Наследник Петра. Дилогия (СИ)
Император достал лист бумаги, взял карандаш и приступил к составлению черновика указа о срочной посылке экспедиции под Архангельск, за корнем разрыв-травы. Причем это будет настоящий, а не фиктивный указ, и экспедиция действительно отправится именно туда. Потому как трава – она, конечно, травой, но и огнеупорная глина лишней не будет.
Глава 2
Еще в будущем, сразу после утверждения решения о том, чье место Сергей займет в восемнадцатом веке, он задумался, какое бы чудо-оружие туда привнести. И после недолгих размышлений остановился на ракетах. Молодой человек просто не понимал, почему эти замечательные вещи были впервые массово использованы только в тысяча восемьсот седьмом году, когда англичане сожгли ими Копенгаген. Ведь примитивнейшее же устройство, Сергей сам не раз делал небольшие модели, улетавшие аж на полкилометра! И если вместо шеста сзади снабдить их стабилизаторами, то вообще получится вундерваффе. Эффективное даже против живой силы противника, ведь тогда повсеместно использовался плотный строй. А уж при осаде крепостей – и вовсе не заменимое. В силу каковых соображений в планшетах имелось немало материалов по изготовлению пороховых ракет.
Для того чтобы понять, сколь невелика их реальная ценность, понадобилось совсем немного времени. Если точно, то минут пять. И произошло это сразу после того, как император решил резко интенсифицировать стрелковую подготовку Семеновского полка. Как только он сообщил, чего желает, ему тут же поведали, сколько это будет стоить, и озвученные цифры ставили жирный крест на всех мечтах о реактивной артиллерии.
Самым дорогим и дефицитным компонентом пороха была селитра. В основном ее получали в специальных селитряных ямах, куда складывались навоз, солома, иногда трупы животных, все это засыпалось землей и гнило несколько лет, пока образовывалась селитра. Причем для ускорения процесса эту мерзость полагалось время от времени откапывать и ворошить. Правда, селитра выходила в основном кальциевая с примесью натриевой, так что ее еще приходилось кипятить в растворе золы для замещения натрия калием. И все равно получалась дрянь, порох из которой был не очень мощным, но зато весьма гигроскопичным. Совсем недавно вместо золы начали применять какую-то горную соль с Урала, которая, по предположениям Новицкого, являлась хлористым калием. Селитра стала получаться лучше, но и ее цена тоже выросла.
И, наконец, можно было купить индийскую селитру у англичан. Это был более или менее чистый нитрат калия, но цена! В общем, прейскурант выглядел примерно так:
самая дрянная и самая дешевая селитра из буртов – около десяти рублей за пуд;
она же, только обработанная уральской солью, – двадцать пять рублей;
индийская селитра – порядка сотни рублей за пуд, да и то не всегда: последнюю партию пришлось покупать по сто тридцать.
И это при том, что очень хорошая корова стоила рубль, а за гривенник в придорожном трактире можно было отлично пообедать, причем не одному, а с компанией. Какие уж тут ракеты! Ведь для доставки одного и того же веса к цели им требуется в разы больше пороха, чем пушкам. Да и самих их надо много – по некоторым сведениям, для сожжения такого не слишком большого города, как Копенгаген, потребовалось сорок тысяч штук. Да так на первой же самой маленькой войнушке разоришься! Понятно, почему даже богатые англичане, которым к тому же индийская селитра обходилась дешевле, нежели всем прочим, решились на массовое применение ракет только в начале девятнадцатого века.
Так что Сергей со вздохом отложил создание ракетных войск на отдаленное светлое будущее и начал думать об устройствах, которым для доставки снаряда к цели требуется минимальное количество пороха. В настоящее время это были мортиры. Несколько позже пальму первенства у них перехватят минометы. Но все равно с селитрой надо что-то делать, в этом нет никаких сомнений. Собственно, Новицкий уже представлял, что именно, но из-за возни с маяком дело было отложено до ее завершения. И, значит, наступила пора заняться им вплотную.
