Святой черт

- Врет он, косматый, никогда ничего подобного не было!
- Вот подлец так подлец! - добавил Григорий. - Не верь ему, ты сам знаешь, что попы злы и клеветливы. Разве ты мало от них зла натерпелся. Не верь им, а то мне это будет обидно.
Я прямо-таки растерялся и не знал, кому же верить: Григорию или Петру? Размышлял: попы, вообще, злы и клеветливы, а Григорий мой благодетель. Как же надо поосторожнее отнестись к тому, что о нем говорят, чтобы не бросать зря камень в своего друга и благодетеля и не замарать его грязною клеветою.
Я повторил Григорию, хотя нехорошие мысли о нем начинали уже одолевать меня.
Прогостивши у Григория целых 10 дней, я 15 декабря поехал обратно в Царицын. Со мной поехал и Григорий с женой.
До самой Тюмени (80 верст) думал я о своем друге, который сидел рядом со мною. Думал, кто он: бес или ангел?
В Тюмени опять ночевали у сундучника. И опять Григорий на ночь куда-то убегал, а в храме не молился, хотя был канун воскресного дня. Да и вообще Григорий, как я наблюдал, нигде не молился: ни в Саратове, ни в Царицыне, ни в одном монастыре, куда мы с ним заезжали… Он все бегал, ловил женщин, девушек и давал им наставления…
Переночевавши у сундучника, мы сели в поезд и направились на Саратов. Перед отходом поезда, когда из нашего купе вышел, попрощавшись с нами, сундучник, Григорий говорит мне: «Мотри! Вот чудак-то, этот Дмитрий Дмитриевич. Говорит: Григорий, возьми меня к царям; я тоже могу советовать не хуже тебя. Вот чудак: как будто это так просто: «возьми». Как будто каждому Бог дал такие таланты».
При этом Григорий так улыбался, что нельзя было не заметить, что в этой улыбке сказывалось полное сознание своего превосходства, убеждение в своем посланничестве от Бога для великих царей и убийственное осуждение желания бедного, с большим сизым носом-картошкой, Дмитрия Дмитриевича, которому только и нужна была, для расширения маленького сундучного дела, всего-навсего какая-нибудь одна лишняя тысяча рублей. Вот на эту-то тысячу он и хотел царям хоть что-либо посоветовать; но мечта его не осуществилась!
20 декабря приехали в Саратов. Жену Григорий проводил в Питер, обещаясь к Крещению сам приехать. Григорий до Нового года собирался пробыть в Царицыне. В Саратове жили только полдня. Все это время он бегал в квартиру эконома.
Гуляя со мной по большому архиерейскому залу, он сказал мне: «А ну-ка, пойдем к Гермогену, да ты скажи, что я хожу с бабами в баню». Пошли. Говорю, а Гермоген замахал руками и недовольно заговорил: «Зачем ходить, не надо, не надо».
Григорий как-то лукаво, виновато, заискивающе осклабился, взял меня под руку, повел и сказал: «Вишь, ему не надо было говорить, он этого не поймет, а цари хорошо понимают».
Здесь я должен кстати сказать о том, что я, слушая в разное время рассказы Распутина о его делах, придерживался тактики не гермогеновской. Я никогда не осуждал «старца», как будто молчаливо соглашался с ним, желая этим не смущать Распутина и выводить его на крайнюю откровенность. Я с этим успевал. Посему Распутин никому так откровенно не говорил о своей разнообразной «старческой деятельности», как мне. В силу этого, я теперь и имею возможность сказать о Распутине более, чем кто-либо другой из знакомых лично с Григорием.
23 декабря 1909 года я с Распутиным приехал в Царицын.
Народ нас радостно приветствовал.
24 декабря за всенощным бдением Распутин у меня исповедывался. Исповедь была странная. Я с большим страхом приступал к исповеди, так как считал себя недостойным исповедывать праведника. Стоял около анолоя и молчал. Молчал и Григорий, кусая ноготь указательного пальца и переминаясь с ноги на ногу. Наконец я заговорил: «Ну, брат Григорий, если есть какие грехи, то скажи».
Григорий молчал.
- Быть может, ты делаешь что-либо противное учению Церкви?
Григорий поморщился, выражая неудовольствие, закрутил пальцем вокруг носа и сказал: «Нет, нет, я не об этом».
