь, которую я совсем не заметил вначале. Дальше девушка прямо так, босиком по грязному полу, провела меня по длинному коридору, освещаемому тоже свечами, воткнутыми в некое подобие подсвечников, закрепленных прямо на стенах. В конце коридора она, толкнув дверь, зашла в небольшую комнатку. Здесь освещения не было, но неясное свечение из коридора все-таки позволяло разглядеть кое-что. Девушка махнула рукой на стоящую в центре помещения огромную пластиковую бочку с водой и корыто возле нее. Это ванная? Ну, лучше так, чем никак. Моя провожатая шагнула к двери, но я, решив, что она может что-то рассказать об этом месте, о том, где держут Зою, схватил ее за руку. Она испугалась, но руку выдергивать не стала.
— Слушай, расскажи, кто это такие, что им от нас нужно? И как отсюда уйти можно?
Она молчала. Просто смотрела на меня и улыбалась. Может, сумасшедшая какая-нибудь?
— Можно отсюда свалить как-нибудь? — я повторил уже более настойчиво свой вопрос.
Девушка пожала плечами и вдруг, широко открыв рот, показала пальцем внутрь. Она стояла практически в проеме, в круге свечи, закрепленной на противоположной от двери стене. Мне было хорошо видно то, что она показывает мне. Темный провал рта, в котором отсутствуют передние зубы и язык.
— Это они тебя так?
Она кивнула. Потом показала на вбитый в стену гвоздь. На нем висела какая-то тряпка, видимо, ее я должен был применить в качестве полотенца, а под ней… халат? Я это должен надеть? Сука! А мои вещи? Хотя, если я не захочу отсюда уходить, как он сказал, то к чему мне они?
Смывал кровь и грязь, раздевшись догола, и думал, что мы с Рыжей попали к каким-то извращенцам, жестоким извращенцам. К людям, которым почему-то важно, чтобы их пленник был чистым и при этом способным так изуродовать девушку.
Я была уверена, что он убит. Я видела, как Рудов — один из бойцов Слепого, восемь лет назад проткнул тушу этой твари. Тогда мне показалось даже, что попал он точно в сердце. Но тот, кого все звали Хозяином, в прошлой жизни — Олег Кушнарев (рассказывал сам, любил по ночам после секса пожаловаться на злодейку-судьбу, лишившую его богатой и сытой жизни, которую эта сука имела до катастрофы, будучи сыном богатого бизнесмена) был жив.
Не думала, что способна на такое, но увидев его, я потеряла сознание от ужаса — просто потемнело в глазах, и я съехала по стенке его нового логова. За восемь лет он почти не изменился, разве что стал ещё жирнее и уродливее. И все такой же извращенец. Узнал, сразу поняла, что узнал.
— Зоечка! Ты ли это? — глумился, потирая свои бугристые красные ладони. — Что ж ты меня тогда кинула? Не спасла своего хозяина? Ты ж доктор или как? Свалила, бросив умирать, прошмандовка!
— Если б могла, сама бы тебя, суку, задушила! — Я хорохорилась, но знала, что спасти меня теперь может только чудо. И не надеялась на него.
 
— Ты бы язычок-то придержала, знаешь ведь, как я умею его укорачивать!
Знала. Видела. За два месяца в роли его рабыни видела и такое и похуже. Половина несчастных, попавших в его лапы, лишались той или иной части тела — фишка у него была такая кровавая. Чаще всего удалялся именно язык. Причем, совсем не с целью заставить женщину молчать. Просто это был его такой ненормальный сексуальный фетиш — нравилось ему, скоту, так, и все!
— Мне Химик рассказал, что ты очень переживаешь за этого красавчика, что приехал к нам вместе с тобой. Трахаешься с ним?
— Это ты — извращенец долбаный, со всеми подряд трахаешься. Он — мой муж! Знаешь, что значит иметь семью, заботиться друг о друге? Да что ты можешь знать, тебе бы только убивать и издеваться над людьми!
Не знаю, зачем так сказала. Может, хотелось показать напоследок, что в жизни еще встречаются нормальные человеческие отношения и чувства. Хотелось донести до этого урода, что люди могут быть счастливы вместе, любить друг друга, без извращений, без унижений и боли. И сами мысли о Ярославе были островком счастья в этом мире. Как жаль, что у нас с ним ничего не получилось! Как жаль, что я даже не попробовала, даже не узнала, что значит быть с мужчиной, который безумно нравится, который вот такой, как Слава — нежный, ласковый, красивый… Чтобы так, как от его поцелуев — дрожь по телу… Чтобы понять, запомнить навсегда… Чтобы потом, когда я снова осталась бы одна, эти воспоминания грели, не давали сойти с ума. Как жаль…
Казалось, уроду (даже мысленно никогда не называла его по имени — не человек он, чудовище — кровавое, мерзкое, страшное!) очень нравятся мои слова. Жирная тварь улыбалась, расслабленно раскинувшись на своем траходроме.
— Му-у-уж? Хм, как трогательно! А ты совсем не изменилась — такая же дикая! Что ж твой муж не воспитал тебя, не укротил? И что мне теперь с вами делать с такими?
— Отпусти нас, будь человеком! Там у меня в сумке, в машине которая осталась, лекарства кое-какие — себе забери!
— Что мне твои лекарства? У меня своих достаточно — Химик здесь такую лабораторию забабахал! А что, может, правда, отпустить вас — сделать, так сказать, жест доброй воли?
Врёт или серьезно? Да врет, конечно! Вон как мерзко лыбится! Я молчала, понимая, что бесполезно просить, бесполезно ругаться и кричать — эта сволочь не способна жалеть кого-то, не способна сочувствовать, сопереживать.
Он сделал вид, что задумался, а потом сказал, весело, будто бы делая мне подарок:
— Сейчас приедет мой друг Алик. У нас будет праздник. Ты будешь танцевать, посмотрим, не разучилась ли. А потом покажете с мужем, как это — трахаться по любви. А мы посмотрим. Поучимся. Может, нам понравится и бросим нашу свободную жизнь, заделаемся семейными людьми, нарожаем себе спиногрызов…
Я стояла перед ним, в шоке открывая и закрывая рот, как рыба, вытащенная из воды на берег. Зачем? За что?
— Нет, пожалуйста, не надо так…
Но он перебил, не дав мне унизиться еще больше:
— Не хочешь с ним, будешь с… — поискал, пошарил глазами вокруг, наткнулся на сидящего в кресле с закатившимися глазами, явно после дозы, полуголого и лысого парня. — Вон, с Фиником. А что если… Что если тебя Алику предложить? Он любит таких кошечек укрощать. Правда, редко кто из них выживает… А муж твой наблюдать будет. Да-а-а… так и сделаем.
Он в предвкушении облизал свои мясистые губы и сложил ручки на груди.
— Нет, нет, я согласна!
 
— Ну вот видишь, я умею убеждать! Сразу бы так. Будешь все делать, как я скажу, так и быть, поживете еще. И ты и твой МУЖ, — он дотянулся ногой до находящегося в каматозе бойца и толкнув его, заорал изо всех сил. — Финик, подъем! Рыжую в гримерку отведи и присмотри там, чтобы вела себя тихо. Можешь даже помочь ей… переодеться.
Лысый обрадованно подскочил и, схватив меня за руку, грубо потащил в сторону выхода.