Молодой царь хотел основать Московский Императорский университет. Разумеется, он знал, что один уже есть в Питере, он был основан Петром Первым незадолго до смерти и сейчас называется Академическим. Более того, во время прошлогоднего визита в северную столицу император даже подкинул ему денег, но в Москве он собирался устроить нечто совсем другое.
Первым и главным отличием должно было стать то, что преподавать в нем будут исключительно российские подданные, ведь университет планировался закрытым учебным заведением. Правда, вопрос, где их взять, пока оставался открытым. Не то что профессоров – из шести потребных деканов в наличии имелось всего два с половиной!
Ясное дело, что руководить механическим факультетом придется Нартову, тут и думать не о чем. Второй бесспорной кандидатурой был Витус Беринг, полгода назад вернувшийся в Москву из первой камчатской экспедиции, в процессе которой был почти открыт Берингов пролив. Почти – это потому, что бот «Святой Гавриил» шел вдоль российских берегов, и моряки не могли сказать, сколь далеко на восток простирается море, за которым вроде должна находиться Америка. В общем, вопрос, кому быть деканом географического факультета, особых сомнений не вызывал.
А вот с медицинским было не так просто, отчего Новицкий и считал, что у него есть всего половинка кандидата на пост декана. Потому что ее, эту половинку, звали Шенда Кристодемус. И трудность тут состояла не в том, что он ничему не мог научить будущих студентов. В том-то и дело, что мог, еще как мог научить их слишком многому! Разве это хорошо, если все будущие российские медики поголовно станут пройдохами и жуликами?
Однако с химическим, физическим и математическим факультетами дела обстояли еще хуже. Вообще-то математику вроде бы мог взять на себя Мятный, но не сейчас, а только после того, как поработает под руководством Эйлера, для чего царь собирался взять своего придворного математика в Петербург. Но даже после этого из Александра Тихоновича декана все равно не выйдет и даже его половинки тоже. Может, со временем потянет на четверть, да и то не факт. Хотя, конечно, мужик он головастый. Новицкий уже убедился, что изобретенный им метод счета является не чем иным, как таблицей логарифмов, а прибор, сломанный о голову изобретателя его непосредственным начальником, – логарифмической линейкой. В общем, в ближайшее время господину Мятному предстояло с немалым разочарованием узнать, что и то и другое изобретено еще лет сто назад, хотя, конечно, заслуг Александра Тихоновича это почти не умаляет. Эйлер в деканы тоже не очень годится, даже если примет российское подданство; не любит он учительствовать.
С химическим же факультетом был полный абзац. Ну нет сейчас в России и даже за границей ни одного приличного химика! По местным меркам даже сам Новицкий вполне сошел бы за Менделеева. Но не преподавать же императору в университете?
«Кстати, а почему бы и нет? – сообразил Сергей. – Да, это могут неправильно понять, если узнают. Значит, надо читать лекции инкогнито, только и всего. Уже проверено – парик и накладные усы меняют внешность почти до полной неузнаваемости. Если же добавить в образ накладное брюхо приличных размеров, то она будет без всяких «почти». Ведь мне же самому нужны химики, а не адепты теории флогистона, подытожил свои рассуждения император. Значит, и готовить их придется мне. По крайней мере, самых первых. Какой бы псевдоним выбрать?»
Поначалу Сергею захотелось предстать перед студентами в образе Карла Иеронима фон Мюнхгаузена, но вскоре он вынужден был признать, что, несмотря на всю привлекательность данного имени, в конкретном случае оно не подходит. Его носитель – явный немец, что само по себе не очень хорошо. Кроме того, к такому персонажу кто-нибудь может обратиться по-немецки, и что тогда? Ответ «их бин кранк» подходит далеко не во всех случаях, а в своей способности выдать что-то иное Новицкий сомневался, и вполне оправданно.