- А о чем же?
- Да вот враги; что если они успеют и царицу смутят, шумом будут грозить…
 
- Бог тебя возвысил, в Божьей воле и судьба твоя находится.
- Ну, больше ничего! - произнес Григорий, и исповедь была кончена.
После этого я долго стоял в алтаре и думал: «Что это значит: царицу смутят?»
Так ни до чего тогда я и не додумался.
На праздниках опять ездили по почитателям. Опять были дни поцелуев. На почве поцелуев происходили и скандалы, но об этом в другом месте.
Были скандалы и иного рода. Так, например, в доме И. Р. Краснощекова я подвел Григория к Насте юродивой, сидевшей на своих лохмотьях за дверью, и представил ей старца. Настя сначала закрывалась от него руками, как от солнца, и кричала: «Уйди, уйди, не хочу на тебя смотреть!», а потом начала плевать на Григория, и в конце концов плеснула ему в лицо чай из грязной чашки. Григорий очень испугался, дернул меня за рукав рясы и сказал: «Ну, брат, пойдем скорее, а то другие увидят. Ведь это беда! Какая бешеная она».
28 декабря Распутин уговорил меня послать во дворец царской бонне М. И. Вишняковой и царским детям телеграмму со стихом: «Торжествуйте, веселитесь». Настоял, чтобы на телеграмме я подписался после него так: «Илиодорушка». Я все это сделал.
29 декабря Григорий устроил в монастыре особый праздник. Он ранее, дня за три, попросил меня, чтобы я купил тысячу полотенец, тысячу носовых платков, конфет, яблок, пряников, сахару, иконок, крестиков и колец. Я все это купил.
В храме было объявлено, что 29-го, вечером, брат Григорий будет раздавать подарки.
Народу собралось около 15 000 человек.
Григорий, приступая к раздаче подарков, сказал речь. Он говорил: «Вот здеся батюшка Илиодор насадил виноградник, а я, как опытный садовник, приехал подрезать его, подчистить. Вот подарки получите: знайте, что подарки с назначением; кто что получит, тот то и в жизни испытает. Ну, подходите».
(Вообще Григорий любит выступать перед народом в качестве оратора. Любит дневники писать; одним словом, человек он с замашкой стоять с образованными людьми на одной ноге.)
Люди с жадностью хватали ничтожные гостинцы, с жадностью, потому что каждый, считая Григория прозорливым, желал по подарку угадать скорее свою судьбу. Кто получал платок, то тут же начинал плакать.
За сахар, хотя он и означал сладкую жизнь, мало кто хватался, как за слишком уже неценный подарок. Девушки-невесты почти сами хватали из рук Распутина кольца н неприятно конфузились, когда Григорий совал им в руки иконку, что значило: идти в монастырь… Как бы то ни было, подарки были розданы и по всему городу пошли о них разные толки… Бывали случаи, что, если кто получил подарок нехорошего значения, то закапывал его в землю, а потом шел служить молебен, чтобы с ним не случилось того, что означала полученная от Григория вещь.
Раздачей подарков Распутин так остался доволен, что пообещал выхлопотать у царей 50 000 рублей на постройку около Царицына женского монастыря, но просил меня, прежде этого совершить с народом к нему, в Покровское, паломничество.
30 декабря, ночью, я и 2000 народа провожали Григория в Петербург. Пред выходом из монастыря я сообщил народу, что Григорий Ефимович хочет строить женский монастырь, где будет старцем, и просит народ съездить к нему в гости. Люди закричали: «Спаси, Господи! Поедем, поедем с батюшкой! Непременно поедем!»
Из монастыря вышли с Рождественскою звездою. На вокзале пели гимны и славили Христа. Григорий с площадки вагона начал говорить речь о своем высоком положении; но речь была такая путаная, что даже я ничего не понял.
После него говорил речь некий Кузьма Косицын. Так как и его речь мало чем, по достоинству, отличалась от речи Григория, то я его остановил. Тогда Григорий сделал в мою сторону жест рукою, такой, какой обыкновенно делает генерал солдату, когда солдат что-либо невпопад скажет или сделает, а Косицыну гордо, покровительственно, в духе придворного этикета, промолвил: «Продолжайте, продолжайте, пожалуйста».